Пекин - город запахов.
Пахнут кусты шиповника (или его родственника) около нашего общежития, особенно, по утрам. Пахнет столовая и закусочные вдоль дороги, пахнет липнущее рисом к пальцам мороженое за пять мао, пахнут сложенные на перевозимых велосипедами лотках книжки.
Пахнет чистый и мокрый от тумана воздух Великой Стены - холодным камнем и цветами, названий которых я не знаю даже по-русски. Однажды я была там одна, потому что наступило шесть часов, и закончилась продажа билетов на подъем, и всем давно уже пора было домой. Я видела белок, прыгающих по зубцам башен, по высоченным ступеням. Я видела белый злой туман, клоками, привидениями летящий через Стену в сторону Пекина. Я тогда вылезла в оконный проем последней отреставрированной башни и попала на старую, не туристическую часть. Здесь начинается совсем другая стена. Вместо широкой расчищенной дороги - тропинка, часто без стенок и совсем без перил. Вместо чистоты и камня - земля, деревца, кустарник и трава по пояс. На Великой Стене почти уже осень. На черных отполированных годами ступенях кое-где лежат бурые листья, через бойницы и зубцы видны голые веточки, внезапно и так заметно просачивающиеся в пока еще густую зелень. Я впервые видела такой буйный сентябрь: когда каждое маленькое растение заявляет "и я тоже осень", и поэтому вместе все так хорошо.
А еще осень пришла в наш институт. У западных ворот стоит полностью желтое дерево, у маленького прудика дорожки засыпаны нехожеными листьями, в большой лист лотоса набралась дождевая вода и он болтается на воде, как фарфоровая чашка. Говорят, что лучше всего приезжать в Китай осенью. Тогда здесь не холодно, и не жарко, дожди редкие и проходят за пять минут. Я прилетела в последний день лета, и осень вся прошла передо мной. Помню, Пекин меня удивил и испугал жарким туманом: воздух такой влажный, что поначалу трудно дышать.
Я не верила в то, что улетаю из России, до того момента, как подошла к гейту в Шереметьево. Хотя нет, еще дольше. Я, помню, даже плакала, улетая, но все как не взаправду. Тогда оставалось ощущение, что это игра. Но когда самолет полетел над огоньками, и голос сзади произнес: "А вот и площадь Тяньаньмэнь", когда я смогла различить иероглифы, украшающие рестораны, когда самолет ткнулся колесами в землю аэропорта Шоуду, я не то что поверила, я приняла как должное, что теперь я живу в Пекине.
Осень в Пекине не золотая, как у нас, и деревья желтеют по очереди. Первыми стали ярко- желтыми аллеи из низких посадок с маленькими, в четверть ладони, листочками. Потом - деревья, похожие на клены. Они росли в нашем университете вокруг корта для волейбола, и листья убирали каждый вечер, но утром они уже снова лежали грудами, летали по асфальтовой площадке, падали в лужи и лежали там, как за стеклом. Последними были платаны, которых так много в Пекине. Листья у них не желтеют, а становятся сразу темно- коричневыми. Так они и лежат по дорожкам: толстые, твердые, скочереженные, будто их кто-то смял и засушил, как китайский чай.
Осенью привозят книги, раскладывают на тротуарах и маленьких столиках, иногда вместе с украшениями, иногда рядом с фруктами. Вообще, Китай сложно представить себе без этих передвижных лавочек: большой трехколесный велосипед, иногда и не велосипед вовсе, а с механическим моторчиком. Между двух задних колес - большая коробка с низкими бортиками, или просто фанерная доска - такие обычно покрываются праздничным золотым бархатом и укладываются дешевыми украшениями. Я однажды возвращалась с Северного вокзала в расстроенных чувствах: скоро закачивались экзамены, начинались каникулы, а билеты для путешествия по Китаю я никак не могла купить. Я подошла к своему институту, и увидела лавочки, стоящие через дорогу: два стола, покрытые желтой материей. За одним из столов стояла женщина лет пятидесяти. У другого стола выкладывала в рядок бусы девочка, на вид, самое большее, лет семи. Жесткие толстые волосы убраны в два хвостика, глаза большие, черные, как у всех китайцев, белый воротничок торчит из полосатого вязаного сарафана. Перешла дорогу. Девочка улыбается мне:
- Красавица, подойдите, посмотрите, что вам нравится? Это подходит? – протягивает мне браслет. Говорит с интонациями молодых продавщиц на рынках. Я застыла и смотрю на нее. Подходит молодая китаяночка, спрашивает:
-Эти браслеты ты сделала?
-Нет, - говорит, - такие я еще не умею, это мама сделала. А вот это - мои.
Китаянка отходит, я продолжаю вертеть в руках один из браслетов - такие, как бусы, наматываются на руку несчетное количество раз. На конце - искусно вывязанный китайскими узелками корабельный штурвал.
