ХОРИСТКА небольшого городского храма на окраине Петербурга, студентка третьего курса педагогического университета, отличница и умница Верочка Ландышева влюбилась в рок-музыканта, художника и экзистенциалиста Дмитрия Завадского. И она не только влюбилась в этого зрелого мужчину демонической внешности и большого таланта, но и отдалась ему вскоре после их романтического как в кино знакомства.
Теперь Верочка стояла в очереди к исповедному аналою, теребя концы своего голубого платка и обмирая от необходимости высказать свой грех перед отцом настоятелем и покаяться.
Храм был полон народу, солнце щедро лилось сквозь цветные витражи, с изображениями ангелов и святых. В лучах мельтешили пылинки. И эти веселые лучи целились в молящихся неподвижно людей, стоящих и коленопреклоненных, в детей всех возрастов, бегающих по храму в режиме броуновского движения, в старушек, облепивших скамьи вдоль стен. Был праздник. Почти стройно, в том смысле, что очень редко сбиваясь по сравнению с обычными днями, пел хор.
Исповедующиеся томились в большой очереди в правом полутемном приделе, терпеливо вздыхая и переминаясь с ноги на ногу. Отец Никита, настоятель, с опаской поглядывал на бесконечную череду людей и старался задавать поменьше вопросов, прикидывая в уме, какое время понадобится, чтобы отпустить всех, и не затянуть литургию. Привычным жестом священник накидывал на голову кающегося епитрахиль, быстро читал разрешительную молитву и уже левой рукой подзывал следующего.
Ближе всех стояла Верочка. От нее отец Никита не ожидал подвоха. Девушка была благочестивая и примерного поведения. Когда она пела на клиросе, лицо ее приобретало неземную бледность и ясность, становилось похожим на икону. Исповеди Верочки всегда касались каких-то несущественных мелочей и множества греховных помыслов, что говорило о внимательной совести. Поэтому отец Никита приготовился кивнуть на ее признания и быстро отпустить Верочку, сэкономив таким образом еще некоторое количество минут.
Но, когда почтенный иерей услышал едва различимый лепет, в котором ясно, сквозь хор, возгласы дьякона, гул голосов и все остальные шумы послышалось слово блуд, он весь напрягся и даже схватил пасомую им овцу за локоть, настолько поразительным диссонансом всей устоявшейся в воображении картине прозвучало это слово сейчас. Он строго отчитал девушку, сказав, что таким тяжким грехом она поставила себя теперь вне церкви. Он запретил ей петь в хоре, причащаться, и даже исповедоваться, велел ей читать каждый день покаянный канон и встречаться с соблазнителем только в людных местах. Сроку на исправление дал месяц и отпустил восвояси без разрешительной молитвы.
Убитая таким суровым приговором Верочка, не помня себя, проскочила мимо стоящей очереди, мимо свечного прилавка, где шла бойкая торговля свечами, иконками и требами и откуда дородная свечница Аделаида внимательно проводила ее взглядом поверх очков. Верочка толкнула алтарника Ваню, худого высокого юношу в черном подряснике, который как раз в эту минуту заходил в храм со стопкой книг, придерживая их подбородком и открывая дверь плечом, при этом она едва не выбила книги у Вани из рук, - и выбежала после этого во двор храма, заполненный остывающим, но еще горячим августовским солнцем.
ОНА слегка прихрамывала с детства, получив травму при рождении. От этой травмы она едва выжила, и затем, несмотря на все старания любящих родителей и усилия опытных врачей последствия трудного рождения так до конца и не удалось сгладить.
