Дед Борис был слабым, болезненным от природы. Низкого роста, сухонький, не мог поднять ничего тяжёлого. Не крестьянская порода и не для села человек, для работы в поле не годился, но кто выбирает родителей и место рождения?..
Только то и спасало этого человека, что был хорошим плотником и бондарем, считал свою работу деликатной и тяжёлой начал ещё в молодости демонстративно избегать, хмыкал себе под нос: "Я спецалист али не спецалист?" Даже гордился тем, что кормит себя ножовкой и рубанком. Ещё в молодости, парнем, купил себе и ботинки, и шляпу, и снова хмыкнул: "А почему это я должен ходить в лаптях и оборванным?"..
Женился, дети появились, - всё как у людей, даже сказал снова дома с удовлетворённой улыбкой:
- Когда был дитём, даже родители иногда не верили, что и я вырасту и человеком стану...
И по-прежнему продолжал делать только посильную работу и то, что умел лучше других, а уж плотницкое и бондарское дело и в самом деле знал. Золотые руки. И в колхозе работал совсем мало. Когда всех сельчан насильно коллективизировали, то этот ещё молодой человек, переживал, возможно, меньше всех из-за утраты земли: а из-за чего переживать, если душа к земле не лежала, и сама земля будто чувствовала, что он её не любит и если и давала определённые урожаи, то только до тех пор, пока был жив отец, который, наоборот, землю любил и потому считал Бориса непутёвым. Но отец умер в голодающем 1947 году, так и не дождавшись того времени (а мечтал об этом и вслух, не скрывая), когда внуки станут самостоятельными,- видел, что в них есть хозяйская, сельская жилка...
Борис и в колхозе не слишком выкладывался: пошёл вроде бы плотником, а там, как скоро убедился, и тяжёлое иногда надо поднимать (брёвна, например), а не только строгать или пилить, гвозди забивать. Оправдывался: я, мол, спецалист, а не грушчик! Обматерили: "Дурак ты дохлый! Спецалист, видите ли! Все мы здесь спецалисты". Пришлось уйти... Вроде бы и не гнали, но и не держали... Плотничал дома, бочки делал - худо-бедно, и на хлеб иногда не хватало, приходилось занимать у родни, но это уже бабка бегала, ради детей больше: и как этодержать детей голодными?.. Но ее дурак напрягаться, снова хмыкнул дома у верстака: "Я не лошадь, чтобы на мне камни возили! Пенцию, видите ли, не заработаю! А до этой пенции надо дожить! Думать о том, что будет в шейсят лет!.."
Когда Сталин умер в марте 1953 года, и то Борис ещё не был стариком, и семьдесят три года, прожитые Сталиным, казались Борису глубокой старостью, до которой он лично никогда не доживёт, но просопел удовлетворённо, наедине, сам себе у верстака, будто личный враг его умер:
- Ага-а, умер, раньше меня сдох... А я живой, а что ещё надо?.. Хм, пережил я этого ирода. Может, до его возраста я вообче не доживу, но всё равно - хочь пережил его, раньше меня ушёл он на тот свет. Он, Сталин, наверно, думал жить сто лет, потому что царь, жизнь сплошной курорт, ест, что хочет, не то, что я, делает только то, что хочет, да ещё и грузин, мать его, а, говорят, грузины по сто лет живут. Всё равно сдох! Когда приходит смерть, она не спрашивает, царь, министер али вот такой простой человек, как я...
Плотничал, стучал молотком, делая бочки и бочонки, да и столы, стулья, стульчики, и расцветал и хмыкал довольно, когда делали ему комплименты, называли мастером, да ещё и добавляли: "Не можем мы без тебя", но всё равно - пусть и посилен был труд у Бориса, но всё равно в этом забитом селе, где люди были почти сплошь нищими, но, конечно, не понимали этого, платили гроши, в сущности, но всё равно Борис к колхозу по-прежнему испытывал стойкую неприязнь. Может, дед ещё и оттого, что был слабым физически, так и не прижился в колхозе. "Ага, в том колхозе!.. Прямо осчастливят, дадут тыщи! Держи карман шире! Началники хотят, чтобы работали на них задаром! - (так ему казалось?..) - Хочешь - не хочешь, вставай каждое утро и иди в колкоз ишачить! А я не роб и не солдат! Пускай началник сам работает в том колкозе, раз так уж ему надо! Эта власть другого не знает: колкоз, и всё! Как будто сто лет буду жить, чтобы пахать, как лошадь десятки лет! - Вспомнил, как когда-то и в самом деле пришлось волочить бревно, ибо не хватило сил поднять, и презрительный взгляд самого председателя, который как-то осенью однажды пришёл в мастерскую поторопить бригадира. А ведь здоровые были оба, - и высокий председатель, и широкоплечий бригадир... И сейчас, спустя годы, проговорил с неприязнью, даже зло: - Эти собаки взяли бы да и показали, как надо работать! А то командуют со стороны! А может человек или не может, их не интересует!" Хорошо, что жена (нигде не работала, рыхловатая, домохозяйка) понимала: "Жизнь даётся человеку один раз. Пускай свою жену пошлёт на прополку кукурузы, если в колхозе так хорошо"... И жена тоже ни ногой не ступила в колхоз... Оставалось деду сожалеть о том "старом времени", когда кормил себя как бондарь и плотник гораздо лучше, чем сейчас...
