Хотелось бы именно в ноябре поселиться на даче. Не летней, когда веет теплый ветерок, трещат кузнечики и вечерами пахнет одуряюще душистый табак, а вот - в ноябре. Притихшая и неподвижная, с твердой землей и морожеными листьями, она недоуменно вопрошает: зачем ты здесь, человек? Растревожишь спящие дерева, вспугнешь знобкую дрему дома, не сумеешь подладиться под общее оцепенение, не приобщишься покою.
Но шли бы дни, и мы привыкли бы друг к другу. Ходить по чуть присыпанным белой крупой дорожкам, трогать ледяные ветки, держа их в ладони, как замерзшие пальцы, слушать великую предзимнюю тишь, глядеть в небо, ощущая, как свежий радостный холод вливается в тебя, и дух твой, словно воздушный шар, поднимается, силясь оторвать тело от земли. А потом, когда станет темно, пойти в дом, где маленькая печка-'буржуйка', и будет живой огонь, при котором читать - все равно что разговаривать с книгой. И засыпать под треск прогорающих полешек, чуя себя зимующим зверьком и зная, что утром будет зверски холодно.
А еще гулять со старым псом, который не помнит себя от счастья разделенного одиночества, и взлаивает тонко, и едва переставляет лапы, идя в горку, а потом азартно чавкает варевом, по брови засунув голову с вислыми ушами в кастрюлю, и смотрит, вскинув морду, благодарно и пронзительно.
И вернувшись от всего этого в город, долго-долго ощущать себя знающим что-то свое, особенное, взирать с отсутствующей и виноватой улыбкой на говорящих с тобой, словно глухой старик, мудрый, но беспомощный..