Поэтому
Верочку с младенчества близкие носили, а позднее водили в церковь, моля о жизни и исцелении дитяти. Жизнь и здоровье были даны, но мольбы о полном исцелении остались тщетны. Недостаток ее был едва заметен и почти не мешал жить, но для Верочки он имел существенное значение, так как нередко вызывал в окружающих жалость, которая читалась во взглядах или звучала в словах, что Верочку раздражало, а иногда даже злило. Ее нельзя было назвать идеально красивой, но хорошенькое живое смешливое личико с пухлым чувственным ртом, вздернутый, немного великоватый нос, который делал ее похожей на лисичку, зеленые прозрачные глаза на нежно-розовом лице, стройная фигура, обрисованная мягкими линиями, - все это уже давно привлекало взгляды мужчин самых разных возрастов. Верочка взглядов этих не то, чтобы боялась, но приходила от них в смущение, которое расценивала, скорее, как неприятное. Она не вполне понимала себя и ее натура, склонная к подражанию и театральному воспроизведению поступков людей, которые ей нравились или привлекали внимание, раздваивалась между идеалами хора в их храме, сплошь состоящего из девиц, терпеливо ожидающих сватовства и венчания, и студенческой тусовкой, где девственность считалась временным недоразумением, в крайнем случае, чудачеством. И вот в таком мятущемся состоянии ей было предопределено повстречаться с Дмитрием Завадским и влюбиться в него.
Это случилось месяц назад, в июле. Она шла по Среднему проспекту Васильевского острова в состоянии радостного томления. Лето, солнце, тепло, сквозь которое изредка прорывался свежий бриз от залива, мельтешащие тени листьев на асфальте, нега, отдых от забот, ни сессии, ни учебы, возможность читать, что хочешь ( этим летом она увлеклась Камю), носить что хочешь – хоть вот футболку, джинсы и вьетнамки- наполняли блаженным состоянием свободы, таким редким в повседневности, но это была именно та редкая минута, когда острое чувство жизни переживается человеком наяву.
- Простите, не подскажете, как пройти на философский факультет?
Спрашивал высокий молодой мужчина около тридцати лет с длинными светлыми вьющимися волосами, стянутыми на затылке, с модной легкой небритостью щек и внимательными обжигающими темными глазами. Что-то настораживало в нем. Но и привлекало одновременно. Весь он, в черной рубашке, в черных джинсах, с рюкзаком за плечами был все равно как с афишки рок-концерта. Что-то было в нем звездное, едва уловимое. И как-то это все звездное что-то очень удачно вписывалось в настроение той минуты.
- Подскажу, отчего же, - она улыбнулась широко и свободно, - дойдете до поворота, потом налево, перейдете улицу на светофор и дальше дворами наискосок. Она махнула рукой небрежно, указывая направление.
- Спасибо, - сказал он, широко улыбаясь открытой и какой-то беззащитной улыбкой. И почему-то остался стоять на месте, внимательно глядя на нее.
-Вы там учитесь?
- На философском? Что, похоже? – она расхохоталась. - Нет, я не философ, но часто бываю на философском факультете. Семинары интересные там, по кино.
-Я тоже слышал про семинары – голос собеседника был негромким хрипловатым и вкрадчивым. – Сейчас у меня там встреча с другом. А знаете что? Еще есть время и если вы свободны, можно было бы выпить по чашке кофе. Здесь хороший кофе в соседнем доме. Философия и кино – это интересный повод, правда ведь? – Он опять улыбнулся, но уже робко и просительно.
ДМИТРИЙ Завадский был не то, чтобы любителем жесткого пикапа, но считал способность знакомиться с девушками на улице важнейшим навыком настоящего мужчины с тех самых давних пор, как его одноклассница Лиза Раппопорт, которой он целый год посвящал стихи и дарил букеты, уехала после выпускного бала на такси с качком и дебилом Витькой Смирновым. Боль того момента не осталась забытой и привела в итоге к виртуозному владению искусством влюблять в себя женщин всех возрастов и типов внешности, ведя счет победам и посыпая этими победами кровоточащую рану собственного самолюбия. Постепенно все женщины мира как бы слились в его сознании в один пленительный и изменчивый образ, который волновал и радовал, и боли, казалось, не приносил. Впрочем, он ни за что не признался бы даже самому себе в какой-то там боли. Что касается внешней жизни, то он был человеком чувствительным, не злым, склонным к сопереживанию и поиску смысла жизни.
