И я, Лозэн, вещал, что полноправны
Под солнцем — дворянин и дровосек.
*** *** *** *** *** *** *** ***
Ваша книга — это весть оттуда,
Утренняя благостная весть.
Я давно уж не приемлю чуда,
Но так сладко слышать: чудо есть.
М. Волошин
Кто для неё — Волошин? Кто — для всех — Волошин? Не та ли золотая середина? Не то ли солнце, что одинаково светит всем? Солнце, которое снисходит. Солнце, которое отдаёт. Солнце, постучавшее к ней — маленькой, безызвестной девочке — в дверь. Чтобы сказать ей о своей рецензии и её книге. Чтобы и протянуть руку. Он даже испугал её — сначала — своей всеохватностью, не-цеховостью, не-принадлежностью. И — как ей казалось — двойственностью. Она напишет ему:
Безнадёжно взрослый Вы? О, нет!
Вы — дитя, и вам нужны игрушки,
Потому я и боюсь ловушки,
Потому и сдержал мой привет.
Безнадежно взрослый Вы? О, нет!
Вы — дитя, а дети так жестоки,
С бедной куклы рвут, шутя, парик,
Вечно лгут и дразнят каждый миг,
В детях рай, но в детях все пороки,
Потому надменны эти строки.
Но позже — скоро! — понимает: он — дитя. Но не жестокое, а такое, какое бывает спросонья — улыбчивое, доброе. Что он неутомим (в своей все-любви) и слишком чист, чтобы кого-то ненавидеть. От любви он — творит мифы, (а ни —“вечно лжёт”), как с Черубиной де Габриак (Еленой Дмитриевой). Поймет, что именно в этой чистоте души его притягательность. И поймёт — “трудно быть Богом”, (а для неё он всегда — Зевс), — когда увидит на его волосах — огнеподобных, солнечных — венок из полыни: жар и горечь.
Он всегда приходил первым — как к ней. Всегда первым протягивал руку, как солнце — луч. Никогда не дрался (только раз — с Гумилёвым из-за Черубины).
Он был ничей и — всех. К нему тянулись — и молодые и старые: погреться у его — огромной теплоты — сердца.
У него в Коктебеле, в горных отвалах — россыпи сердолика. И он сам — “сердолик”: то есть — “лик сердца”, лик Солнца. Дитя, но моря (горечь морской волны) и пустыни (жар зноя).
Глава 6 - http://www.proza.ru/2012/10/19/2034