Так и до шестидесяти пяти лет дожил. А тогда в шестьдесят пять уже и колхозникам давали хоть какие-то пенсии. Потому и поддели в селе: эй, работниичек, где твоя пенция?..
Обиделся и смутился, ибо и время было другое, Советской власти уже было более двадцати пяти лет, а у него стаж - с гулькин нос... Мол, какая пенция у этого хитреца?! У него стаж один месяц, а надо, как-никак, двадцать пять лет...
Уже и сын, и все три дочки выросли, поженились... Даже скопил с бабкой (муж и жена одна сатана) какую-то копейку, скромные свадьбы устроил и сыну, и дочкам, которые хотели видеть себя невестами в фате... Даже сказал: "Выкормил, и они на старости лет меня не оставят, подадут и мне кусок хлеба и кружку воды"... не без гордости сказал: ещё бы, отец, семью выкормил, и в голодном 1947 году спасся сам и детей спас... Даже зауважал сам себя искренне...
Дома успокоил себя цинично:
- Зато дожил до шестидесяти пяти лет... Даже и не думал, что увижу детей взрослыми, а вот - дожил... Как говорится, сегодня что-то болит, завтра с утра что-то болит, сегодня "ох", завтра "ох", а, как поглядишь, и до старости дожил... А те, которые смеялись надо мной, давно посдыхали! Пускай радуются теперь! Я, видите ли, дожил до старости, потому что шкуру свою берегу! Так берегли бы и они, кто им не давал?!.
Внуки пошли - недаром человек жил на белом свете! А сын хорошо зарабатывал в том же колхозе - механизатор!
А тут и повезло. Одна из дочек работала уборщицей в школе, и когда местный сторож ушёл на пенсию (в шестьдесят лет), то старшая дочка проявила практичность, настояла, чтобы, уже пожилой отец пошёл сторожем - желающие нашлись бы, хотя работа и не слишком престижная, платили столько же, сколько и уборщице в той же школе. И работа, сторожить надо было все семь ночей в неделю, без выходных. Мол, у школы нет средств платить сменщику. И это было правда. В глуши было и такое, да мало ли что, и только ли в глуши?
Несложно было дочери устроить отца сторожем, потому что директором вечерней школы была её подруга, одноклассница, которая одновременно преподавала и днём, как все учителя и к которой директор и завуч не могли не прислушаться. Просто дочка деда Бориса попросила одноклассницу почтительно: "Возьмите моего отца. Он ещё крепкий. И он послушный, будет делать всё, что ему скажешь"... Да, откровенно говоря, и до ухода прежнего сторожа подумывала: вот бы устроить отца на его место... А затем - подсказали ей: мол, могут и пенсию деду дать, если появится зацепка...
И отца, уже и в самом деле ставшего дедом, убедила: "Иди посторожи в школе, может, и пенцию дадут". Дед Борис поначалу не соглашался: "И какая пенция?.. Надо двадцать пять лет стажа, а у меня - откуда? Верно, что дома столько бочек, бочонков сделал, всё село обеспечил. А сколько веранд застеклил, сколько столов сделал и даже прекрасных деревянных криватей? И никого это не интересует! В собственном дворе, видите ли, работал: чуть ли не марстерскую открыл, плотницкий струмент, вирстак, аламАз... Я, видите ли, чуть ли не частник, старое время напоминаю! Как будто я людей нанимал, чтобы быть ещё и виноватый! (Тогда прямо, открыто людей никто не нанимал, была замаскированная эксплуатация). - (АламАз, кстати, - стеклорез)".