- А это ты сделала?
- Я. Все вот эти браслеты сделала я.
- Сколько стоит?
- 15 юаней.
Я знаю, что не стоит браслетик столько, у ее соседки сторговалась бы за пять.
-Десять,- говорю.
-Тринадцать.
-Десять.
-Ну хорошо.
Отдаю ей мятую бумажку с видом одного из многочисленных городов Китая. Наматываю на руку браслет. Девочка говорит мне какое-то явно заученное пожелание. Я стою, смотрю на нее, а та укладывает бусы, чтобы было красиво, уже и не видно, откуда я взяла свой браслет.
- Скажи, вот ты с раннего детства уже так работаешь, да? – спрашиваю я очевидное, не могу поверить.
Девочка смеется, уверенно и так по-взрослому отвечает:
- А как же не работать? Иначе денег не будет…
Я пошла тогда дальше, мимо института, брела по дороге и думала. О том, что в свои семь лет я носилась по заднему двору с сестрами, ходила, нехотя, в музыкальную школу, плутала по лесу, читала и перечитывала книги. А она: «Иначе денег не будет…»
Чего только нельзя найти на этих передвижных лавочках, «бешеных коробках», как мы называли их с русскими однокурсницами за их скорость на дороге, где они носятся со скоростью мопедов, жужжа, бибикая и позванивая всеми частями на редких неровностях дороги! Зимой их становится меньше, ведь не каждый готов простоять день на улице в той одежде, которую в Пекине называют зимней. У самых стойких на руле появляются специальные рукавицы, с дыркой для ручки велосипеда - чтобы руки не костенели от ледяного ветра в лицо.
Каждый день утром, часов в шесть, они разъезжаются по городу. Одни везут большие чаны с кашей, другие - горячее соевое молоко и жареные полоски теста, которые любят на завтрак китайцы. Я иногда покупала соевое молоко в бумажном стакане и шла на пары. Поздней осенью можно было подойти к Конфуцию, стоявшему так высоко, что надо было задирать голову, чтобы посмотреть на него, и так не к месту, около спортивного корта. Ходила вокруг, с удовольствием поддавала кучам листьев носком сапога, грела руки о бумажный стакан.
В первые дни осени я познакомилась с китаянкой Ло Дань, девочкой из нашего института. Она научила меня различать шесть видов китайского чая и приглашала в гости. У нее есть целый чайный столик, с несколькими глиняными фигурками, которые часто поливают чаем или водой, и это никакие не приношения духам, как думают многие. Так делают просто для того, чтобы фигурки стали гладкими. Для красоты.
В конце сентября институт дал нам три дня выходных – по лунному календарю наступил праздник Дня середины осени. Как мне объяснила Ло Дань, он связан с каким-то мифом про красавицу, которая живет одна на луне. В этот день китайцы собираются всей семьей и едят "лунные пирожки".
Когда она меня спросила, на какие праздники у нас выделяются выходные, я вспомнила майские, дурацкие ноябрьские и восьмое марта... Нет у нас праздника весны и осени.
На Праздник Середины осени мы ходили с Ло Дань в пекинский зоопарк смотреть на панд. На обратном пути мы увидели целый ряд велосипедистов, у которых на прицепах стояло что-то большое, сладкое, из меда, орехов и сухофруктов. Продавец отрезал его ломтями. Ло Дань решила купить немного, но ей отрезали очень большой кусок и потребовали сто юаней (а обед в столовой стоит обычно десять). Ло Дань ответила, что она студентка и не может столько заплатить. Русские бы заплатили и ушли, а эти двое начали ругаться. Очень скоро оба перешли на крик, я стояла, не понимала ни слова и не знала даже, всерьез ли они ругаются. Потом Ло Дань попросила у меня телефон и позвонила в полицию, но не дозвонилась, продавец пихнул ее в плечи, а потом изящным движением лапы ударил по кончику носа. Ло Дань заплакала, вокруг стала собираться толпа, коллега продавца начал нас отпихивать типа "идите-идите", сам он вдогонку что-то кричал... Мы остановились недалеко. Я достала бумажные платочки, Ло Дань немного успокоилась. Тут опять подъехал этот мужик, и начал на нас кричать, говорит, что, мол, купите, хоть подешевле. Мы ушли. Поминутно оглядываясь на Ло Дань, я видела, как она утирает ладошкой слезы и похлопывает по щекам - чтобы не краснело лицо. Губы сжаты, в глазах застыла тяжелая дума. Я не стала ее трогать.
Когда невдалеке уже стала видна станция метро, мы снова пошли вдоль точь-в-точь таких же велосипедных лавочек, и тогда Ло Дань прервала тишину:
-Как ты думаешь, они из одной фирмы?
