Блины.
На раскалённой печи стояли две тяжёлые чугунные сковороды. Бабушка подхватывала то одну, то другую сковородником, подцепляла с неё ножом готовый блин и перекладывала его на тарелку передо мной. Я тут же хватала его за один край и, остужая, приподымала над тарелкой, перебирая пальчиками, чтобы не обжечься. Подсыхая таким образом, ,блин становился хрустящим и божественно вкусным. Потом я сворачивала его пополам, затем ещё и ещё, превращая в пирамидку, и, обмакивая в чашечку с растопленным сливочным маслом, направляла, наконец, в свой рот.
Бабушка тем временем окунала вилку с намотанной на её зубчики тряпкой в баночку с растительным маслом, намазывала дно сковороды и наливала на один её край немного блинной квашни. Затем наклоняла шипящую сковородку так, чтобы жидкое тесто равномерно покрыло всё её дно тонким слоем. Иногда кипящие пузырьки масла «дырявили» тонкий блинчик, отчего он становился ещё вкуснее.
- Вкуснота-то какая! Язык проглотить можно! – не скрывая удовольствия, бормотала я с набитым ртом, запивая молоком.
- Кушай на здоровье, внученька! Вот подрастешь, – и сама научишься печь такие блинчики, - приговаривала бабушка, подливая в квашню кипяток из чайника.
- Угу, - кивала я с готовностью и уплетала за обе щёки.
На тарелке лежала уже целая стопка блинов, но я ни за что не хотела брать остывающий блин и каждый раз ждала свежий - с пылу с жару.
Вскоре я поняла, что объелась. Живот был полный и тугой. Я поглаживала его и отдувалась. Но блинчики были такие вкусные, что я продолжала изредка отщипывать сухие края.
- Всё! Наелась! Спасибо! Даже не согнуться теперь.
- Ну, ничего! Переварятся! На здоровье!
Бабушка допекла блины, одновременно наевшись, прибрала сковородки и помыла посуду. Вдруг со двора донёсся шум. Бабушка выглянула в окно и ойкнула: на крыльцо поднималась цыганка. Бабушка заметалась, бросилась к дверям и встретилась с ней уже на пороге.
Цыганка держала на руках замотанного в лохмотья ребёнка. Она была в цветастой длинной и грязной юбке, фуфайке и шали на голове. В потёмках сверкали её чёрные глаза.
- Подожди! Постой здесь! Сейчас я дам тебе чего-нибудь! – говорила бабушка, жестом останавливая цыганку возле порога.
Она свернула в конус сразу два или три блина, обмакнула в масло и протянула ребёнку. Его маленькая смуглая ручка с трепетной поспешностью взяла за край блин и немедленно потащила в маленький ротик. Неумело взятый блинчик согнулся, бабушка протянула руку, направляя верхушку блина в ротик ребёнку. Он на миг испугался, что еду отберут, но почувствовав во рту тёплую вкусную мякоть, откусил и сразу успокоился, разглядывая и жуя своё лакомство. Бабушка налила в кружку молока и протянула цыганке, чтобы та напоила ребёнка. Малыш сделал несколько глотков и снова взялся за блинчик. Мамаша сама отпила половину молока и приняла ещё от бабушки краюшку хлеба и два варёных яйца с луковицей. Каждый раз она слегка кланялась и говорила слова благодарности.
Когда бабушка вернулась, проводив цыганку, я сказала:
- Этот маленький с таким удовольствием ел отмякшие блинчики! Попробовал бы он свеженьких, хрустящих! Язык бы проглотил!
- Он и этими доволен! Не часто, небось, блинчиками-то его потчуют! Может быть, первый раз в жизни ел….
- Нет у него, наверное, бабушки!
- Дома у него, наверное, нет!
- Как?
- Цыгане! Кочуют! Бродят по стране, попрошайничают, воруют. Так и живут. Народ такой. Понимаешь? – объясняла бабушка, видя моё крайнее удивление.
Я замолчала и задумалась: «Нет ни дома, ни теплой печки…. Бродят всю жизнь по свету, едят, что попало, постельки чистой у них нет, в бане не моются, одежда вся грязная…. Ну как так жить?! Несчастные! Может, к нам пустить жить? Цыганка с бабушкой спать будет вместе, а ребёнка что ли ко мне в кроватку?! А если он возится во сне или руки раскидывает? У меня кроватка и так маленькая! А он ведь вырастет! Нет. Пусть их другие к себе берут. Бабушка говорит, что они к тому же воруют». Я ещё посидела – подумала и не стала предлагать бабушке брать цыган к нам жить.