Но дочка настояла: "Ты оформись, поработай годик, а стаж... Стаж можно и добавить. У нашего млатчего зоотекника ни мать, ни тёща не работали в колкозе, ну, в молодости так, чуть-чуть, по нескольку месяцев, а обеим в райсобезе дали хорошие пенции. Не знаю, что этот зоотехник и его друзья ещё там написали, по блату, но обеим этим бабкам дали такие хорошие пенции, какие не все честные пенционеры получают, вот так делается в России! Блат много значит в наше время! Нашлись свидетели, подтвердили и расписались, что, мол, долгие годы обе эти женщины работали в колкозе, но без трудовой книжки, неоформленными, так сказать, потому что почти неграмотные и не знали, что надо иметь трудовую книжку. Вот так и приписали им обеим чуть ли не двадцать пять лет стажа. Ну, почерпали свидетелей стаканом вина, тоже не без этого. Да там в собезе никто и не спросил, работали на самом деле али нет. Свидетели есть, расписались - и всё. Всё по закону на бумажке. В случае проверки даже аж из области не придерутся, когда бумажки в порядке. Чуть ли не на каждом шагу такое делается". -"Так то своим делают! А я где возьму тех... свидетелей?" -"Ничего, найдутся",- твёрдо пообещала дочь... Поверил, старался, слушался - год сторожем можно и поработать, потерпеть, тем более, что там ничего тяжёлого не надо поднимать: свистнул в свисток, если придут воровать уголь со школьной кучи...
И, надо же, деду Борису в шестьдесят восемь лет и в самом деле дали пенсию. Двадцать восемь рублей. На хлеб ему и бабке, тоже всю жизнь не работавшей. Дочка побегала, и нашлись и свидетели, которые и подписали всё, что нужно в таком случае для райсобеса. Не объест, решили и директорша вечерней школы, которая одновременно стала и завучем дневной, и старшая дочка,- она-то уж побегала ради отца... Знали: немного, но те двадцать восемь рублей на хлеб хотя бы ему с бабкой, которая к тому тоже выглядела моложаво, - может, и потому, что тоже нигде не работала с тех пор, как три с лишним десятка лет назад пришла Советская власть... А вот так - не работала, домохозяйка, и всё. Плевать, что сплетничали: мол, вовсе не больная, а притворяется. Рыхловатая, слабая, вот и не работала, и знала причину. Часто в колхозе и сильные, крепкие женщины не могли работать: нервы у таких не выдерживали, не могли терпеть, когда бригадир ими понукает... А как плясала эта бабка в молодости на хороводе в те старые времена! Так что не такая уж ни на что не годная...
Дед Борис порадовался пенсии: всё, вольный казак! Да и бабка: и двадцать восемь рублей на дорого не валяются.(Тогда булка хлеба стоила двадцать четыре копейки). Нашлись, конечно, недоброжелатели: вот, мол, гады, хитрецы! Даже и не думают о смерти, планируют жить ещё столько же, сколько уже прожили...
Так - не так, но дед Борис в семьдесят два года как-то сказал, и снова с глубоким удовлетворением:
- Даже и не думал, что сполню семьдесят два года...
Именно в семьдесят два деду впервые сделалось плохо, как-то поздней осенью голова закружилась, когда выходил из дома во двор по добротному (сын старался). Упал, но удачно. И так испугался! Не хватало ещё умереть!.. Долго потом жаловался сыну: "А если бы я умер! Был бы тогда у тебя отец!.."
Вскоре размечтался:
- Хочу Вову увидеть взрослым... (Вова - это старший внук). - Пожить бы ещё лет пять... А то - умереть всегда успеешь. Забудут за две недели - и всё... Жизнь у всех одна! Ещё никто не возвращался с того света, чтобы рассказать, каково там...
В 1982 году и Леонид Ильич Брежнев умер, а дед всё жил, и даже был бодр. Хотя Брежнева хлюпиком не назовёшь. Но тяготы жизни всё же перенёс, и на Малой земле был,- это серьёзно. И был контужен. А дед Борис?.. В том же году умер и сосед, дед Иван Плошков, ровесник Брежнева, а ведь рослым был, сильным при жизни. А вот умер, и всё: время пришло. Жена его пережила, может, потому что не работала, не ступила ни ногой в колхоз за всё время, как, в сущности, и дед Борис и его жена, с которой была подругой и ровесницей.Может, и думала иногда о смерти, тем более, что плохо жила со снохой, но, хотя ноги и искривились на старости лет, выглядела скорее моложаво, неплохо...
