Внедорожник белого цвета, марки «Мерседес», шурша колёсами, выскочил на видавший виды деревянный мост. Перед моим взором раскинулся залив. Водная гладь искрилась под лучами утреннего солнца. Дизельный двигатель работал тихо, я наслаждался мелькающими за окном пейзажами. Береговой бриз с запахом цветущих трав врывался в открытое окно. Дикая ромашка белыми мазками разукрасила склоны. Удивляли непроходимые заросли камышей по обе стороны трассы. Заворожено смотрел на величавую девственную красоту, а сердце замирало от восторга. «В этих местах прошло детство, и здесь встретил первую любовь…» – подумал, и волной нахлынули воспоминания.
В далёкие семидесятые годы моего отца направили работать в селение городского типа, агрономом. Посёлок раскинулся у обрыва, между семью балками, а в низу – море. Вернее, Таганрогский залив, который где-то там, за поворотом, соединяется с Азовским. Крутая тропа, извиваясь, приведёт вас к пресному водоёму. Мелководье, летом хорошо прогреваемое. Но жители для нужд брали ключевую, из деревянных срубов, которые ещё до революции возвели умелые мастера на месте подземных источников. Десятиметровая полоска ярко жёлтого песка отделяла склоны от кромки прибоя. Для сельской детворы – райское место. Но когда властвовал западный ветер, береговую линию поглощал прилив, восточный же выдувал воду далеко от берега. Морское дно для нас, мальчишек, было приманкой, мы собирали рыбёшек, которые не успели уйти с большой водой…
…Вспомнилось, как я портфелем стою рядом с седоволосой учительницей. Полина Ивановна, стройная, с короной уложенных кольцом волос на голове, знакомит меня с учениками. У неё добрая улыбка, мягкий голос. Я смотрел на новых товарищей, и они с интересом разглядывали новенького. Только одна девочка за второй партой у окна окинула меня безразличным взглядом. Она не желала отвлекаться по мелочам, карманное зеркальце интересовало больше. Светлые волосы, заплетённые в две тоненькие косички, похожи на мышиные хвостики, и – ярко-зелёные глаза, которые сияли на смуглом лице как два чистейшей воды изумруда.
И вот я здесь, на дорогой машине, а на заднем сиденье – шикарный букет голландских красных роз. За эти годы улица ничуть не изменилась – всё, как и прежде: такая же широкая, а посередине – глубокая колея… Похоже, недавно прошёл дождь и кто-то из местных работяг колесил на тракторе. Важные, упитанные белые гуси и юркие серые утки отдыхали и лакомились сочной травой. Вокруг ни души, даже вездесущие старушки попрятались в тени из-за июньской жары. Вот и знакомый дом. «Но что это? Что за развалины?» – в полном отчаянии я рассматривал обвалившийся гнилой забор. Через разросшиеся кусты татарника с ярко-сиреневыми соцветиями не получалось увидеть дом. Минут двадцать я стоял, внутренне опустошённый, и затем уехал прочь. Оставив машину на горе, спустился к морю. Сел на груды камней и долго смотрел на водную гладь.
Тягучие мысли путались, волнение в груди не улеглось…
С первого взгляда девочка показалась мне необыкновенной, с сильным характером, а главное – знающей себе цену. Её имя – Люба, – говорило само за себя. Я сидел в том же ряду, что и она, но через две парты; имел прекрасную возможность наблюдать и любоваться ею. Школьная жизнь шла семимильными шагами. Завёл дружбу с одноклассниками и принимал активное участие в жизни класса и школы. Но девочка моей мечты, наоборот, училась плохо, хотя и была одной из первых модниц. Она могла войти в класс в таком наряде, что учительница разводила руками от возмущения и отправляла домой за родителями…Я не мог освободиться от воспоминаний. Они затягивали меня в водоворот событий…
Медленно поплёлся к машине. Навстречу шёл мужчина, крепкий рослый, широк в кости. Стрижка седых волос под нулёвку, тёмно-синяя майка с короткими рукавами, в старых серых джинсах, на ногах – резиновые шлёпанцы на босу ногу. Он остановился – лицом хищный, горбоносый, изучающее смотрел в мою сторону, окликнул: – Эй, мужик, закурить найдётся?
Я протянул пачку сигарет «Мальборо».
– Мне? – удивился прохожий. – Клёво, братков угощу. Это ты по нашей улице проезжал? Я тебя сразу приметил! Кого искал?
