— Послушай, Ганс, тебе не надоело торчать в тюрьме?
Перед Беккертом сидел человек лет тридцати пяти в серой арестантской одежде.
— Вы смеетесь надо мной, господин комиссар.
— Зачем мне смеяться над тобой? Ты думаешь, у меня нет других дел?
— Дел у вас много, господин комиссар, это я знаю.
— Так что ты все-таки ответишь мне?
— Что я отвечу? Кому охота сидеть в тюрьме?
— Тебе еще осталось, по-моему, два года?
— Яволь, господин комиссар, два года.
— А что, если я освобожу тебя, ты постараешься оказать мне маленькую услугу?
— Я готов оказать вам любую услугу, господин комиссар…
— Мне только не нравится твоя последняя профессия — сутенер. Разве это дело для мужчины?
Заключенный Ганс Петерс стыдливо опустил глаза.
— У тебя есть какая-нибудь другая профессия?
— Я был когда-то неплохим дамским мастером…
— Это тоже не совсем мужская профессия, но… пожалуй, подойдет. Ты бы мог вернуться к своей старой специальности?
— Вы снова шутите, господин комиссар?
— Нисколько. Я спрашиваю серьезно.
— Думаю, что смог бы… Надо только немножко потренироваться. Сейчас на воле женщины, наверное, носят другие прически…
— Слушай, а почему ты все-таки занялся сводничеством? — спросил комиссар.
— Я любил женщин.
— Любил женщин и потому стал сутенером?
— Вы можете мне не поверить, комиссар, но это так. Женщины любили меня, и я любил их. Мне не надо было искать их — ведь я был дамским мастером. Они сами ко мне приходили. Я всегда чувствовал, которая «клюнет». Когда на ее голове я делал узоры и строил «за;мки» из волос, между моими руками и ее телом пробегал ток… Ну, а потом уже все просто: мы договаривались и встречались. Но их было слишком много. Некоторые из них оказались назойливы… Вот тогда я и подумал: есть немало застенчивых мужчин… Им хочется женщину, а они стесняются, робеют… Почему бы им не помочь…
— Значит, ты делал это из сочувствия к застенчивым мужчинам? — притворно удивился Беккерт, но Петерс не почувствовал этого.
— В значительной степени, да… Но и женщинам мне хотелось доставить приятное…
— Ты просто большой гуманист, Ганс, — продолжал иронизировать полицейский комиссар. — За что же тогда тебя посадили?..
— Среди моих клиенток попалась жена одного крупного партийного бонзы. Она очень любила это… Ну, я и устраивал ей свидания, а шпики муженька дознались…
— Это очень интересно, — задумчиво проговорил Беккерт. В деле Петерса этого не было. Тот, кто вел следствие, видно, намеренно скрыл фамилию партийного бонзы…
Беккерт слушал Петерса, и хотя план использования этого подонка у него в основном был уже готов заранее, сейчас добавлялись кое-какие существенные детали.
— Ты все хорошо мне рассказал, Ганс. И я считаю, что не очень нарушу закон, если освобожу тебя. Ты вернешься к своей старой хорошей профессии и будешь дамским мастером. В Германии сейчас скучно работать дамским мастером. Идет тотальная война. Девушки из «арбайтсдинст» все ходят стриженные… Ты будешь работать в Швейцарии…
— В Швейцарии? — изумился Петерс.
— Тебе не нравится эта страна?
— Очень нравится!..
— Ты бывал там прежде?
— Нет, никогда…
— Это тоже неплохо… — как бы отвечая на какие-то свои мысли, заметил Беккерт. — Но тебе придется, дружок, сначала немножко потерпеть… Тебя ведь не раз за твои дела били?
— К чему вы клоните, господин комиссар?
— Я хочу тебя пересадить из тюрьмы в концлагерь. Ты приедешь туда с «красным винкелем»[16]. Посидишь там месяц, от силы полтора. Ты знаешь, что охранники не жалуют политических, поэтому они, конечно, могут тебя иногда и побить…
— Нет, господин комиссар, я на это не согласен… Я насмотрелся, как тут обращаются с политическими… Они меня могут там и ухлопать в два счета.
— Не беспокойся, об этом я позабочусь. Я предупрежу начальника концлагеря. Но ты сам понимаешь, что всем охранникам я сказать не могу. Насчет побоев я говорю тебе так, между прочим. Может, обойдется и без них. Ну а если случится, потерпишь. Немного потерпишь, а потом — Швейцария. На улицах — свет, в магазинах — хорошие, настоящие продукты… В деньгах ты нуждаться не будешь. И конечно, будут женщины… Тебе придется в основном заниматься только соотечественницами. Их там сейчас немало. А уж путь к их женским сердцам я тебе проложу. Ты ведь приедешь туда как герой. Как борец против нацистского режима, бежавший из концлагеря!