А этот самый любимый внук, Вова, и вырос, и отслужил в армии, и стал взрослым парнем, а деду стукнуло восемьдесят два... Сдал позиции, уже и бондарское ремесло забросил, так как клепать обручи было и тяжело, и слишком шумно, а вот плотничать понемногу продолжал., скорее для своего удовольствия. И сохранял ясность ума и по-прежнему был доволен собой. Выпивал по стакану вина в день - сохранился человек!
А вскоре умер и племянник. Потому и запомнилось, что здоровяк был этот Коста. Высокий, в расцвете лет - плотный, под сто кило весом, с большими кулаками. В молодости с друзьями по ведру вина выпивал за ночь - да ведро вина, и не на троих или четверых, а если пили трое, то и три или почти три ведра выпивали за ночь ( поочереди, "по справедливости", пили друг у друга) И этот Коста в те "прекрасные", с его точки зрения времена, никогда не был пьян, во всяком случае - на другой день никогда не жаловался, что голова болит. Богатырь, а вот умер в шестьдесят девять лет, и всё. Водянкой страдал в последний год жизни: якобы, оттого, что выпил залпом полбутыля ледяной воды из холодильника в июльскую жару. Так люди говорили, и его жена прежде всего, которая тоже его пережила, и надолго. А, может, и не потому умер, и даже не оттого, что вовремя пришло умереть (не долгожитель), а оттого, что как раз пил в молодости, пока был парнем, - даже в цветущем возрасте, в двадцать и двадцать пять лет постоянно, чуть ли не ежедневно, выпивал в течение нескольких лет по ведру виноградного вина, пусть и с сытной по тем временам закуской, -(жил красивой и полнокровной жизнью, какою он себе её представлял, романтика и приключения, хотя и слов таких не знал),- всё это не могло не сказаться на старости лет, каким бы здоровым ни был человек... А теперь этот Коста, некогда богатырь, ждал своего смертного часа, как знали все в селе, - и, как говорили старые люди, если не осенью, то зимой заберёт его господь к себе...
Дед Борис зашёл к нему в гости, хотя Коста жил на другой улице, то есть довольно далеко для старого человека. Без палочки-тросточки дошёл, не нуждался в ней в сущности. Уходя, пояснил жене: "Дойду я потихонечку, никто за мной не гонится... А то помрёт и не увидимся больше"... Сочувственно посмотрел на грузного, со опухшим животом, племянника, с которым всегда был дружен и которому симпатизировал, ибо люди как раз когда разные, тогда и особенно дружные; вздохнул дед, качая седой головой с хорошо сохранившимися волосами - если и поредели, то ненамного: "Мне уже восемьдесят три года, тебе шестьдесят девять лет, а уже не можешь..." Племянник не обиделся, правильно понял: жаль, что не доживёшь до моего возраста, было написано на моложавом, почти мальчишеском лице деда Бориса... А вот так - седой, как лунь, причём, давно, этак лет с шестидесяти двух, а лицо оставалось моложавым.
А дед Борис всё продолжал жить. И любимый внук Вова женился, и правнуки появились, строился, но пока жил с дедом и бабкой. В то время, если человек работал, всё же давали и стройматериалы. Один раз пойдёшь к начальнику - он тебе откажет, пойдёшь второй раз - уже выпишет и солому для саманных кирпичей, и цемент, и даже рамки, двери сделают. Если человек на хорошем счету или хотя бы не вступал в конфликты с начальством, разумеется. А кто вступал в конфликты, тех начальники не любили, тех сначала надо было хотя бы помучать отказами, и месяцами не выписывать, а как, мол, иначе? Кто не удерживался в колхозе (или решили: "Не буду работать в этом колхозе задаром!" (или казалось, что задаром), так те уезжали на север - не бедствовали, даже с машинами возвращались, с деньгами, на которые можно было купить готовый дом, а не строиться, как многие, в том числе и внук этого деда Бориса. Вздыхал: "Помучаюсь немного, пока построюсь, а потом будет легче" А то и приживались там, на Севере, на том же БАМе ("Когда привыкнешь, ничего страшного"), уезжали с подругами, а ещё чаще - там на Севере и женились (выходили замуж), и в самом деле получали неплохие квартиры. Приезжали в отпуск, летом, - тянуло на родину, да и климат позволял отдохнуть, загореть у озера чуть ли не как на море. Были и тогда неудачники, но пока человек работал, он был кому-то нужен...