Задавая вопрос за вопросом, прохожий смотрел на меня напряжённым взглядом. Я пропустил его речь мимо ушей поглощённый грустными мыслями. И вдруг в моей душе искрой вспыхнула надежда: возможно, этот человек поможет раскрыть тайну заброшенного дома? Теперь уже и я посмотрел на собеседника заинтересовано.
– Ты прав, пытаюсь найти одноклассницу, Любу Марковскую. Возможно, знаешь? – сказал вслух заветные слова с хрипловатой интонацией в голосе.
– Любку, Чариту? А тебе зачем? – у него в углу рта пролегла недобрая складка.
– Вместе учились, много лет не виделись, встретиться, поговорить…
Мужик докурил сигарету и, выбросив окурок, улыбнулся как- то не хорошо:
– Её сейчас здесь нет! – он торопливо достал из пачки вторую, прикурил, сделал долгую затяжку: пуская дым кольцами, хитро прищурив левый глаз, нагловато буркнул: – Хорошая штука! Никогда таких не курил! Мы «Примой» балуемся, от неё, заразы, в горле першит… о таких и не мечтал. Порадовал! – и продолжил: – Только я тебя ничем не порадую! Чариты нет, и не скоро будет.
– Можно узнать, где она? – спросил я, при этом чётко услышал гулкий, рвущийся стук собственного сердца.
– Эко ты, голова садовая, садись на свой «Мерс» и уезжай! О ней забудь, это для тебя лучше.
– Но почему, что с ней произошло? Она заболела, умерла?
– Нет, – он махнул рукой, – хуже!
– Но что может быть хуже смерти?
– Тюрьма. – Глаза прохожего заискрились злобой.
– Тюрьма? За что посадили?
– За воровство, она воровка.
– Воровка!.. Не верю! Это невозможно, ты шутишь?
– Чудак, говорю тебе, значит, правда. Много в своей жизни Любаня дров наломала. – Его голос стал жёстким и леденящим, он чётко выговаривал каждое слова.
– Ты пил с нею вместе, она тебя чем-то обидела? – задал я прямой вопрос. Чувствовалось, – рядом хитрый и коварный собеседник.
– Пил, но не воровал. Не воровал!! Запомни, не воровал! Она и её мужик воровали, а у меня с ними разные дорожки.
Он злился на неё, на меня, на всех. Но за что?
– Конечно, ты другой, ты лучше! – Меня подстёгивала внутренняя злость. Хотелось взять за остро выпирающий кадык и с силой надавить. Он тоже заметил молнии в моих глазах.
– Не кипятись! Каратэ занимаешься? Вижу на костяшках пальцев мозоли. Не смотри на меня удавом. Да, я не такой, как они – я лучше, умнее.
– Умный, говоришь? И по-умному же ты их подставил?
Мужик окинул меня леденящем взглядом, но при этом улыбнулся кошачьей улыбкой.
– Крутой, приехал справки наводить и права качать? Ты что, мент? Если ты из их породы, так иди сразу в пункт. Мне мало что известно, могу неправду сказать, а там, в бумажках чернилами прописано. Где участковый – знаешь, сам с усам? Голова, ноги, – вот и ищи, мне некогда. Дела! За сигареты ещё раз спасибо, а бицепсами не играй, у нас и другие способы найдутся. Он засунул мою пачку в нагрудный карман майки и, насвистывая что-то бравурное, спустился к морю.
Тут меня словно стукнули обухом по голове, а на плечи положили тонну кирпичей, ноги налились свинцом. Не верилось: мой ангел, моя королева оказалась прожжённой воровкой? Я опустился на землю, опёрся спиной о колесо, медленно соображая, что делать дальше? Сердце твердило: неправда, это ложь, её подставили, оклеветали…
На двери милицейского участка висел чёрный амбарный замок. Расписание на листке бумаги, вылинявшее от прямых солнечных лучей, гласило: Воскресенье – выходной, приёмный – среда. Ждать так долго я не мог. Решил набраться наглости и поехать к участковому домой. Новое разочарование – он приезжий, живёт в райцентре. Уехать, не узнав правды, не мог!..