-Возможно...
Тогда Ло Дань достала блокнотик, написала что-то. «Жалобу, может?»- подумала я.
Потом она дала мне прочесть, но я не поняла и она объяснила:
-Ты понимаешь, это ведь его работа, а теперь ему придется самому платить за тот кусок. Я не должна заставлять его платить за мою ошибку.
Она вырвала листочек из блокнота и обернула в него сложенные вчетверо сто юаней.
- Как ты думаешь, если я попрошу вон того человека, он передаст? – Она показала на курившего на соседнем велосипеде парня лет тридцати.
- Боюсь, что он возьмет их себе. – Ответила я с русской прагматичностью.
- А откуда он узнает, что это деньги? Он будет разворачивать?
- Вообще, может... А как ты ему скажешь? Даже если они из одной фирмы, ты не сможешь назвать даже имени или номера...
- Да, правда...- А сама вырывает еще листочек из аккуратного блокнота и еще раз оборачивает скукожившиеся деньги.
Подходим к метро.
- Я все-таки спрошу.
Подходит, спрашивает, поворачивается обратно, молча идет к метро. Я догоняю, говорю:
- Ты все правильно сделала. Ты все правильно сказала. Он все равно сможет продать другим людям тот кусок.
И она повторяет тихо, будто взвешивая:
- Я все правильно сказала...
Иногда, когда у Ло Дань было время, и пока не стало слишком холодно (моя подруга родом с юга Китая, и даже пекинские зимы кажутся ей морозными) мы ходили вместе на рынок недалеко от нашего университета. Она учила меня торговаться, говорила, какие фрукты приехали с юга, из какой провинции, а какие прилетели из-за границы, и их ни за что не стоит покупать. Ближе к концу ноября Ло Дань стали больше загружать в институте, и она не могла больше сопровождать меня, но мне слишком уж полюбились эти вечерние прогулки. Ночь падала на город внезапно, часов в шесть-семь, на торговом центре неподалеку загорались огни, там и сям появлялись едва подсвеченные вывески «Лапша» или «Закусочная». Я выходила из общежития и долго бродила по улицам, разговаривая с прохожими, слушая случайные разговоры. Я возвращалась в общежитие, как и раньше, с пакетом фруктов. Особенно мне нравились продрогшие насквозь мандарины поздней осени и зимы. В Китае вообще на каждое время года приходятся свои фрукты.
Зима - это время дешевых маленьких сладких- сладких мандаринов. Они всегда лежат горками на газетах на дороге, на раскладных столах, на картонных коробках, с маленькими сухими, но ярко- зелеными листочками. Надо всего лишь выйти из дорогого студенческого района и заглянуть в переулок без фонарей. Там, вдоль высокого витого из железных прутьев забора очередного жилого квартала (а здесь все кварталы в заборах) люди сидят на земле, на стульчиках, на рюкзаках, играют в маджонг и смеются. На заборы длинными хвостами привязаны лампочки, они качаются от ветра, и свет по раскиданным фруктам тоже ходит туда- сюда. Холодно, но снег выпадает редко, а если снег, то фрукты накрывают пакетами или пластиковой пленкой. Они рассыпаны кругом, как подарки под елкой, а продавцы кругом удивляются: «Лаовай! Иностранец!»- и каждый с улыбкой - «Попробуй!» - протягивает тебе разломанный пополам маленький мандарин. Отрываешь дольку, она холодная- холодная, с одной стороны подсохшая, потому что долго лежала на воздухе, но такая сладкая. Поторгуешься, потом идешь домой, счастливый, с полным пакетом мандаринов.
Весна - это ананасы. Они появляются внезапно и сразу по всему Пекину. Вдоль дороги выстраиваются велосипеды с корзинами и прицепами, полными целых ананасов и долек на палочках. Поторгуешься - и тебе протягивают четвертинку за полтора юаня, это рублей пять - семь. Долька обернута в полиэтиленовый пакет и наткнута на палочку из бамбука. Как только снимаешь целлофан, сок пачкает руки, сумку, одежду, но уже чувствуешь чуть горький вкус ананаса, а сверху сквозь вечный туман горит жаркое весеннее солнце, а ветер, все еще холодный, несется из России, через Стену, сквозь угловатый Пекин (а дороги здесь все прямые- с севера на юг и с запада на восток) и дальше на юг.
Летом появляются личи – с бугроватой тонкой кожурой, иногда почти колючие, с маленькой косточкой и белой водянистой мякотью, сочные и тоже очень сладкие. Надо только следить, чтобы не продали испортившиеся фрукты: ведь только раскрыв кожурку можно почувствовать или легкий сладкий запах или забродившее амбре. Личи мы ели тоннами. Летом Ло Дань приходила ко мне в общежитие пить чай, и мы заваривали тонкие листики Лунцзина (к лету я купила полный чайный набор), и ели личи, хотя, по всем правилам, с чаем нельзя ничего есть.
