Экскурсия в зале трудовой славы закончилась, и я вышла на площадь перед заводом. Было еще довольно светло. Дул порывистый ветер, но все равно чувствовалось дыхание завода, он стоял на горе, открытый со всех сторон, готовый выпустить тружеников из своих недр – заканчивался рабочий день. От завода шло тепло, и он тихо звучал, как натянутая струна.
Было далеко видно окрест, хотя в воздухе висела дымка. На востоке за каналом загорались огоньки деревни, в ее сторону пробирался светящийся автобус, который был виден сквозь оголившийся октябрьский лесок.
Мне казалось, что впереди, ссутулившись, и подняв высокий воротник черного пальто, идет отец с работы своим быстрым шагом… Вот он должен уже свернуть направо, к гаражам и спускаться с заводской горки, пройти по правой стороне дороги и свернуть налево к дому, которого не видно за деревьями парка…
Я и раньше-то не могла за ним угнаться, так он быстро ходил. Светлая грусть вошла в сердце тоненькой иголочкой. Я поняла, что мне хорошо было идти, будто бы за ним, и хоть вдали видеть его сутулую, худую фигуру. Всегда все в семье тянулись за ним, равнялись на него, и мне, наверное, захотелось вернуться, хоть на миг, в прошлое, где все живы и здоровы.
Когда отцовский силуэт исчез в сумерках, я попыталась идти его шагом, подняла воротник, и даже ссутулилась, как он. И так я долго шла, как мне казалось, отцовской походкой. И мне было все равно, что обо мне думали идущие с работы молодые рабочие. Им было еще долго жить и долго ходить на завод и с завода той же дорогой, что ходил мой отец пятьдесят лет…