И дед на крестинах правнука не замедлил сказать с улыбкой, как бы даже похвалился перед собравшимися: "Даже и не думал, что и правнуков дождусь"... И продолжал жить. Уже ни на что не обращал внимание, думал я том, как бы продлить свою жизнь, если вообще был способен думать, ибо, скорее всего, уже выжил из ума, иначе зачем обозвал горбуньей жену, с которой прожил долгие десятки лет? Тем более, что она вовсе не была горбунья, а так, просто ссутулилась немного на старости лет. Сделала ему замечание, что он-де неаккуратно помочился в нужнике, а дед взорвался: "Иди, не приставай задаром! Хочешь меня уморить, твою мать!" -"Дурак! Свинья! Всю жизнь неряшливый, ноги не вытрешь, входя в дом, будто в сарай входишь! Весь в стружках, опилках, - таким и ложился на кривать на чистое покривало!.." -"Заткнись, ты, горбунья! Хочешь уморить меня, твою мать!" Всё, прошла любовь, по ней звонят колокола... Если вообще была она, та любовь... Не случайно бабка уже в весьма зрелом возрасте восхитилась Костой, когда тот однажды зашёл в гости: "Какой здоровый человек!" Дед Борис даже приревновал, а бабка отмахнулась не совсем убедительно, зыркнула на него живыми глазами: "Или у меня мужа нет?.." Дед Борис промолчал, так как всю жизнь уступал бабке, как сын матери, и, может, и хорошо, что уступал, а то, не живи в психологической гармонии, не имели бы и того скромного достатка, что имели.
Уже ранней осенью начал мёрзнуть, поднял панику:
- Срочно топите печку! Палюво жалеете, что ли?!
(ПАлюво - топливо).
- Кругом мухи ещё летают, а ты дрожишь как цуцик,- немного преувеличивая, усмехнулся внук, который как раз раньше всех работающих вернулся домой:
- И ты хочешь уморить меня! За что-о?.. За то, что горшок с твоим г. выносил, когда ты был куском мяса!.. - тут же закричал дед.
Внук не обиделся, посмеиваясь, пошёл за углём и дровами, приговаривая:
- Пускай согреется, паникёр... Совсем не умеет сдерживаться на старости лет... Одно не понимает: ведь всё равно когда-нибудь помрёт... Сколько ему там осталось?..
Дед расслышал, вытянув шею, как петушок, выкрикнул в ответ:
- Откуда знаешь, может девяносто лет буду жить?
Внук, улыбаясь, ответил с нарочитым уважением - кто из нас не артист в душе хотя бы немного:
- Живи хоть сто лет. Пожалуйста!
Уже растапливая печь (и бабушка помогала), да ещё и ворчливо упрекнула:
- Никто не знает, когда умрёт. Нехорошо говорить такое старому человеку. На кладбище всем места хватит, чужую могилу всё равно не займёт.
Внук снова пустил в ход и свои артистические способности, пусть и не ахти какими, которые были у всех в семье, но не ценились в этой глуши, а то и не осознавались. Да и кто из нас не способен выступать в художественной самодеятельности?):
- Я же сказал: пускай живёт! - воскликнул внук Вова. - Наоборот, я иногда рад, что именно мой родной дед пример людям покажет, уже показал: невысокий, не силач, ну, а ... самый обыкновенный человек..., - внук не решился сказать - "слабый и дохлый", - а какую долгую жизнь прожил - вот молодец, скажет народ, вот с кого надо брать пример. Всей магале, а то и всему селу доказал: не родись силачом, а родись долгожителем и умным человеком! А ... - снова слово "дохлый" чуть не слетело с языка, но внук закончил: - А все худенькие, невысокие люди тем более должны брать с деда пример и не расстраиваться, что такими родились!
- Иди уж, разошёлся как адвукат, - отмахнулась бабушка. И сама была почти такая же, как и дед, поэтому тоже не решилась произнести: "дохлый", "слабый".- Нашёл , что говорить своему человеку. Да уж какой есть. Не слепец, и не парализованный, не лежит в постелке. А ведь они тоже люди! Живой человек есть живой человек! А что твой дед? Вот что?.. Сегодня "ох", завтра - "ох", а выкормил четверых детей, без них, без твоего отца, и тебя не было бы. Хороший ли, плохой ли, хоть и на костылях ходил бы - всё равно человек. Таким его бог дал. И все один раз живут, и все хотят жить.