Некоторое время сидел в кабине с закрытыми глазами, ожидая, пока успокоится головная боль после приёма таблетки. Перебирал в памяти рассказ мужика и сетовал на себя, почему не спросил его имя и адрес? Не давала покоя заноза в сердце: «Любушке нужна помощь! Не пожалел бы для неё ничего. Если бы знал раньше, помог выбраться из тюрьмы, нанял хороших адвокатов…» – меня словно толкнуло:
– Я докажу, как сильно её люблю! Да, меня потрясла эта новость, но нужно действовать. Безвыходных ситуаций не бывает! – тряхнул головой, громко, вслух произнеся последние мысли.
Снова – знакомая улица. Машину припарковал на противоположной стороне, чтобы не привлекать внимание жителей. У соседнего двора присел на скамейку и обдумывал план действий. Увидел, как прямо ко мне направилась статная женщина средних лет, в голубом платье в белый мелкий горошек, с хозяйственной сумкой в руке. Подошла, поставила на скамью ношу и посмотрела на меня внимательно. В её глазах прочёл немой вопрос: «Кто ты и что тебе надо»? Поняв, что это хозяйка дома, я обрадовался. Придержал её за руку, боясь, что она уйдёт.
– Вы что-то хотели у меня узнать? – спросила женщина звонким голосом.
– Да, да, вы правы! Только один вопрос, надеюсь, не откажете?
– Но, что я знаю из того, что нужно вам? – удивилась она.
– Я ищу, Любу, вашу соседку. Вы знаете что-либо о ней? Мы учились вместе и очень долго не виделись…
Женщина присела рядом, поднесла руки к губам, как бы боясь проронить лишнее слово. В её голубых глазах отразилась какая-то потерянность. Она тихим голосом переспросила:
– Ты ищешь Любу? – её губы дрогнули, словно в улыбке.
Я молча кивнул. Она перевела взгляд в сторону, где стояла машина и спросила:
– Твоя?
Я терпеливо ждал ответа на заданный вопрос. А соседка смотрела на меня так, что мне почему-то становилось холодно от этого взгляда. Не выдержав, я сердито заметил:
– Да, я ищу человека, а вы твердите о какой-то машине…
Соседка, усмехнувшись, встала со скамейки и глубоко вздохнула:
– Человека? Её так и назвать-то нельзя! – Она с досадой покачала головой. – Мы только и отдыхали, когда она по тюрьмам сроки отбывала.
Эту горькую правду я выслушал молча, низко опустив голову, глухо произнёс:
– Не могу в это поверить, Люба была самой красивой девушкой в деревне.
– Нет, милок! – женщина с грустью в голосе продолжала. – Она была самой доступной. Видимо, нравилась тебе, ты и не разглядел под слоем помады и пудры истинное лицо.
– Учились вместе, но мне пришлось уехать. Первая любовь – вещь сильная!.. – сказал я растерянно.
Незнакомка посмотрела на меня ласково и с пониманием… Она снова присела на лавочку и, как бы извиняясь, произнесла:
– Болят ноги, долго не могу стоять.
Мне захотелось сбросить груз воспоминаний, и я на одном дыхании раскрылся перед ней:
– Селяночка Люба поселилась в моём сердце прочно и властвовала как королева. Я сравнивал её с образом Сильвы из оперетты Имре Кальмана. Это праздник жизни, неподдельные эмоции. Поймав мгновения любви, человек преображается, и в его душе открывается что-то лучшее. Тайком, вечерами приходил к дому, прятался и наблюдал. Люба встречалась с парнями постарше, в поклонниках не было отбоя. Моя личность вызывала у одноклассницы раздражение, и на голову сыпался ворох насмешек: «Зубрило, маменькин сынок»! Не знаю почему, но я не обижался, наоборот – какая-то необъяснимая сила притягивала к этой девушке. А она, повзрослев, из маленькой нескладной модницы превратилась в очаровательную фурию, а для меня оставалась недосягаемой, но такой желанной. Как сложились бы дальше наши отношения – не знаю. Отца вновь перевели работать в другое место. Долго и больно переживал разлуку. Огонь пылкий, страстный, бушевал в моей груди. Окончив школу, поступил в институт, получил хорошую профессию. Мне приходилось ходить на океанографических исследовательских судах. Обогнул почти весь земной шар. Жизнь проживал, словно в тумане: учёба, женитьба, развод, дети, внуки. Меня кружило водоворотом – новые знакомства, доступные женщины, прекрасные вина. Но удовлетворения не получал, поскольку в сердце жил ясный и чёткий образ Чариты. Непонятная тоска тянула туда, где осталась частица сердца. Воспоминания согревали душу. Прошло много лет, меня, в звании капитана третьего ранга, по состоянию здоровья списали на берег, о Чарите – Сильвии, к сожалению, ничего не знал.
