09. 01. 92
— Не буди лихо, пока тихо, — хотелось сказать, глядя на Юрины шапкозакидательские настроения по поводу наших успехов в ремонте. И на тебе — потекла труба охлаждения водяного холодильника главного двигателя. Стали клеить, клапан треснул, потом котел отказал.
Медленно идем в сторону Суэцкого канала.
Бабушке Бывалого 96 лет, а матери — 76. Обе из Белоруссии (!). Отец его был коммунист-сталинист. Умер в 75-ом году.
Боцман сегодня приспускал шлюпки, идут хорошо. Нет только топлива в баках, надо будет залить. Вечером после карт обсуждали эту проблему. Так как шлюпки давно не проверялись и были сомнения в их подвижности, кэп после испытаний пожал руку чифу за успех. Чиф неудобно себя чувствовал, так как участия в испытаниях не принимал. Я ему посоветовал пожать руку боцману, а тот, в свою очередь, мне. И потом говорю:
— Скажи кэпу, что это ещё не все. Мы уже спасательные костюмы опробуем, вещи пакуем, готовимся в автономное плавание.
Посмеялись. Повспоминали родное пароходство, СД — Степана Дмитриевича, нашего батюшку-идеолога. Перед выездом экипажей на суда он всегда напутствовал и давал указания, как вести себя на Диком Западе и Востоке. Был такой маленький сверчок-сморчок. Неожиданно для всех — повесился. Жил, оказывается, двойной жизнью. Не хватило, видно, пороху.
Ни для кого не было секретом, что на судах нашего родного ММФ стукачей хватало. И было особым спортом вычислить их и остерегаться: ничего лишнего не ляпнуть, не сделать, не согрешить. Одни стучали комиссару напрямую, тех было легко распознать, а другие волей или неволей служили славному и одиозному КГБ — церберу и цепному псу всей нашей социалистической системы. С теми было сложнее. И тем не менее.
Помню, на «Дзинтари», газовозе, работал я вторым механиком. И очень меня насторожило поведение матроса-артельщика, завсегдатая всех мало-мальских судовых сабантуев. Очень уж он нервничал, суетился и глаза бегали. Как-то сидели в одной компании, ребята вышли покурить и остались мы с ним наедине.
— Стукач? — спрашиваю без всякой артподготовки, — стукач, стукач, по глазам вижу, — ответил я за него, не дождавшись ответа. Странное дело, он легко расколося и даже слезу пустил. Потом он как-то тихо списался и больше мы его не видели.
А один раз и меня сватали по этой части. И вот как это было.
Вернулись мы из Югославии на новом танкере «Мате Залка». Меня повысили до третьего механика. Работаем на Европу. Стоим как-то на рейде Вентспилса. Кончилась моя вахта вечерняя, поднимаюсь из машины в столовую, встречает первый помощник, он же комиссар:
— Как поешь, зайди в каюту доктора, с тобой поговорить хотят.
— С кем, доктора же у нас нет на борту?
— Там узнаешь.
Меня это заинтриговало. Захожу после ужина. За столом сидит молодой симпатичный парень. Откуда он, думаю тут появился, не было же в рейсе? Поднялся, поздоровались, он представился, сели, начали беседовать. Посыпались вопросы: как там в Югославии, как люди, жизнь и т. д. Ну, думаю, журналист. И — Остапа т. е. меня, понесло… В Югославию я буквально влюбился. Жили мы там почти три месяца. Я был молод, здоров, при деньгах. Получали мы там хорошие командировочные в динарах, местной валюте. С югославами общался по 16 часов в сутки. Целый день на судне с работягами и инженерами, а потом познакомился поближе с местным контингентом и обьездил с ним все Адриатическое побережье Югославии, от Риеки до Албании, а также и вглубь материка делались вылазки. Появились и любимые места на побережье, особенно ресторан «Панорама» с великолепным видом на море и горы, а также — с неунывающим пьяницей-певцом Матэ, с которым быстро сошлись и подружились. Матэ был сослан из Белграда на перевоспитание, лечился от алкоголя. Появились и другие друзья. Я даже символически крестил пацана в одной семье, которого назвали популярным именем в Югославии — Саша. Через месяц я уже говорил на югославском, как местный кадр. Мне было легко — мой белорусский очень близок к ихнему, как и большинство славянских языков. По словам одной бабушки, Прасковьи, предки с маминой стороны — сербы. Так что одно к одному. Ну, это другая история.
В общем, я пою ему про Югославию как журналисту, не все, конечно, в пределах разумного и тут он мне в лоб вопрос встречный:
— Не хотите ли работать в комитете?
— ВЛКСМ? — не нашелся я чего лучшего переспросить.
Псевдожурналист внимательно посмотрел на меня, не шучу ли я, и, прояснив, что ни малым образом, ответил четко и раздельно:
— Комитете государственной безопасности.
Во, приехали! Я молниеносно стал соображать, чего я тут лишнего наплел или мог наплести.
Поворот в беседе был такой неожиданный, что надо было время собраться с мыслями. И я стал собираться: понес очередную чушь про романтику их шпионской жизни, что я всю жизнь об этом только и мечтал, о подвигах во имя нашей Родины, о разведчиках, о щите и мече и что-то еще ни к селу, ни к городу. Внутри меня прокручивался вопрос: почему он ко мне обратился? Кегебисту мой треп, кажется, уже надоел. Он стал подозревать, что я ему лапшу вешаю, спросил сколько мне лет. Узнав, что двадцать восемь, поскучнел.
— А вообще у меня память плохая оказалась и я понял по жизни, что разведчиком мне не быть, — заключил я свою сумбурный монолог.
— Ну, ясно, в экипаже вы не сможете работать, а вот если вы нам поможете в разоблачении разных маклаков за границей, кто что скупает, какие новые магазины открываются для моряков и т. д., то…
— Я ж говорю, память у меня отвратительная, к сожалению, не будешь же при всех записывать.
Разговор наш плавно стал съезжать по наклонной, подъём закончился.
— Всё же, если вам что-нибудь понадобится (!) или что-то сообщить захотите, позвоните нам, — он встал, открыл шкаф и полез чего-то там искать. И я, не будь дураком, возьми и загляни в его записную книжку, которая лежала раскрытая на столе и до сих пор недоступная для меня. Там увидел и мгновенно сфотографировал с десяток фамилий членов нашего экипажа, напротив них стояли минусы и плюсы (крестики): четыре крестика, остальные минусики. Моя фамилия была последней и там ничего не стояло. В списке все были молодые. Были и две наших девушки, повариха и буфетчица, одна из них заработала плюс.
Записал мне телефон незадачливый комитетчик, своё фамилие и с сими координатами я отбыл на заслуженный отдых после вахты. «И это КГБе!» — думал потом про себя. Я его потом видел как-то в отделе кадров, рылся он в наших личных карточках, искал, наверное, очередных слуг Вельзевула. Посмотрел на меня пустым взглядом: не узнал или не признал, я тоже вида не подал, что рад встрече.
Сегодня прошел пять километров и искупался, хотя было уже темно. На обезьяньем мостике приходят хорошие мысли:
1-ая — ...
2-ая — чтобы не загрязнять море нашими отходами, надо чтобы берег платил за эти отходы, а не наоборот.(И время пришло, свершилось!)
3-я — не помню, но тоже хорошая.