Сейчас Дмитрий был немного растерян, так как его манера обольщения уже годами отточенная, заключавшаяся во внимательном и восхищенном взгляде, в вежливой и вкрадчивой небрежности, умении завести интригу и флирт, сбить с толку противоречиями в своем поведении, - все это усовершенствованное до мелочей мастерство сейчас казалось ненужным перед неожиданно дарованной готовностью идти за ним просто так и верить на слово всему, что он скажет. Эта наивность притягивала и смущала, завораживала и тревожила и, самое главное, в глубине души почему-то злила. Словом, он чувствовал, что не может так вот запросто расстаться с этой девушкой, не очень тщательно причесанной, полноватой и безыскусно одетой. Совершенно не того формата, к которому он привык. Но расстаться уже нельзя было, никак.
В кафе она принялась рыться в сумке, что-то искала, расческу или носовой платок , сумка была объемная из толстой ткани гобелен, из тех сумок, в которых невозможно ничего сразу найти, стала выкладывать на стол маленькие ридикюльчики, кошелечки, безделушки, конфеты, платок, блокнотик, мобильник. Он обратил внимание на ее тонкие нежные пальцы, детски-беспомощные и одновременно сильные, музыкальные. Сердце его болезненно сжалось. На столе появилась книга.
- О… Камю… - Прочел он на обложке. - Вам нравятся экзистенциалисты?
Она покраснела.
- Я люблю этого писателя
- Я тоже – сказал он и задумался, припоминая что-то, наконец, сказал не совсем уверенно
- И в этом мире… мы не можем сделать ни одного жеста,.. не рискуя принести смерть…
- О-о...Из «Чумы», - с изумлением произнесла она, повысив голос, и внимательно посмотрела на него.- Этот диалог я перечитываю часто.
Он ответил ей долгим, проникновенным и серьезным взглядом. Поиск смысла жизни у него, как и у многих людей, противоречиво сочетался с ненасытной жаждой обладания. Сейчас в глубине души он уже сознавал себя негодяем, но глубина собственной души не была тем местом, как он привык думать, где рождалось что-нибудь достойное внимания. Все достойное было ближе к поверхности. А чаще всего вовне.
Так произошла их встреча.
ВЕРОЧКА подтянула с затылка на макушку голубой платок, машинальным движением заправила под него выбившуюся прядь светлых волос, достала из кармана юбки мобильный телефон и стала торопливо нажимать кнопки.
- Алло, здравствуй, я сейчас в церкви, меня отлучили от причастия и запретили петь в хоре, я не знаю что делать. - Она почти уже плакала. – А? Что? Да, я же рассказала все на исповеди… Понимаешь, это такой грех, что нельзя теперь… причащаться. И еще батюшка запретил встречаться с тобой наедине.- Слезы потекли у нее по щекам, и она вытерла их уголком платка.
Первым чувством Дмитрия, когда он услышал в трубке взволнованный голос Верочки, был, как это ни странно для такого бывалого мужчины, банальный испуг. Он вдруг почувствовал себя школьником, которого застали у дверей раздевалки для девочек перед уроком физкультуры, подглядывающим в замочную скважину. Несмотря на все свои принципы сверхчеловека, выработанные с того злополучного школьного выпускного бала, а также вынесенные из детства, где часто приходилось добиваться внимания даже близких людей, несмотря на все эти могущественные принципы, которые утвердили его в собственных глазах и отчасти в глазах окружающих, как персону, которой позволено многое из того, что не позволено простому обывателю, он сознавался себе, что с Верочкой поступил неправильно.
Да, он нехорошо поступил с ней, когда после бессонной ночи, наполненной чтением стихов и игрой на фортепиано, пением песен на тексты, сочиненные для него тут же Верочкой, у которой выяснился еще и поэтический дар, после рисования с нее набросков и обсуждения проблем экзистенциализма, у себя в мастерской, высоко над крышами Васильевского острова, под шум утреннего дождя, свежесть которого лилась в распахнутые окна вместе с лиловым рассветом, он воспользовался ее доверчивым и горячим чувством к себе, нимало не задумываясь о том, насколько серьезен для нее этот шаг. Однако, он гнал от себя это ощущение неправильности своего поступка, расценивал это ощущение как слабость, непростительную сильному и самодостаточному человеку. Лишнюю для личности, которая во главу угла ставит собственное желание, позволяя остальным соглашаться с ним или не соглашаться. Но не более того. И в церковь он заходил лишь иногда, в редкие особые минуты непонятного душевного волнения, допуская, что есть что-то высшее где-то там, в неведомых сферах, но в целом скептически относился к церковности, полагая все это фанатизмом и результатом «промывания мозгов». Всепрощение не казалось ему чем-то реальным, скорее слабостью, прикрытой сусальной оберткой добродетели. А брак с одним человеком на всю жизнь – просто какой-то средневековой дикостью. Или несбыточной сказкой.