Медленно поднялся, стряхнув с себя внутреннее оцепенение. Соседка выслушала терпеливо мою исповедь, сказала:
– Ишь, как тебя раззадорило, больно смотреть! Да, первая любовь самая чистая и неповторимая.
Она прикрыла глаза, словно старалась спрятать от посторонних боль.
– И мы с мужем со школьной скамьи знакомы, вместе учились, вместе и в деревне остались, дом построили, добрую жизнь прожили. Только нет его уж как два годика. Он там сейчас, – указала на небо, на ресницах заискрились слезинки, – дети, внуки есть, его рядом нет. Словно и не живу, существую. День в заботах, а как ночь придёт – волчицей вою. Подушка не высыхает от слёз. Пойду на погост, сяду рядышком, поговорю, как бы легче. Муж мой, умница, хозяин. А твоя зазнобушка лодырь и аферистка.
Она перестала говорить, посмотрела на меня испытывающим взглядом.
– Ты, я вижу, хорошо устроился? Ухоженный… Жена есть?
– Да, есть! Но, пожалуйста, о жене – потом. Лучше расскажите, как разыскать… – взмолился я.
Женщина обмахивала кружевным платочком разгорячённое лицо, и вновь улыбнулась своей удивительной загадочной улыбкой. И я в этот момент почему-то почувствовал себя виноватым.
– О жене потом? – повторила эхом. – Чумной! Та, которая с тобой делила тяготы и скорби, – на втором плане, а пьянчужка, воровка – на первом? И ради неё ты так небрежно говоришь о матери родных детей? – покачала головой. – Дело твоё, и жизнь твоя. Найти даму сердца хочешь? – голубизна её невероятных глаз вспыхнула внутренним огнём. – В зарослях травы, землянку видишь? Там они... Всю ночь гай-гуй устраивали, я из-за этих упырей уснуть не могла. Наша мадам вчера с тюрьмы вернулась, – соседка показала рукой на развалины. – Иди, иди! Но учти, Любка – баба хитрая!
Она замолчала. Я повернул голову в направлении её взгляда и увидел, как из-за разросшихся кустарников вышли три человека – женщина и двое мужчин. Женщина что-то говорила своим спутникам, жестикулируя руками. Они проходили мимо нас, и я узнал того незнакомого, которого встретил у моря. Его спутница заинтересованно посмотрела на меня и кокетливо улыбнулась. А прохожий радостно воскликнул:
– Да вот же он! Я же говорил, что тобой какой-то хмырь интересуется, а ты не верила… – Он протянул руки вперёд, как бы пытаясь меня обнять. – Вот он, голубчик!
Я резко отодвинулся в сторону. Прохожий засмеялся противным прокуренным голосом, и хитро подмигнул.
– Не боись, ты нам живой нужен… Да, Любань?
И Люба улыбнулась, но эта улыбка напоминала оскал зверя во время охоты. Вид дамы сердца был удручающий – передо мной стояла худенькая женщина шестидесяти лет, личико с кулачок, стрижка под мальчишку. Шёлковая тёмно-зелёная кофточка с рюшами, широкая длинная чёрная юбка, а на ногах потрёпанные белые босоножки… Я перевёл удивлённый взгляд на соседку. Та в ответ пожала плечами:
– Ишь, глазки-то как загорелись, добычу почувствовала…
Люба яростно зашипела:
– Ну, ты, ворона, закрой хлебало. Что, уже успела накаркать? – она лающе закричала: – Прочь пошла, шмаковка, достала! – справившись с соседкой, обратила свой взор на меня.
– Зачем искал?
Увы, слова, которые жили во мне столько лет, напрочь испарились. Женщину, стоящую рядом, душа не принимала. Я не мог смотреть на Чариту без содрогания. В голове пронеслась мысль: «Скорее уйти»! – Но чарующие нотки её голоса вернули в реальный мир.
– Почему молчишь, язык проглотил?
Меня снова выручила соседка:
– Да из нашей администрации прислали. Ты же собиралась участок продавать? Вот и покупатель! – и посмотрела на меня подбадривающе. Почувствовав дружескую поддержку, я воспрянул духом.