Побег я тебе устрою самый настоящий. Тебе предстоит пережить романтическую историю. Ты будешь бежать не один. Ты встретишь в концлагере надежных людей. Вы сделаете подкоп…
— Что-то, господин комиссар, мне это не очень нравится. Чувствую, что все кончится пулей в спину, — опасливо проговорил Петерс.
— Ну, дурачок! Стал бы я ради этого городить огород… Ты слушай дальше. Вы вырветесь из лагеря. Когда очутитесь на свободе, разобьетесь на небольшие группы — ведь так легче скрыться. В компаньоны возьми себе какого-нибудь коммуниста. Остальных мы поймаем, а вас — нет. Своему товарищу скажешь, что у тебя есть надежные люди на верфи в Варнемюнде. А из Варнемюнде ходит морской паром в Данию. Там вас встретят тоже свои люди. Они снабдят вас документами. И через Францию вы попадете в Швейцарию…
— Прямо как граф Монте-Кристо, — улыбнулся в первый раз Петерс.
— Ты читал кое-какие книжки? — удивился комиссар.
— В детстве я очень любил и Дюма, и Конан-Дойля…
— Это хорошо, что ты когда-то читал книжки… С политикой, правда, у тебя слабовато. Верно?
— Что верно, то верно.
— Поэтому мы не будем делать тебя членом компартии. Ты просто парень, который ненавидит Гитлера, войну! Работал дамским мастером, по болезни в армию тебя не взяли, но мобилизовали на работу и послали на авиационный завод Арадо в Варнемюнде. Вот почему там и оказались у тебя знакомые. На заводе Арадо ты совершил диверсию, сломал штамповальный станок. Не хотел работать на войну, на Гитлера. Гестапо дозналось, ну и само собой — лагерь.
Штамповальный станок — нехитрое устройство. Прежде чем ты попадешь в Барт, тебе его покажут.
— А что такое Барт? — спросил Петерс.
— Ты не слышал? Это новый концлагерь. И главное, совсем близко от Варнемюнде. Очень удобно. Бежать далеко не придется… Ну, как нравится тебе вся эта история в духе графа Монте-Кристо?
— Когда вы говорите, все получается так складно, — признался Петерс.
— А оно так и будет, уверяю тебя… Ну, на сегодня, пожалуй, хватит. Я немного устал. О том, что ты будешь делать в Швейцарии, поговорим в другой раз. Ты только запомни одно: если ты вздумаешь хитрить, увиливать от своих обязанностей — тебя не просто убьют. Пуля, веревка на шее — об этом ты сможешь только мечтать… Ты меня понял?..
— Как не понять, господин комиссар!
* * *
Беккерт очень устал. Ему пришлось много говорить, и в горле будто царапали кошки. Когда Петерса увели, еле хватило сил встать и сделать себе полоскание для горла.
Он знал, что эта смертельная усталость скоро пройдет. Так было уже не в первый раз.
Беккерт весь вспотел. Мысли лениво шевелились в голове.
Он слышал, что личный врач Гиммлера — превосходный доктор. Надо будет завтра же поговорить со вторым человеком, которого он намеревался послать в Швейцарию. Это был некто Цвейг. Он давно выполнял некоторые поручения Беккерта.
Цвейг в свое время долго толкался среди немецких политэмигрантов в Париже. А теперь ведь они почти все в Швейцарии.
Слабость постепенно отступала… Он посидел еще без движения некоторое время и снял трубку.
Комендант концлагеря Барт, тоже гауптштурмфюрер, был его давним приятелем. Услышав знакомый голос, Беккерт сказал:
— Аксель, к тебе завтра привезут некоего Петерса. Это мой человек. Он просидит у тебя недолго. Ты проследи, чтобы твои ребята не переусердствовали. Неплохо было бы, чтобы на нем остались какие-либо следы — рубцы на спине или еще что-либо, сам знаешь. Но смотри, калека мне не нужен. Проведите его по всем книгам, сделайте на руке порядковый номер — татуировку, словом, чтоб все было честь по чести… По этому делу с докладом я завтра еду к рейхсфюреру, — желая придать вес своим словам, добавил Беккерт. — А на обратном пути заеду к тебе, и мы обговорим кое-какие детали.
Через три дня Беккерт доложил Шелленбергу, что он подобрал двух человек для Швейцарии и «поставил их на рельсы».
— Хорошо, — ответил Шелленберг. — Я извещу, когда вас сможет принять рейхсфюрер Гиммлер.