У сопки Сестра. Глава 2

Игорь Поливанов
       Сам Константин Сергеевич боялся покойников. Этот страх остался с детства, и он не верил, что можно побороть его, привыкнуть к виду смерти. Вероятно, просто есть люди, которые с рождения лишены этого страха, как есть люди, невосприимчивые к гриппу, не знающие, что такое зубная боль, или дальтоники. Люди, может быть, не совсем нормальные, с некоторыми отклонениями в психике, может быть, лишенные воображения.
   
       Он смотрел на диван, на котором сидела тетя Аня, и чувствовал легкий холодок, где-то в области позвоночника. Как можно сидеть на диване, зная, что на нем лежал покойник?
    
       Константин Сергеевич пошел спать только в десять часов. Он стал раздеваться. Обычно он спал в одних трусах, но стоя перед своей постелью, заправленной простыней, сшитой из ситца в мелких цветочках цвета раздавленных клопов, из этого ж ситца была и наволочка, и пододеяльник – он не решился лечь. Как всегда достал из чемодана синее трико, одел, потушил свет и залез под одеяло.
    
       Он надеялся, что после бессонной ночи и дня хождения в поисках квартиры, ему удастся заснуть, но сна не было. Глаза сами открывались. В Краснодаре сейчас было всего третий час дня. Там ярко светило солнце и свет ослепительного летнего дня льется через широкие окна, лишь чуть притененный кружевом тюли, проникает во все углы, отражается в полировке, в стеклах мебели, в зеркалах, играет яркими свежими красками ковров. И шум улицы через открытое окно там, на четвертом этаже доносится умиротворяющей музыкой жизни. А здесь духота тесного помещения и непроглядная тьма.

     Лишь привыкнув немного к темноте, он начинает различать едва заметный квадрат окна, за ним рос пышный куст желтой акации, отчего и днем в комнате было темно. И хозяйка, тетя Аня в соседней комнате с ее страшным прошлым, с почти физически ощутимым одиночеством. Чтобы свет не мешал заснуть, он прикрыл дверь и теперь слышны изредка ее приглушенные шаги, скрип половиц. Она как-будто продолжала смотреть из темноты на него насмешливо снисходи-тельным взглядом, и он чувствовал себя маленьким, жалким.

     Что-то дикое, несуразное было в этом перемещении с одной среды в другую, И он уже знал, что так жить нельзя, он не сможет, что он обязательно уедет отсюда, и мысль, что он может сделать это в любой день, успокаивала его. Именно теперь, когда его мозг был утомлен, истощен бессонной ночью, когда увяла, отлетела вся эта мишура, порожденная игрой воображения, и осталась перед глазами голая житейская проза, он должен был признать, что эта поездка и планы на будущее всего лишь порождения фантазии его книжного ума. У него с детства осталась привычка к чтению, и он думал, что вся эта, построенная им конструкция, была сооружена из
этого книжного материала.

     Расскажи он тете Ане, что толкнуло его совершить столь далекое путешествие через всю страну, она вряд ли поверила бы ему. А может быть и не поняла нечего из этого «детского лепета». Что стоили его ум, высшее образование, все прочитанные им книги, должности, которые он занимал, все его страдания, переживания рядом с тем, что выпало на ее долю. Если жизнь измерять не годами, не даже совершенным, а пережитым, то он рядом с тете Аней выглядел подростком, на долгие годы застывшим в своем развитии, баловнем судьбы.

     Он вспом¬нил первую в своей жизни встречу со смертью. Ему тогда было лет семнадцать. Вспомнил яркий летний день, крутой спуск к Кубани, и на берегу небольшую толпу людей. Он помнил, как сжалось сердце в предчувствии чего-то страшного, а ноги, казалось, сами несли вниз и даже отчаянный женский вопль не остановил его. В память врезалось тело парня на песке, и частокол голых ног вокруг него. Кто-то сидел на нем или стоял на коленях и делал искусственное дыхание, то раскидывал руки в стороны, то складывал их на груди лежащего. В головах сидела женщина с растрепанными волосами, и, то тихо подвывала, то издавала вопль, от которого на спине шевелились мурашки.

     И потом он шел по улице, раскаленной до бела, под палящими лучами солнца. Брел как в полусне, всматривался в лица прохожих с каким-то новым странным интересом, будто силясь в каждом лице разглядеть признаки смерти, с таким чувством, словно знал определенно, что все эти редкие прохожие, хотя пока еще ходят, разговаривают, смеются, но уже покойники.