Чарита взвизгнула:
– Участок! Он не меня искал, а участок? – в её взгляде появилось нечто опасное, почти хищное. Он пронзил, словно лезвием кинжала, курившего рядом дружка.
– Шнырь Шелудивый, я тебе рога посшибаю. Ты что, реальный олень или воля надоела, наплёл – одноклассник? За базар отвечать придётся. – Она попыталась схватить его за ухо. Но мужик отпрыгнул в сторону. «Наверное, и он изучал приемы китайской борьбы», – подумал я.
– Любаня, не шуми! – юлил и подлизывался к ней Шелудивый. – Говорю тебе, это он. Мамка, поверь, искал тебя, век воли не видать, о земле ничего не спрашивал. А она, – он ткнул рукой в сторону соседки, – придумала, хлыща выгораживает. Я его к ментам послал. Да вон и машина!
– Машина! – обрадовалась мамка-Чарита. – У тебя есть машина? Почему мы тогда здесь стоим?
Что уши развесила, мразота? – снова цепной собакой кинулась Чарита на соседку. – Зенки вылупила, сплетница. Завтра по деревне разнесёт. И вдруг резко изменила гнев на милость, переключилась на меня:
– Пойдём в хату, там и побазарим …
Но я уже оправился от шока. Однако Любин голос, вернее тембр его жил, дразнил, звал в прошлое. Но глаза не видели той, которая была для меня путеводной звездой…
– Эй, что молчишь? – она толкнула меня небрежно в плечо и как бы встряхнула, выведя из оцепенения.
– Нет, – твёрдо сказал я, – мы поговорим здесь, без твоих дружков.
Что-то непонятное отразилось в глазах Чариты, по губам скользнула усмешка.
– Смотрите, проснулся! Я-то думала, как тебя разбудить! Это ни дружки – это мой муж и его брат… тоже мой, – на последнем слове споткнулась и загадочно улыбнулась, только ей известным тайнам семейных отношений. – Хочешь, станешь и ты моим? – Надрывно засмеялась и сразу же закашляла. Кашель сухой, грудной, разрывал ей лёгкие.
– Нужна спонсорская помощь, будь добр, позолоти ручку даме, – Люба, не переставая строить мне глазки, намекнула как бы между прочим…
Я достал из бумажника пятьсот рублей. Она протянула маленькую ладошку, взглянула просяще и чарующе одновременно, подзадорила соседку.
– Смотри, какой у меня новый ухажёр! Вот так молодец! Гульнём вечерочком во славу заслуженной свободы!
Соседка махнула рукой и, промолвив: – Вольному воля! – открыла калитку и вошла во двор.
Мамка-Чарита прикрикнула на ходоков:
– Ну, что долго я буду ждать? Бегом! Одна нога здесь, другая там, и – еды не позабудьте!
Мы остались одни.
– Садись, – похлопав ладошкой по скамейке рядом с собой, предложил я.
– Я своё отсидела от звонка до звонка, – зло хмыкнула она. – Слышал, поди, мою жизненную историю от этой праведной гниды? – указала на хозяйский забор.
– Да, не скрою, о тебе мне мало хорошего рассказали! Но в это трудно поверить, люди бывают злые, завистливые, наговорить могут много лишнего, – сказал я, не отводя от неё изучающего взгляда.
На её уставшем лице отразилось удивление. А мне нужно было заставить Чариту расслабиться, сбросить ощетинившиеся колючки. Я почувствовал, что её трудно расположить к дружеской беседе. Зажатая внутренне, она напоминала акулу, готовую заглотнуть «лоха окунька». Лицо Любы стало каменеть на глазах. С застывшей улыбкой изучала меня цепким взглядом пронзительно зелёных, хотя с годами потускневших уже, но по-прежнему бездонных глаз. Хриплым, лающим голосом прошипела:
– Ты мне нотаций не читай, не привыкла!
Я, молча поднял руки вверх, как бы показывая ей, что учить и не собираюсь. Она продолжила:
– Почему-то не могу вспомнить тебя. Когда мы с тобой учились? Разыгрываешь?
– Нет, не розыгрыш и не ошибка. Мы учились с тобой в этой деревне, в местной школе. Я Николай Дронов.
Чарита радостно заулыбалась.
– Так ты тот, кто тенью ходил за мной по пятам?
Я утвердительно кивнул головой.
