1
Художник увидел ее с обрыва Мертвой дюны, когда делал наброски каменного идола. Двуногий идол с хвостом змеи и крыльями, занесенными как для полета, стоял на фантастически взгорбленной скале, торчащей из моря; а женщина шла вдоль кромки прибоя, продвигаясь, шаг за шагом по равнине из наносного песка. Маленькая, юная и неприкаянная, будто возникла из этой равнины или протяжных гудков парома, доносившихся с моря.
Ему померещилось, что это Нэнси, гуманоид с нежными сенсорами, которую ему подарили вчера друзья на товарищеской пьянке.
– Да ты свихнулся! – кричали они, узнав, что он едет в Мертвые пески. – Там не только квадрокоптеры, но и боевые аватары пропадают. Тебе что, драконов и моря в Паутине мало? И потом, как ты объяснишь свой побег копам? Тебя же в тюрягу упекут, если ты, конечно, оттуда вернешься! Гоген ты наш дорогой!
– Советую три «дэ» принтер от MakerBot Industries! Быстрое и дешевое прототипирование идолов! – вторила им Нэнси, обрабатывая чужую речь, как это делала ее прародительница Siri для допотопных iPhone. – Малюй драконов дома! И не заморачивайся. Зачем тебе проблемы?
Но художник только грустно улыбался. Живший по законам иным, нежели общество, он был на телеметрии у вседержителей Всемирной Паутины для Роботов – гигантского облака с поддержкой базы данных, где копы-аватары, оснащенные «вычислительным» глазом с 3D-датчиками, следили за ним и сканировали его для Библиотеки Объектов. И он, конечно, знал, что рано или поздно власти его «сольют» как нежелательный элемент, уклонившийся от чипизации. Но дело было не только в желании уйти, убежать от всевидящего ока Паутины. «Триумф трансформеров смерти», полотно, над которым он работал вот уже пять месяцев кряду, не складывалось в цельную картину, съедало его жизнь. Пока он не увидел во сне темную крылатую фигуру. Это был идол из реальной местности. И когда он набросал его контур в верхнем левом углу картины, композиция неожиданно обрела цельность. Оставалось зарисовать дракона с натуры. Халтурить с помощью трехмерных слепков, как советовала Нэнси, он не хотел.
Решив, что он утратил чувство реальности, в сумятице проводов пожимая ладонями его ладонь, друзья потащили его в клуб. А когда – из бара в бар – они, накачавшись суррогатного Гиннеса, вернулись в его мастерскую, двери им открыла Нэнси.
– Это тебе подарок! – гоготали они. – Прикинь! Продукт магниторезонансного сканирования оригинала с последующей сборкой нанороботами. Дабы ты не умер от одиночества. Давай, Нэнси, покажи, на что ты способна!
Одетая в модную матроску с синим воротником, Нэнси, кроме всего прочего, была напичкана базой с шутками. Но демонстрировать она стала не юмор, а Кама Сутру, – под гогот гостей, ее раздевших. Упругие приводы с высокой степенью свободы были у нее просто класс, а гуманоидные ягодицы, реагируя на поглаживания и шлепки, могли вполне претендовать на лучший пример знаменитого эффекта «Зловещей долины». Но художник быстро протрезвел, и кроме отвращения и стыда ничего не испытывал. Утром, едва забрезжил рассвет, он уехал с больной головой, злой на себя, на весь мир, где фантомы казались реальней людей, а люди – фантомами. А Нэнси, распяленная приятелями, так и осталась лежать, задрав ноги, на полу его мастерской. И черт знает, но кукла стала мучить его, пока он летел на воздушной тачке в Мертвые пески. В голову лез увиденный вчера в баре репортаж с International Conference on Robotics and Automation, где корейцы демонстрировали гуманоида, способного к творческим импровизациям. У этого робота было собственное сознание – «код души». Как пояснили корейцы, они научились искусственно воссоздавать «душу» в другом носителе после смерти человеческого тела. «Все вы, мужики, скоты…», – звучала в его ушах реплика Нэнси, произнесенная под занавес глубоким и нежным голосом, так резко отличающимся от ее обычного электронного лепета. Он вытащил из кармана куртки свой iRobot, чтобы позвонить Нэнси, управляемой на расстоянии. Но смартфон не работал. «Все! – сказал пилот, цветной парень, озабоченно глядя на погасший дисплей навигатора. – Иду на посадку. Дальше опасно...» После тех слов он сразу забыл о Нэнси. И вот на тебе!
Однако по направлению к Мертвой дюне шагала не Нэнси. Стаффаж был одет в такую же, как у Нэнси, матроску, не доходившую до бедер; в руках – букет из красных роз, на голове – капитанка. Женщина шла босиком. Будто только что прибыла с южного курорта. Меж тем был октябрь, дул норд-ост, пронизывающий до костей.
Недоброе предчувствие вонзилось в его сердце острыми оконечиями драконовых крыл. Забыв про набросок, художник вглядывался в пришелицу, фигурка которой росла, приближаясь. Но разглядеть ее лицо мешала капитанка, то и дело сползавшая на ее глаза. И только когда она, достигнув дюны, вдруг остановилась внизу перед идолом, закинув голову и придерживая фуражку, он увидел ее красивый профиль. И похолодел. В ту же минуту женщина короткими легкими шагами снова продолжила путь; но вдруг, будто потеряв импульс двигаться дальше, туда, где кроме мертвых песков да островков старой почвы ничего не было, – присела на валун, лежащий под откосом.