Когда я улетала в конце июля, личи пропали внезапно, в один день. Я думала привезти их маме – они ей очень понравились, когда, несколько лет назад, она сама приезжала в Китай. Я хотела их купить в день отъезда, помыть, высушить и провезти в портфеле, чтобы не побились, в самолете. Но, хотя вчера можно было их купить на каждом углу, сегодня во всех магазинчиках мне отвечали: «Личи? Они прошли уже!». Я купила много других фруктов, но не переставала искать, хотя знала, что и так перегружу багаж, что мне некуда будет их укладывать. И вот наконец, ближе к вечеру (я улетала, как и все знакомые мне русские, в час ночи), в одной лавке мне ответили: «Личи? Посмотрите в холодильнике, может, остались со вчерашнего дня». Я едва открыла грязную магнитную дверцу, достала холоднющий мокрый пакет, фиолетовый, завязанный ручками на два узла. Когда я открыла, на меня пахнуло запахом, который бывает у винограда, когда он только начинает бродить. И, вместе с тем, запах этот был сладкий, запах воды и фруктов, которые уже и не видно в полутемной лавочке. Я выбирала, доставала мокрые колючие шарики наугад, все пытаясь остановиться и все думая, что маме будет мало, и что это самые последние личи. В общежитии я вымыла их под горячей, а потом под холодной водой, разложила на кровати на полотенце.
За полчаса до выхода мы с Ло Дань уложили личи, и полотенце, и прочие фрукты, и пошли на первый этаж взвешивать багаж. Перевес ручной клади был килограмм в десять. Я переживала, пыталась что-то выкинуть, но в рюкзаке были только книги и фрукты, и ничего нельзя было выбросить просто так. Ло Дань сбегала из кампуса к большой улице, поймала для меня такси, помогла засунуть сумки в машину. Быстро обнялись, и никто не плакал, потому что она переживала за меня, а я за багаж. Я ехала в аэропорт, опаздывая на самолет, с чемоданами, которые весили больше, чем я сама, с фруктами и книгами за спиной, с сумочкой и ноутом на плече, с большой китайской шляпой, привязанной к рюкзаку, и с бумажным пакетом с эмблемой нашего университета, из которого торчали два зонтика и газета, свернутая в трубочку - в ней была завернута рисовая бумага с каллиграфически выписанными пожеланиями – подарок на прощание от Ло Дань. Паспортный контроль, сдала багаж, получила билет, таможенный контроль, и вот я прохожу, обвешанная с головы до ног, в самолет, и мне кажется чудом, что вот, я прошла, и фрукты у меня за спиной, и зонтики - такие дешевые, купленные у метро в первые пекинские дожди, которые я не в силах была бросить в общаге - они тоже со мной. Я встала в проходе, пытаясь отвязать накрепко примотанную шляпу от ручки рюкзака, потом закидывала по очереди все свои узелки наверх. Какой- то странный восторг не покидал меня - от нескольких лишних килограмм, которые мне удалось контрабандно провезти, от того, что так славно все получилось, и что можно, наконец, отдохнуть…
- Девушка, вы долго тут будете стоять?- строгим голосом учительницы младших классов спросила толстая пожилая проводница. А в Китае все стюардессы молоденькие, худенькие, накрашенные и предельно вежливые.
Я ошеломленно застыла, как от удара по лбу, что-то пробормотала, села к окну. Место рядом заняла женщина, толстая и вся в поддельном золоте, летящая транзитом через Россию во Францию. Она всю дорогу проспала, а когда только села, не могла никак пристегнуть ремень безопасности, и я объясняла ей жестами: ни китайского, ни английского она не понимала. И теперь, когда страх не успеть, страх, что не пропустят, прошел, я посмотрела в окно. В этот день с утра было пасмурно, но только теперь пошел мелкий- мелкий дождик, набрасывая графикой паутинку на иллюминаторы. Мне всегда казалось, что улетать надо в дождь: тогда появляется иллюзия, что ничего не оставляешь за спиной. Заворчал телефон в сумке - это написала Ло Дань. Она пожелала мне счастливого пути. Сказала, чтобы я возвращалась.
Мы взлетели, дождь усилился, но вначале еще были видны вывески на одноэтажных ресторанчиках и гостиницах - ярко светящиеся в темноте иероглифы. Потом неясно проблестела под нами площадь Тяньаньмэнь, и мы неуверенно пошли по облакам, выключив свет. Я, помню, удивилась еще тогда, что не плачу - просто стало очень пусто. Мне кажется, так чувствуют себя маленькие дети, когда родители решаются переехать.