– Ну и балдей! Надо же, помнит! А я совсем забыла и даже никогда не вспоминала.
– Вот и хорошо, что вспомнила, – произнёс я с облегчением. – Пока нет твоих рыцарей, давай поговорим о тебе.
Она усмехнулась.
– Вот что тебя интересует! Знаешь, дружки подставили. Сами воровали, а на меня стрелки перевели…
Разговаривая со мной, трогала то за плечи, словно смахивая невидимые пылинки, то за рукав пиджака.
– Костюмчик на тебе – класс, часы – фирма, с камнями. За всю жизнь не видала такого прикидона. Машина шикарная, одеколон фартовый – вот привалила удача, не думала и не гадала!
Её лицо передёрнула алчная улыбка. Наблюдая резкие перемены её настроения, я чувствовал себя подопытным кроликом. Странно, но на меня по-прежнему действовали её чары. А она старалась всеми силами сменить разговор, ей неприятна была тема личной жизни. С новой силой горечь разочарования охватила меня. А моя «возлюбленная», напротив, была полна энергии. Улыбалась, кокетничала и то и дело поглядывала на машину.
Вдруг Люба подхватила меня под руку, воскликнула:
– Жених, уважь, прокати даму!
В этот момент что-то произошло с ней, словно сбросила лет двадцать и стала молодой, обаятельной. Такой перемены я не ожидал, и с изумлением наблюдал за перевоплощением.
– Опять дар речи потерял? Не изменился совсем! Нравлюсь? Правда, ничего? Мужики по мне сохнут, братья поделить не могут. Смехота, столько девчат молодых, красивых, а они из-за меня готовы друг друга убить. Вот и ты нарисовался… Что, на старые дрожжи потянуло? – она кокетливо крутила передо мной подол юбки. – Мой второй мужик Генка говорит, что коварная женщина. Вот вы где у меня, – и она жёстко сжала кулачок с остатками маникюра. – Захочу – казню, захочу – помилую!
– Ты, словно воинствующая амазонка, мужененавистница, – произнёс восторженно, – управляешь рабами?
– Да! – она высоко подняла голову, выпрямилась и с высоты своего могущества горделиво посмотрела на меня, звонко и молодо засмеялась. – Я – стерва, и сексуальная баба! Меня не сломали нары!
Несколько раз лихо покрутилась передо мной и звонко крикнула:
– Поехали!
– Поехали, – эхом повторил и я, – только переоденься.
– Переодеваться? Зачем? Разве я плохо выгляжу? Хорошо, жди!
Резво сорвалась с места и умчалась в «апартаменты», оставив меня одного с двоякими мыслями. Вернулись братья с бутылкой вина, булкой хлеба и банкой шпрот, отвлекли меня от размышлений. Один из них, высокий, с курчавой шевелюрой седеющих каштановых волос, спросил:
– А где Чарита? – голос у него заикающийся, глухой.
– Домой пошла, одеваться, мы уезжаем, – ответил я без энтузиазма.
– Уезжаете куда?
– Желание её величества – прокатиться на машине.
Мужчины бросились к дому, через минуту раздались крики, звон битой посуды…
Из-за забора выглянула соседка.
– Ну, чего ждёшь, уезжай от греха подальше! Слышишь – дерутся, сейчас и тебе бока наломают.
Я поспешил к машине, из кустов выбежал высокий с шевелюрой. В одной руке он держал нож, в другой – увесистую дубинку. Удача оказалась на моей стороне: вскочив в машину, нажал на газ. «Мерседес» взвыл, рванулся с места, как необъезженный конь. Разъярённый мужик бросил палку вдогонку. В боковое зеркало я увидел Чариту. Так называемая «милая леди» одним ударом отправила в нокаут мужа, тот свалился к её ногам. Она, невозмутимо переступила через него. Я вышел из машины, не закрывая дверь, встал рядом, ждал. Чарита приоделась – голову покрыла газовым шарфом в тон глаз, как в детстве. Припудрила носик, чёрным карандашом подвела брови, с ярко красными губами шла мне навстречу грациозной, лёгкой походкой. Между тем брат мужа тоже бежал за ней, что-то крича. Чарита небрежно махнула рукой, словно прогоняла надоедливую муху, и села на переднее сиденье.