- Вот именно! - тут же подхватил внук. - И я о том же! Все хотят и имеют право жить! И даже жить хорошо! Да у деда золотые руки! Да он, если бы ему не мешали, имел бы столько, сколько и не снилось тем, кто его презирал! Такой мастер! Был бы нарасхват, и любой хозяин с поклоном взял бы его на работу! И детей вырастил, выкормил. Я, конечно, это не видел, но ели же и мои родители что-то, когда были детьми?..
- Да ты хуже адвуката. Али мы с твоим дедом, что, ели, а своим детям не давали? Мелешь без устали, как мельничные жернова...
Видно, и деда, ставшего злопамятныи и эгоистом на старости лет, намного больше свой бабки, скорее всего, ответ удовлетворил, так как вообще ничего не сказал. Да и забыл через минуту - возраст такой, да и характер - никогда из-за тягот жизни не переживал тяжело, ибо ещё в молодости понял, не принимал близко к сердцу: переживания вредят здоровью, которого и так нет (да понимал он, дед, что болезненный, а жить всё равно всегда хотелось)...
Вскоре дед Борис заболел экземой, - бывает на старости лет, и в паху, но вызвали врача, и тот вылечил деда мазью, противно пахнущей нефтью. Но все терпели, хотя весь дом провонялся. Дед снова поправился, перезимовал...
Уже много правнуков было, иные и в школу уже собирались... Внук Вова построился, перешёл с семьёй жить в свой дом, и в колхозе дали ему машину - отвести вещи, уважили новосёла. Вещей - не густо, но и не пусто. Зашёл как-то в гости: естественно, тянуло в старый дом, где родился и вырос, где остались и отец, и мать, уже стареющие люди. Да и на деда с бабушкой было интересно посмотреть. И, хотя иногда и ссорились, и искренне думал и об отце с матерью, оставшихся возле деда, в старом дворе, как говорят в селе, но не сдержался, усмехнулся, пошутил негромко, чтобы обидчивый дед не слышал, да и бабушка, превратившаяся в хмурую старуху, понявшую, судя по выражению лица, по разговорам, да и по походке, что жить осталось немного:
- Этот и правнуков взрослыми увидит... А на вид не скажешь... Такие здоровые люди давным-давно повымирали, уже забыли их, а дед всё живёт... - Да и внук был среднего роста и крепким, иначе механизатором не выдержал бы, ибо со временем улучшилась заметно, и благодаря невестам, порода деда Бориса, а чувствовал: иногда "уже не то"... - Эх, нам бы столько пожить!.. А всё время, он, видите ли, вечно такой больной, такой разбитый... Дохлые, они больше живут...
Про бабушку почему-то ничего не сказал. Может, потому что была всё же на несколько лет моложе деда Бориса, а потому, согласно местным представлениям, должна была умереть позже своего мужа.
Постскриптум. А вообще-то... и сильные люди бываю долгожителями. Например, Фидель Кастро, дай бог ему здоровья. Восемьдесят шесть лет, и ещё поживёт. А со времени смерти Мерелин Монро, ровесницы Фиделя (тоже 1926 г. рождения), прошло больше времени, чем она прожила на свете (1926 - 1962)... Английская королева Елизавета Вторая, 1926 г. рождения, тоже до сих пор здравствует. Дай ей бог здоровья, она никому не мешает - ни мне, ни остальным авторам Прозы.ру... А какая-то очень близкая родственница королевы умерла несколько лет назад в семьдесят три года... А всё потому, что и была наркоманкой, сама расшатала свою крепкую наследственность. А, кстати, и Фидель Кастро никому не мешает, даже США. И Мерелин Монро, доживи до наших дней, не помешала бы... Да и Каддафи нам бы не мешал... А кому мешал?..
А Октавиан Август, первый и одновременно один из величайших римских императоров, прожил по тем временам очень долгую жизнь - семьдесят семь лет! (Тогда и сорок пять - пятьдесят лет считалось "достаточным"). А ведь был слаб здоровьем, хрупкого телосложения, часто болел. Зато не злоупотреблял спиртным, даже в еде был умерен - предпочитал питаться пресными лепёшками. Октавиан вряд ли долго выдержал где-нибудь рабом - скажемЮ в рудниках. А труд императора был ему посилен. Так не нужно ли терпимо относиться к современным людям, когда они ищут посильный труд?..
А Клеопатра покончила с собой в тридцать девять лет. Да и пивший Антоний, антагонист и враг Августа, вряд ли бы дожил до глубокой старости, даже если бы не бросился на меч. А ведь высокий и здоровый был мужик, ну, не мужик, а "благородный римлянин"...