5. Призраки среди крыш
Гор брёл по самому хребту крыши, по той линии, где смыкаются вместе две покатые стороны. С тех пор, как он стал крылатым, он уже не боялся потерять равновесие и рухнуть вниз. Но крылья его были устало опущены – не сложены за спиной, а именно опущены, так что их краешки оказались ниже пят и волочились по шиферу крыши с тихим сухим шорохом.
Отчего он устал? Совсем не от полётов – они, наоборот, наполняли его физической и душевной силой. Но он уже дважды за одну эту ночь приходил к живым людям как какой-то небесный мытарь или даже судья, вскрывал потаённые комнаты души и говорил, говорил… Многие слова и целые фразы выплывали из когда-то прочитанных книг, но строить их в боевые порядки и посылать на собеседников ему приходилось самому.
Встреча со звездой – нереальная доверительная беседа с небесным светилом.
И эта ужасная драка на крыше, один к шести – с последующим падением. Драк он не боялся, но не любил их. С самого детства, в том казённом доме, где живут тысяча детей и ни одного родителя, мало кто мог справится один на один с горбатым детёнышем пещерного тролля. И чем старше он становился, тем меньше оставалось для него достойных соперников. Поэтому враги всегда искали другие способы одержать над ним победу: брали численностью или какими-нибудь коварными уловками… Впрочем, всё это уже осталось в прошлом.
А сейчас он шёл к Стриж. Он хотел увидеть результат своих стараний – и боялся этого. Он надеялся увидеть Стриж снова здоровой и радостной, уверенно стоящей на своих ногах, сбегающей вниз по лестнице, танцующей. И боялся. Боялся, что ничего не помогло, и она по-прежнему беспомощно лежит в своей постели. А ещё больше боялся, что здоровой Стриж, такой красивой, такой талантливой, такой знаменитой, он, угрюмый одинокий горбун, станет ненужным.
И потому он шёл очень медленно, погружённый в свои думы, тяжёлые, беспорядочные, смутные. Он мог полететь, но не полетел, потому что тогда оказался бы на крыше Стриж слишком быстро. Он даже не доехал с Участковым до его будки и попросился сойти немного раньше.
Он боялся спешить.
Он брёл по крышам обычных пятиэтажек в полный рост, ничуть не таясь. До земли было совсем близко, он видел множество людей и машин. Но никто не замечал его – все взоры были прикованы к земле. А если бы хоть кто-то поднял взгляд вверх, он бы изумился и ужаснулся, увидев на фоне чёрного неба огромную каменную горгулью, бредущую по крышам с устало опущенными крыльями…
Стриж оказалась не одна на своём чердаке. С нею была незнакомая немолодая женщина. Стриж лежала на своей постели, а женщина сидела рядом с ней на стуле.
Стриж плакала.
- Не хочу я так! Не честно это! – бормотала сквозь всхлипывания. – Лучше бы я умерла, а не он! Почему я убежала? Я убежала – а он остался. Лучше бы было наоборот. Пусть бы он ушёл, а я осталась. Я бы им не далась! Опять бы с крыши спрыгнула, только теперь уж по настоящему! Насмерть!
- Тс-с-с, тс-с-с, - успокаивала её женщина, поглаживая по руке, лежащей на краю постели. – Тише, тише. Не надо, дочка. Не надо Бога искушать. Попробовала раз – отвёл. Он тебя, мне, видишь, поручил. Больше не надо!
- Но ведь он же из-за меня!... Из-за меня там остался! Мог бы убежать – а остался. А ведь он первый… кроме тебя, Дарьюшка! Первый и единственный мой друг в этой жизни, кто принял меня вот такую: без славы, без красоты, без танцев… без ног! Он даже не знал, что у меня всё это когда-то было, а принял меня, и стал моим другом. А теперь… Я его затащила… Всё из-за меня!
Стриж прикрыла лицо ладонями и снова расплакалась
- Тс-с-с, тс-с-с, - снова зашептала женщина – Тише, тише. Не надо.
- Не надо мне ничего! – выкрикнула Стриж сквозь ладоши у лица. – Не надо мне ног, не надо крыльев! Пусть бы только он был живой! Не хочу, чтобы и он из-за меня погибал!
- Тс-с-с, тс-с-с. Тише, тише. Не надо…
Стриж молчала и даже не всхлипывала уже минут пятнадцать, и Гор, наконец, решился войти. Он распахнул окно, спустил вниз ноги, а затем грузно свалился внутрь.
Женщина по имени Дарьюшка у постели поглядела на него без удивления и прижала морщинистый палец к таким же морщинистым губам.
- Тс-с-с! – сказала тихо. – Уснула, наконец-то.
Гор медленно подошёл и встал у ног Стриж. Ноги были укрыты одеялом, и никаких изменений Гор заметить не смог. Впрочем, на вид эти ноги и раньше казались ему вполне здоровыми и сильными. Понять, ожили они или нет, можно будет лишь когда Стриж встанет. Но сейчас она спала: глаза закрыты, ладошки сложены лодочкой под щекой как у ребёночка. Умилительное зрелище! И поэтому представлять, что она до сих пор не может ходить, было ещё больнее.