Вдвоём мы мчались по пустому шоссе на самой быстрой машине. Пред нами открылась бухта, окаймлённая широкой полоской песка, длинной косой вонзаясь в море. Последние солнечные блики скользили по водной глади. Вскоре южная ночь спустилась на побережье – летние звёзды вопрошающе рассматривали нас. Я остановил машину, развёл костёр. Моя «Королева» обвела холодным взглядом пляж, закапризничала:
– Зачем мы сюда приехали? Сыро, песок мокрый, комары достали; лучше бы – в кафе, в ресторан… Праздника хочу, музыки, танцев.
Искры от костра сверкали в ночи, рисуя причудливые фигуры в воздухе. Подбрасывая валежник, я наблюдал, как на лице Чариты плясали отблески язычков пламени.
– Послушай, Люба, – сказал я дружелюбно, – давай поговорим серьёзно, здесь нам никто не помешает. Расскажи о себе.
– Зачем? – ехидно воскликнула Чарита. – Сердобольная соседка подробно описала мою жизнь, мне добавить нечего!
– Я очень хочу знать о тебе всё, всё! Поверь, мне очень нужно!
Она недоумевающе проговорила:
– Мне показалось, что я тебе нужна такая, какая есть. Ну, приехал, в душу-то зачем лезть? Чистюля, замараться боишься? Иди ко мне, приласкаю! Хочешь моё тело, мою плоть? Чем ты лучше их? – она кивнула головой в сторону деревни. – Но они мужланы, а ты образованный, обязан быть культурным. Вам, мужикам, получить своё, а дальше – и трава не расти.
Я пододвинулся к ней ближе.
– Прошу, успокойся! Доверься мне. – Захотелось прижать её к груди. Поддавшись порыву чувств, протянул руку. Она зло её оттолкнула, отойдя, стала у кромки воды. Сбросила полностью одежду, повернувшись в полуоборота, резко ответила:
– Принимай, какую мать родила.
Вся в лунном свете, с упругой грудью, плоским животом, чёрным пушком между бёдер, задорно крикнула:
– Айда купаться!
На какой-то миг я потерял её из виду. Только услышал гулкий всплеск и отчаянный крик. Увидел, как Чариту относило к мысу, где подводные течения сильнее. Над водой вновь раздался повторный зов о помощи, и взмах рук...Я бросился в водоворот. Подхватив обмякшее тело, вытащил на берег. Она не успела наглотаться воды. Откашлявшись, Люба вдохнула полной грудью. Я смотрел на напряжённое лицо, на бороздку между бровей. Она казалась покорной. Мне хотелось, чтобы Люба сама ко мне потянулась. Она замерла от моего первого поцелуя, расслабилась. Смятая ураганом ласк, задыхалась и всхлипывала. Сама вдруг стала застенчиво ласкаться, а потом – с вызовом. Я с наслаждением целовал её тело, почувствовал, как напряглась моя плоть. Она задрожала и вскрикнула от наслаждения. Руками сильно прижимала к себе. Когда очнулась, заплакала навзрыд. В моих объятиях Люба-Чарита продолжала по-детски всхлипывать, промолвила:
– Уезжай! Слышишь, уезжай! Только сейчас поняла, что была тебе не безразлична. Но ты любил молоденькую девочку – наивную и глупую. Узнав о нарисовавшемся новом хахале,я обрадовалась, надеялась одурачить, обчистить. Но потом захотелось с тобой поговорить. Со мной никто по-человечески не разговаривал уже много лет. Ты спас, вытащил из когтей смерти… убийцу! – Вздрогнула от свежего ветра, – ты не ослышался – убийцу. Я убила ребёночка…
Я прикрыл её плечи своей рубашкой, вдыхал запах волос и молча наслаждался минутами счастья. Она высвободилась из кольца обнимающих рук, жёстко оттолкнула, отодвинулась в сторону и застыла, обхватив руками колени. Мы слушали шелест волн. Рядом с берегом плескалась в воде рыба. Люба заговорила тихо, с глухой болью:
– Первая ходка по дурости– знакомую по работе обворовала, зарплату, вытащила В СИЗО мне показали почём фунт лиха, «учительницы» попались серьёзные, лютые. Вышла быстро – срок маленький дали Вернулась домой. Мать к тому времени умерла, брат махнул рукой, уехал, домишко мне оставил. Работать я не хотела, у соседки Валентины кур, уток воровала, продавала и пропивала. Она меня жалела, в милицию не заявляла, а я ей мстила, завидовала. Мы с ней в одной школе учились, в параллельных классах… Муж Валентины её на руках носил, меня презирал. Ненависть переполняла мою душу. Хотелось такой же любви.