     Вспомнил волнения при поступлении в строительный институт. Следующим памятным событием было то ли любовь, то ли увлечение. А может и тщеславие. Эля была самой красивой девушкой на курсе, и к тому жe предпочла его всем другим поклонникам. Ее отец был преподавателем в институте. Дальше поездка на практику в небольшой степной городишко в Казахстане - Есиль, где он в начале намеревался остаться работать. Опять те же книжные фантазии, щепетиль¬ность или гордость, не позволявшие ему воспользоваться возможностями будущего тестя. Возможно, он так бы и поступил бы, если б ни этот случай с цементом.

     В тот день подали под разгрузку вагон с цементом. Прораб, огромный плотный мужчина, лет сорока, занимался нарядами - был конец месяца, и послал Костю, исполняющего должность мастера, организовать разгрузку. Вагон был простой и цемент пришел насыпом. Решили разгружать в машины ведрами. Рабочие, ребята чечены, приблизительно того же возроста, что и Костя, принялись было за работу, но поднялась такая пыль в вагоне, что несмотря на то, что дверь была открыта во всю ширину, фигуры грузчиков были видны как в тумане.

     Ругаясь они выбрались на свежий воздух и потребовали на руки наряд, что бы знать, что стоит такая работа. Костя пошел к прорабу и сказал о требовании рабочих, на что тот кинул ему бланк и буркнул:

     - Выпиши.

     Собственно, он сам спровоцировал последствия и должен был ожидать их. Он ведь знал, что другие прорабы и мастера что-то добавляют, приписывают, и только что своими глазами увидел, какого рода работу должны были выполнять ребята, но с самого начала решил для себя быть принципиальным в этом вопросе. Впрочем, он чувствовал, что должно что-то произойти, но не мог предположить такое.

     Он взял бланк, нормативник, нашел в нем нужное место, с этакой небрежной демонстративностью выписал наряд и понес рабочим, даже не показав прорабу, почему-то решив, что в случае чего рабочие сразу обратятся к нему. Но молодые чечены проявили в первое же мгновение, как только смысл написанного дошел до их созна¬ния, такой темперамент, что Костя растерялся.

     - Ты хочешь, что бы мы за эти деньги умирали в этом паршивом вагоне?! Бери сам ведра и таскай!

     Эти слова по смыслу относительно безобидные, сопровождались такой мимикой и жестикуляцией, что Костя сразу почувствовал себя оскорбленным, и пытаясь сохранить достоинство, несколько свысока возразил, что расценки не он такие придумал и их претензии обращены не по адресу. Он не представлял, что так быстро, сходу можно заводиться. На него тут же обрушился такой шквал выражений, отдельных реплик, замечаний и просто бессмысленной, не относящейся к делу нецензурной брани, что он уже не смог открыть рта, со страхом следя за движениями перепачканных цементом рук.

     Позже вспоминая, он был еще более оскорблен тем, что юные чечены заметно притихли, когда на шум из вагончика прорабской показалась внушительная фигура прораба. Он подошел молча, молча взял у них заполненный Костей бланк наряда, посмотрел, ушел в прорабскую, через минут десять вернулся и подал его самому старшему из рабочих, и ушел, бросив на ходу:

     - Работайте.

     Позже, дабы ослабить страдания оскорбленного самолюбия, он нашел оправдание прорабу и рабочим, и даже должен был признать, что был не прав. И в конце концов, окончательно утешился мстительным чувством в адрес кого-то, кто ждал его на стройке в роли инженера,  решив, что урок ему преподан как раз вовремя, пока у него еще есть выбор!

     Окончив институт, он воспользовался влиянием тестя и устроился инженером в тресте. А потом был еще один случаи, здесь, в Находке, который мог бы направить всю его жизнь в другое русло. Он много раз об этом думал, и теперь, лежа в темноте, он снова, с тем же чувством беспомощности перед какой-то неведомой, грозной силой, определяющей судьбу и смерть людей, пытался вникнуть, понять тайну бытия, дающего каждому столь разное качество жизни.

     Почему один проживает свою жизнь легко, беззаботно, в достатке, для которого самым страшным испытанием вспоминаются страдания неразделенной любви, другой же при жизни обречен пройти все круги ада. Почему один тихо умирает в своей постели, другой просит смерти, не в силах вынести пытки или страшную боль неизлечимой болезни.

     Он лежал в своей постели и казался себе таким маленьким, беспомощным перед неизвестностью, перед тем, что его ждет. Кто знает, какую череду бед и несчастий может положить эта его поездка. Кто может предвидеть, ясно различить, что последует за поступком? До сих пор оглядываясь назад, соизмеряя пережитое с тем несовершенным, он не может избавиться от ощущения, что все те дни, часы, минуты спокойной, благополучной жизни, с ее комфортом, редкими радостями, не могли перевесить бесконечных часов страданий, душевных мук, пережитых им бессонных ночей, когда беспощадная память вновь и вновь вызывала перед ним подробности случая происшедшего с ним в Находке более тридцати лет назад.

     Продолжение следует...