- Сломанная, - шумно вздохнула женщина. – Сломанная девочка. Такая красивая. Такая умница. А сломанная!
Она мерно покачивала головой в такт своим словам. Руки она сложила на животе и непрерывно перебирала пальцами.
- Упала – и сломалась, - продолжала громко шептать она, не глядя на Гора. – Глупенькая была – вот и упала. Умница – а глупенькая. Теперь и сама понимает, что глупой была, да назад не воротиться уже. Не так надо было, по-другому. Сама себя сломала – а что толку? Лучше ни ей, ни кому другому не стало. Только хуже.
Гор молча стоял и слушал. Женщина говорила не с ним, а сама с собой.
- В молодости многие делают глупости, - тут она энергично закивала, усиливая свои слова. – Да-да-да. Многие-многие. Все! А бывают такие глупости, которые уже никак не поправишь. Нам с ней уже не поправить. Она умница – и то так наглупила, а я дура была непутёвая, чего ещё от меня ждать?
Я ведь тоже всё своего счастья хотела. Все ведь его хотят! Не только такие звёздочки, как она, а и любая крошечная букашка тоже. Вот и я, вот и я. Думала: будет, будет мне счастье! А как же ему не быть? Для чего же иначе мы вообще родились, если не для счастья? Значит, и ко мне мой суженый однажды придёт, и будем мы жить душа в душу, и я рожу ему деток красивых и умных. Двух! Двух мальчиков. И двух девочек. А чего ещё надо крошечной букашечке? Мужа да деток, да домик свой. Только чтоб всё было доброе и красивое…
Ну почему же они все некрасивые и недобрые появляются? И писатель этот… говорил, что писатель! Говорил, что много-много книжек написал, и про меня напишет. Так говорил! А я так слушала – не оторвать. И плакала, и смеялась. Говорил, что очень известный он, только я, дура тёмная, книг не читаю, вот и не слышала про него. Говорил, что женится на мне. Сразу женится, как только деньги получит за очередную книжку. Чтобы свадьба была, чтобы с размахом, от души – потому что у писателей всё должно быть от души, а души у них необъятные, и денег потому надо много. А пока, говорил, мы с тобой так полюбимся. Ведь любовь – она если есть, то уж есть, и никакая свадьба ей не помеха. А я, говорил, люблю тебя очень, и ты, говорил, люби меня, и будет нам вдвоём хорошо. Я и любила! И правда было хорошо, хоть и без свадьбы. Хорошо, да только не долго. Полюбил они меня, полюбил, да и пропал. И ни адреса не оставил, ни телефона. Только семечко своё мне оставил! Как узнал про это семечко, так сразу и исчез. А оно больное оказалось, семечко, тяжёлое. Видать, здоровья у писателей нет – одно творчество, вот и семечко у него нездоровое. Да и не был он никаким писателем. Врал всё. Пьяница он был и болтун. Мечтатель. Неудачник. А ласковый какой!... И сбежал в одну ночь. А я осталась опять одна с этим его семечком. Оно меня всё сосало изнутри, всё жгло, всё крутило, всё выворачивало. Недоброе и некрасивое. Вот я только и ждала, чтобы от него избавится.
Дура! Дура была! Молодая дура. Мучилась с ним сильно – и когда носила, и когда рожала. Злая была на него за это, не хотела его видеть. И он получился совсем страшненький: сморщенный весь, красный, колючий… Скрюченный, скрученный – как улитка с домом на спине. Совсем он мне не понравился. Злая я была. Больно мне было, очень больно, а он такой страшненький получился. И к тому же большой, тяжёлый. Четыре с половиной кило. Красная сморщенная улитка на четыре с половиной кило – это как в страшных снах или фильмах. Стыдно мне стало за него и за себя, что я его такого выродила, и страшно, и гадко как-то. Не хотела я его видеть. Да и куда мне? Жилья нет, мужика нет, и эта улитка ещё. Бросила я его. Забрала одежду, документы и ушла среди ночи, пока никто не видел. Ничего ему не оставила. Даже имени не оставила. И вот сейчас даже не могу по имени его позвать! Сейчас бы всё отдала, чтобы только одним глазком его увидеть. Хотя бы имя его узнать!
- Георгий, - тихо сказал Гор. – Его имя – Георгий.
Дарьюшка вздрогнула и испуганно уставилась на него.
… Где-то на крыше ворковали голуби. Странно перестукивали листы шифера – то ли от птичьих плясок, то ли от атак ветра. Стриж спала. Тускло горела одинокая электрическая лампочка. Усталая женщина у постели снова забыла о присутствии Гора, и вернулась в пустой зрительный зал театра своей памяти. Там она была одна: сама играла на сцене, сама смотрела и сама судила вслух.