Она оделась и села с противоположной стороны костра.
– Но счастье и ко мне пришло. Встретила парня. Он, как и я, недавно откинулся. Во мне души не чаял. Какие ночи были у нас: руки нежные, нетерпеливые. Вскоре узнала, что у нас будет ребёночек. Муж, Володька, промышлял браконьерством, брал рыбу из чужих котлов – сетей по-вашему. Он выбирал крупных осетров, доставал икру, продавал. Я дурёха, радовалась достатку, но деньги в моих руках не задерживались. Ачуры мужа поймали, переломали руки и ноги, пытали огнём. Он умер. Меня предупредили: если буду правду искать, утопят, как собаку. Да кто бы мне поверил! Пришло время родов, а рядом никого. Спасибо соседке Валентине, прибежала на мой крик, вызвала врачей. – Любу била нервная дрожь, часто стучали зубы, голос полный отчаяния и тоски. – В больнице мне приснился страшный сон. Володька просит подержать ребёнка, забирает девочку, уходит, не оглядываясь. Мне страшно, в душе паника: где найду? – Она поднялась, нервно стала ходить вокруг костра. Вновь села, глубоко вздохнула и продолжила: – Утром принесли ребёнка кормить. Светленькая, глазки голубенькие, хорошенькая, на мужа похожая. Покормив, положила рядом и задремала. Проснулась от страшного крика медсестры. Моя маленькая девочка лежала на полу с пробитой головкой. Это я, уснув, столкнула её, она упала и ударилась о ножку кровати – и всё. Сон сбылся, муж забрал доченьку с собой… Меня обвинили в преднамеренном убийстве и отправили в СИЗО. – Люба ладонями закрыла лицо. Некоторое время мы сидели молча.
– Я не убивала! – с болью выдохнула она. – Это Господь наказал меня и забрал самых дорогих людей, а меня оставил одну для исправления. Грешна я, ох и грешна! Адвокат на суде заступался. Его не послушали, поверили медсестре, она и была главным свидетелем. Эта женщина раньше любилась с моим мужем. Вот так и разбилась наша лодка жизни о камни людской ненависти и злобы.
Люба вновь замолчала, опустила голову на грудь, но когда посмотрела на меня, я увидел её расширенные глаза, наполненные злобой: в тюрьме я лютовала, издевалась над молодыми девками, вошла в разгул, словно в меня бесы вселились. Второй срок отмотала на всю катушку. Моя душа выгорела, одна сплошная рана, и тут нарисовался ты… Она отвернула лицо, словно смахнула песчинку. Моё же сердце сжалось от понимания того, сколько пришлось пережить этой несчастной женщине! Ночные бабочки порхали над костром, некоторые, опалив крылья, сгорали. Чарита горько усмехнулась и промолвила:
– Вот так и я сгорела в огне своих страстей, не успев опериться. Больше ко мне не приезжай, сейчас нам было хорошо, но ты – не парень моей мечты. Что меня ждёт – не знаю, но тебя там нет! Не хочу больше брать греха на душу. Спасибо за вечер! Это самый чистый и добрый вечер в моей жизни…
Я вытащил из машины розы. Она улыбнулась:
– Ну ты и джентльмен! Ни капельки не изменился. За розы благодарна! Хотя я и цветы, – не совместимы, но чертовски приятно! Сейчас бы водки, на душе скверно, в пору на луну выть от бессилия. Выпить, забыться и уснуть навсегда! – Люба остановилась у кромки воды, положила букет на волну, прошептала: – Моему любимому и дочурке. Набежавшие волны выбросили розы на берег. Они беспорядочно лежали на песке. На ярко красных лепестках искрились изумрудные капли влаги. Чарита вскрикнула, прижала руки к лицу и прошептала:
– Они вернули мне их? Они меня не простили? – Она упала на колени у воды, закрыла лицо руками, покачивалась из стороны в сторону, из груди вырывался мучительный стон.
Я собрал розы, помог подняться Любе, сказал:
– Муж и дочь любят тебя и поэтому бросили к твоим ногам этот шикарный букет. Наступит утро, новый день, и мы с тобой начнём жизнь сначала. Прошлое сгорело в этом костре. Я тебя никому не отдам.
19 декабря 2010 г.