Глупую куклу со стула
Я подняла и одела.
Куклу я на пол швырнула:
В маму играть — надоело.
Не поднимаясь со стула
Долго я в книгу глядела
Книгу я на пол швырнула:
В папу играть — надоело.
Мамин удел “одевание куклы”: семья, дети. Папин — книги, Музей. Их интересы не пересекались. Они жили параллельно, в двух разных мирах. Её мир — музыка и Германия. Его — толстые фолианты и античность. Всегда вместе и не-вместе, ли скорее на месте: каждый — на своём.
Мать Мария Александровна Мейн — Татьяна Ларина. По край ней мере для дочери она всегда была ею. Первая мамина страстная любовь рушится по прихоти отца — Александра Даниловича Мейна. По его же воле (а ведь она обожала отца) Маша выходит замуж за вдовца Ивана Владимировича Цветаева. 22- летняя за 44-летнего, да ещё к тому же безумно влюблённого в первую жену. Единственное, что ей оставалось — дети (мужнины — Валерия и Андрей и свои — Муся и Ася). И, конечно, музыка: она была великолепной пианисткой.
“Мать — залила нас музыкой... Мать залила нас всей горечью своего несбывшегося призвания, своей несбывшейся жизни…” — вспоминает Марина Цветаева в автобиографической повести “Матъ и Музыка”. Так они — горечь несбывшегося и жар неразделённого — от матери, с молоком, вошли в неё, Марину. А рояль, его клавиши, принесли знание о черном и белом. И о том, что их сочетание рождает гармонию.
Мария Александровна хотела видеть дочерей музыкантами. Но тут опять предположение человеческое, а расположение — божье: Марине быть поэтом.
Но играла Муся (так Марину звали в детстве) хорошо. И музыку — любила. Любила настолько, что перенесла, поселила её в своих стихах. Ломала слова, как сломаны они в песеннике. Требовала от них музыки. Заставляла дрожать, как клавиши. Другая часть её матери — также перелитая в дочь — Германия.
Мария Александровна была католически аскетичной. Всегда гордой. Иногда — излишне суровой. Жар души таился под оболочкой сугубой сдержанности, скрытности. Она — из тех людей, что живы одиночеством и тоской. И это — одиночество и тоску — Марина тоже унаследовала от матери.
От отца достались упорство и трудолюбие. Иван Владимирович всего добился сам. Сын бедного сельского священника, он на сущие гроши, выучился. Делом его жизни стал Музей. Кропотливо, по крохам, по архивам Европы, он собирал экспонаты. Музей создавал бескорыстно, ничего не получая взамен. Только отдавая — всего себя безвозмездно. Этому — отдавать — научил и своих детей.
Феноменально скромен. Когда на открытие Музея надо было надеть шитый золотом мундир, он засмущался. Он не любил дорогих подарков. Как и не приемлил роскоши. Лавровый венок (от друзей) и серебряный поднос (от детей) — для него самые драгоценные дары.
Добрый (беспредельно), рассеянный, сосредоточенный на делах, он не занимался домом. Там всё было по воле матери, а после всё — по “воле волн”.
Она (мать) — страстная — сгорела в чахотке. Последними её словами были: “Мне жаль только музыки и солнца”.
Он (отец) умирал тихо, блаженно, до самого конца — с заботой о близких. Ласкал их, словно боялся унести с собой всю ласку, не отдавши.
Они были — как у любимого Пушкина в любимом «Онегине»:
…вода и камень...
(“вода” материной музыки и “камень” отцовских античных скульптур);
… стихи и проза…
(она — “стихи”, стихия, страсть; он — “проза”, обыденность, основательность, эпичность);
… лёд и пламень…
(он — “лёд”. Но лёд тоже жжётся. В нём — ледяном — был огонь: мечта. И кто знает: может этот ледяной огонь был горячее ее огня-“пламени” — холодного, эгоистичного).
Они — символ противоречивости — под одной крышей.
Глава 3 - http://www.proza.ru/2012/10/19/2006