Верочкин звонок разбудил его, нарушив то непрочное забвение, которое приходит к утру после болезненной ночной бессоницы. Ему снился сон, необыкновенный яркий и наполняющий легким счастливым чувством как в детстве. Снился большой сад, полный цветов на клумбах на кустах и на деревьях, манящие тенистые аллеи, по одной из них идет Верочка в белом свободном развевающемся на ветру платье. Она вдалеке, иногда она оборачивается, улыбается и машет ему рукой. Он бежит за ней, пытаясь догнать и поравняться, она удаляется, но он все равно испытывает эту легкость и радость только от одного ее присутствия.
Дмитрия необычайно поразило, что, прервав сон по звонку, он услышал в трубке именно ее голос. Это потрясло его до такой степени, что разом забыв все свои принципы, он поддался первому чувству и мужественным голосом произнес.
- Так, слушай меня внимательно. Ничего страшного не случилось, ты мне очень дорога, и не только физически, но и душевно. Я все равно буду с тобой, даже если нельзя встречаться, а надо будет – женюсь.
Во все сказанное он искренне верил в тот момент, как если бы не было совсем недавно состоявшегося развода и ежедневных почти скандалов с бывшей женой Алиной, которая не съезжала к родителям и требовала его помощи в устройстве своей выставки кошачьих портретов, отчего пришлось не только помогать ей с выставкой, но и уехать из собственной однокомнатной квартиры в мастерскую, как если бы не было этой маленькой рыжей стервы Флауэрдис (настоящее имя Люда Опанасенко, но ей это имя казалось банальным и она велела называть себя богиней цветов на дикой смеси английского с древнеисландским) с ее ужасными стихами и не менее ужасными романами про троллей, викингов и переселение душ, которые она размещала в сети, с ее вечными истериками, ревностью и демонстрацией попыток самоубийства, и с требованием жениться на ней теперь когда их счастью уже ничто не мешает, когда он разведен и она бросила в очередной раз своего мужа Сашу, как если бы не было этой Светы, фотографа и фанатки, с которой иногда происходил торопливый секс за кулисами в подсобке, как если бы не было безденежья, болезней, творческого кризиса и ужасающей пустоты внутри и усталости, - как если бы не было всего этого груза бессмысленных лет , гордости и тщетных попытках утвердить собственную сверхчеловечность, а на самом деле убежать от страха и боли…
- Спасибо, ты чудный, ты настоящий мужчина. Я люблю тебя.
Верочка нажала кнопку мобильного, поправила белую блузку. перекрестилась и спокойным шагом, слегка прихрамывая вошла в храм. Там уже причащали. Под пение «Тело Христово примите, источника безсмертнаго вкусите» люди подходили к Чаше со скрещенными на груди руками и лучи света сверху, сквозь цветные витражи фокусировались на них, припадающих к источнику жизни, и священник говорил про каждого из них, что он причащается во оставление грехов и в жизнь вечную. Все эти люди были разными, среди них были добрые и злые, талантливые и незаметные, высокоумные и недалекие. Но все они знали про Крест, которым видимым образом завершается схватка добра и зла на земле и невидимо, но ощутимо совершается победа добра в вечности.
Верочка заплакала оттого, что теперь отлучена и от этого источника, и от этих людей, соединенных великой тайной.
