Живи еще хоть четверть века -
Все будет так. Исхода нет.
А. Блок
Это один из тех серых и холодных дней, когда однообразный стук капель дождя, сливаясь с надоедливым шумом тикающих часов, наполняет стены темной комнаты, в которую еле проникает свет сквозь грязные красные занавески. Вся эта банальная картина лишь вяло подчеркивает и без того царящее здесь унынье, а обычно красочный осенний вид за запотевшем окном, смешивался в одно большое смутное пятно. Однообразные звуки прерывает лишь резко раздающийся хриплый кашель, кашель старого курильщика, который всегда можно услышать среди посетителей дешевых баров на окраине города или в какой-нибудь премерзкой больнице, до верхов наполненной атмосферой равнодушия, увядания и сочащегося из каждого угла терпкого и грубого запаха гнили.
Комната длинная и прямоугольная, наполненная давно отжившей свое мебелью из темного дерева. На стенах висят рваные выцветшие обои с блеклыми узорами, когда-то светло-бежевые, теперь же непонятного мутно-серого оттенка. Недалеко от двери, на стопке зачитанных книг, лежащих на полу, валяются дешевые сигареты, скопившиеся в железной банке, рядом со скрипящим старым креслом, в котором и сидит наш кашляющий герой, медленно покачиваясь в нем час за часом.
Он редко выходит из этой комнаты, да и дел у него не слишком много. Иногда бывает, встает, но конечно не часто, включает патефон, должно быть, такой же древний, как и он сам, достает пыльный альбом с фотографиями, снова и снова перелистывая одну за другой замусоленные страницы, усердно вглядываясь через табачный дым в черно-белые лица.
Кого видит он в этих людях? Друзей детства, возлюбленных юности или может быть ошибки незрелости? Как бы там ни было, он видит жизнь, что пронеслась, оставив ему теперь лишь плохое здоровье, разваливающуюся квартирку, да клочки бумаги с бледным отражением застывших моментов, навсегда ушедших в небытие.
И смотрит старик на такие четкие детали прошлого через далеко ушедшее от них вечное настоящее, видит этих людей также ясно, как вчера, но, разумеется, не имеет возможности хоть на секунду вернуться туда, поговорить или что-то исправить. И от осознания этой безысходности, одиночества и собственной немощи к нему постепенно взамен ностальгии приходят грусть и боль от нескончаемых переживаний, наполняющих его потрепанную душу.
Наконец не выдержав, он отбрасывает альбом и достает из кармана драных штанов спички (иногда даже хочет в отчаяние сжечь все эти фотографии и больше не видеть, но никогда не решается), чтобы в очередной раз прикурить…
Покачиваясь в кресле туда-сюда, старик смиренно ожидает своего часа, когда и он останется лишь мрачной ветхой фигурой на потертой фотографии, воспоминания о которой когда-нибудь сотрутся, так как некому будет их больше носить, а лист с её изображением порвется, выцветет или сгорит.
И так проходят день за днем, месяц за месяцем. Хоть и вид из немытого окна с потрескавшимися рамами сменяется в зависимости от времени года, но свет в этой комнате всегда одинаково тусклый, а ночь длится так долго, что каждый раз кажется, будто она и вовсе никогда не закончится.
Но наступает рассвет, дряхлый старик открывает свои заспанные глаза и вяло встает, выкуривая папиросу. Наливает себе в чашку черный чай или что покрепче, а затем, печально вздыхая, ставит заслушанную до дыр пластинку.