- А годики-то пролетают – как один день! – ровным тоном вещала она. – Я будто проснулась вдруг в одно утро. Оглянулась: а жизнь-то прошла, а у меня ничего нет, да и не было. Ни любви, ни семьи. Вот и вспомнила я тогда своего маленького, которого бросила. Дура, дура! Была дура молодая – стала дура старая. Плакала я тогда, много плакала, винила себя, ругала себя. Взяла я тогда колясочку и пошла по улицам его искать. Город у нас большой – пока-то весь обойдёшь. Вот я и ходила. С колясочкой везде. Песенки ей пою, качаю её – будто есть в ней кто. А только в ней нет никого! Ищу я его везде. В каждую подворотню загляну, в каждый закоулок, в каждую щёлку, даже в помойку – откуда же знаешь, куда он закатился за это время? Хожу-хожу, ищу-ищу, да всё равно никак его не найду.
А один раз иду – вечер был, листья осенние облетали. И вот вижу: ангел с неба прямо ко мне летит – белый, светится. Испугалась я, обрадовалась: вот, думаю, и за мной уже. А он не ко мне – где-то впереди и прямо об землю. И не он это, а она. И сломалась тут же, погасла. И поняла я тогда: прибрал Бог моего мальчика, а взамен дал мне девочку, и надобно мне её взять и заботиться об ней, нянчиться, как с ребёночком своим. Я и взяла её, положила в колясочку. А она лёгкая, тоненькая – разве что подлиннее маленького ребёночка. Но я ничего, уместила её кое-как. Так и привезла сюда. Так теперь её и нянчу…
Низко наклонившись, Гор напряжённо вглядывался в лицо Стриж, надеясь различить признаки выздоровления. Лицо спящей было спокойным. Рот чуть-чуть приоткрыт, так что видно ровные белые зубы. Веки едва заметно подрагивают. Как странно было глядеть на Стриж так близко – и немного стыдно, и очень приятно. Гладкая белая кожа. Голубые жилки на висках. Тонкие дорожки бровей.
Расстояние между их лицами не больше ладони – Гор почти осязательно ощутил её близость. Ему вдруг очень захотелось поцеловать Стриж, и он почувствовал, что имеет на это право. Он зачарованно потянулся к ней и осторожно коснулся губами щеки.
Он ещё никогда никого не целовал. И в это миг, ощутив губами тёплую мягкую девичью кожу, он осознал, что становится новым человеком. У него раскрылись ещё одни крылья – не снаружи, а внутри. Тёплый крылатый комочек забился в груди – маленький, не больше грудной клетки, но и огромный, осенивший весь мир.
Гор был уверен, что его поцелуй был очень лёгким. Но Стриж открыла глаза.
- Гор, - промолвила она с ласковой улыбкой. – Это ты? Ты мне снишься?
- Нет, - ответил Гор. – Не снюсь.
Стриж медленно обвела взглядом пространство вокруг: сумеречный чердак, верёвочные дорожки над головой, свою заботливую няньку Дарьюшка. Потом рывком села, схватила Гора за руки и радостно воскликнула:
- Гор! Это в самом деле ты! Ты живой! Ты наяву! Я так счастлива!
Глаза её влажно заблестели, на щеках проступил румянец. Она притянула руки Гора к своему лицу и уткнулась в них.
- Я так счастлива! Ты со мной. Пожалуйста, не оставляй меня больше! Я поняла: ты мне теперь дороже ног. Ты мой лучший друг. Мы не пойдём с тобой больше туда. Пускай я останусь такой, как есть сейчас – главное, чтобы ты был жив и был рядом.
Она прижимала его ладони к своему лицу, говорила в них, и он чувствовал, как её губы легко щекочут ему кожу. И снова ему было немного стыдно, но гораздо больше – приятно. Он хотел бы стоять так вечно. Но у него сейчас была другая цель.
Гор сделал шаг назад и потянул Стриж за собой. Девушка подняла лицо и посмотрела ему в глаза. Гор отступил ещё на шаг. Теперь они держались вытянутыми руками, Гор увлекал Стриж за собой, но та смотрела на него непонимающе.
- Встань! – твёрдо сказал – нет, приказал Гор.
- Я же не могу! – покачала головой Стриж. – Я же упаду!
- Попробуй!
Гор тянул её сильнее. Она смотрела на него с недоумением и даже с некоторым испугом. Потом на лице её отразилась смутная догадка.
- Ты… - начала она и закусила губу.
- Встань! – требовательно повторил Гор.
Стриж послушалась. Она крепче сжала ладони Гора, потянулась к нему, приподнялась над постелью и… упала обратно. Коленки её вяло дёрнулись в сторону, пальцы разжались, и она рухнула на постель боком.
- Видишь: ничего не получается, - сказала виновато, глядя на Гора снизу вверх.
- Сломанная, сломанная, - затрясла головой Дарьюшка.
- Но почему?! – гневно воскликнул Гор. – Я же сделал всё, что нужно! Всё сделал правильно!
- Не расстраивайся, - ласково сказала Стриж, как будто это он лежал с омертвевшими ногами, а она его утешала. – Это теперь уже не главное для меня. Главное – что ты жив и ты со мной.
Но Гор не мог успокоиться.
- Нет, я не согласен! – рычал он. – Почему? Я должен разобраться! Я должен довести это дело до конца!
Развернулся и устремился обратно к окну.