ЕЩЕ через неделю в социальной сети на странице своего возлюбленного она увидела его фото в обнимку с рыжеволосой полуодетой женщиной. Лицо женщины отличалось детскими миловидными чертами, блестящей бусиной в ноздре, ярким макияжем и тем отчужденным выражением в глубине глаз, какое бывает у людей, натужно стремящихся стать хозяевами жизни. Снимок был свежий, вчерашний и отсылал на страницу к незнакомке, которая звалась там Флауэрдис Победительница. На своей странице экстравагантная дамочка демонстрировала пару похабных анектодов, а также делилась впечатлениями от бурно проведенной ночи с неким Димоном. Верочка долго сидела, уставившись в монитор, не в силах пошевелиться. Потом дрожащими руками набрала номер. Плача, она попросила объяснений, но услышала в ответ, что никто в этой жизни никому ничего не должен, что эту женщину он любит, а Верочке просто благодарен за поддержку в тяжелые минуты, что надо уметь быть благодарными за то, что есть и не желать большего, что он ей очень благодарен и конечно же они останутся друзьями, и он намерен с ней встречаться, он не хочет бросать ее, она ему очень дорога и она всегда может на него рассчитывать, если что, не бросай меня, подожди, нам еще много нужно сказать друг другу…Она нажала на кнопку отбоя и, не помня себя, кинулась к любимой иконе Богородицы "Вертоград заключенный", которую подарила ей когда-то знакомая монахиня, сказав, что это «сад души, закрытый для греха». Верочка плакала, припав лицом к полу. Долго плакала и каялась. Ей казалось, что она умерла. Что душа ее стала мертвой теперь. Вспомнились к чему-то слова Евангелия о пшеничном зерне, которое, если умрет, то принесет много плода, а если не умрет, то останется одно. Слова сейчас казались ей особенно странными, а боль невыносимой.
Когда после молитвы пришел первый покой, она села за ноутбук. Открыла окно для писем и написала: « Я люблю тебя и благодарна за все. Будь счастлив. Но встречи со мной не ищи. Молюсь за тебя. Помощи Божией и всех благ».
ЕПИТИМИЮ Верочка выдержала до конца и к осени уже пела в хоре.
Еще через месяц она была на выставке группы художников, среди которых прочла его имя. Особенно много посетителей останавливалось возле ее портрета: в полный рост в дивном саду из удивительных растений с цветами и листьями. Назывался портрет "Суламифь". Верочка написала доброжелательный отзыв в специальной книге у входа, но не стала подходить к художнику, которого заметила там в окружении группы друзей, среди которых было несколько женщин. Потом видела, проходя мимо по Васильевскому острову, как в окна мастерской вставляют стеклопакеты, как бойко рабочие-таджики выносят из подъезда старые доски, и как на дверях подъезда появилась табличка, что на шестом этаже теперь открыта студия звукозаписи. Фамилия владельца была другая. Ничего выяснить Верочка не смогла. Зайдя в студию, нашла там посторонних людей, от которых узнала, что о прежнем хозяине мастерской им ничего не известно и студия арендована через риэлтерское агентство. Страница Дмитрия в социальной сети была удалена.
Она не забывала о нем и не переставала поминать его имя в своих молитвах, но уже не чувствовала боли. Через какое-то время она уже искренне желала ему добра и могла свободно дышать.
А в августе следующего года от него пришло письмо.
Он писал, что уехал в глухую деревню, где купил дом. Что с момента их расставания дела его пошли неважно, одна за другой посыпались неудачи, предательства и пошатнулось здоровье. Что однажды был даже при смерти, но потом поправился. Что сейчас он много работает, но совсем по-новому. Что поблизости от деревни есть монастырь, где он часто теперь бывает. Порядки в монастыре ему не все нравятся, иногда напоминает колхоз, но есть удивительные люди и очень полюбилась служба в храме. Что он даже пробовал себя в иконописи, но для этого ремесла потребна чистая душа, а у него не такая. Что он много думал с момента их расставания. Что в монастырь часто привозят паломников и, если бы она приехала туда, они могли бы встретиться и поговорить. Он бы многое мог сказать ей теперь.
Прочитав письмо, Верочка взяла трубку и набрала номер паломнической службы.
А еще через год она вышла замуж за уже известного, хоть и начинающего, оэта и преподавателя литературы в гимназии, Алексея Сергеевича Петренко. Все говорили, что они очень красивая пара.
Благовещение – Вербное Воскресение 2012
Картина Густава Климта "Яблоня"