Как от пронзительной боли он зажал веки, а когда раскрыл через секунду, призрак не исчез. Как никуда не делись удары волн о скалу, писк чаек, треск щетины на подбородке, когда он судорожно провел по лицу рукой. Ведь если признать хотя бы одну самую ничтожную вещь, одно самое наимельчайшее явление среди неисчислимости других за глюки, тогда и все остальное – галлюцинация. Так, кажется, учит логика. Он чувствовал, как бьется пульс на его запястьях.
Преодолев себя, он отвел от нее взгляд. Сел на песок. Из-под тяжелых век всплыло лицо Альвы...
Альва, студентка колледжа, приходила в сиротский приют «Земляничные поляны», где он рос, по выходным. «Эй, подкидыш, твоя невеста идет!» – улюлюкали приютские, завидев ее. Альва отмечала его, учила рисовать. И было ему лет шесть, когда однажды она впервые повела его в «синема», где на большом экране показывали старые оцифрованные кинофильмы. «Там будет играть тетя, похожая на твою маму», – сообщила она. Альве он верил безоглядно. Но тут засопел разбитым носом, надулся, как мышь на крупу. В тот день его здорово избил один переросток, отобрал краски. И было ясно, что Альва врет, чтобы его утешить. Отчего было ему еще больнее: «Откуда ей знать, кто его мать! Раз его нашли на мосту!»
– Я все знаю! – засмеялась она и взъерошила его волосы. – У нее такие же большие синие глаза, как и у тебя, лобастик. Жаль, не мне достались! Мороженое будешь?
Начался фильм. В зале смеялись. А он тихонько плакал, стыдясь своих слез. А через год Альва умерла, унеся в могилу тайну его настоящей матери, образ которой навсегда слился в его сознании с Гретой Гарбо.
2
Голландская шапка! Так называл эту дюну ее отец, работавший лесником. В свободное время он часами стоял с фотоаппаратом на обрыве Голландской шапки, наблюдая за небом и морем, и что-то записывал в свой журнал. В то давнее время лесистая дюна, в самом деле, походила на зеленую шапку. Сейчас мертвая, с тычущимися в небо обугленными деревьями, она была похожа на сердитого дикобраза, поднявшего дыбом свои иглы. Только волны все так же, как и сто лет назад, били в скалу, где караулил небо крылатый идол. Отец был уверен, что дракон «охраняет» пространственно-временной портал. Врата в материк времени, как он говорил.
– Господи, твоя воля! – ахал он, когда в небе над идолом появлялось сияющее «окно» с четкими видимыми границами, похожее на голубую морскую звезду, которая двигалось по небу как НЛО. Отец вычислил, что «окно» открывается восемнадцатого числа. В 20.30.
Она вспомнила, как ребенком любила загорать на чудовищных лапах дракона, пока отец осматривал «раны» на его каменном теле: глубокие разрезы с оплавленными краями, будто оставленные лазерным лучом. И однажды под правой ногой идола он обнаружил сокровищницу, а в ней ларец из мрамора, в котором лежал изящный предмет, похожий на медальон. Состоял он из двух спаянных пятилучевых «звезд». Светлая звезда являлась сплавом из титана, циркония и гафния, выдерживающим огромное давление и самые высокие температуры: в условиях земного притяжения изготовить такой сплав было невозможно. А темная звезда была из черной слюды, точно такой же, как в храме Солнца в Теотиукане – как потом выяснилось. Мало того, у находки было два входных круглых оконца с тонкими защитными пластинками из слюды, которые не задерживали излучение энергий. Черное оконце находилось в центре светлой звезды, а белое – в центре темной.
– И что это тебе напоминает? – спросил отец у нее и показал глазами на рисунок, лежавший у него на столе.
– Медальон! – выпалила она, не посмотрев на рисунок. Уж больно красивой была эта вещица, отполированная до сияния. И даже сейчас ей было стыдно за свою глупость. Конечно же, предмет копировал символы даосского знака Дзен!
– Тут одно перетекает в другое. Но черное в этом знаке должно находиться внизу, – через минуту размышлял отец, изучая находку. – Ведь когда в знаке равные пропорции, черное всегда одерживает верх. Я бы нарушил равенство черного и белого, потому что Земля задыхается от негатива, а светлых сил не хватает для баланса энергий. Белое должно быть в приоритете, понимаешь, доченька? Его должно быть больше, чем черного. Ну, скажем, в пропорции шестьдесят на сорок. Как у золотого сечения…
Отец предполагал, что двухслойный как сэндвич прибор, помогал пришельцам преодолеть гравитацию, иначе каким образом это каменное изваяние, весившее восемьдесят тонн, перемещалось и устанавливалось на скале в море?
– Папа, а дракон хороший или плохой? – спросила она.
– А ты у него сама спроси, – засмеялся отец. – Ведь ты с ним иногда беседуешь, не правда ли? Он идол. И, конечно, обладает некой силой. Так что может творить чудеса. Но чудеса эти вредны для тех, кто ими пользуется. Тем более что по силе они всегда проигрывают Спасителю. И потом, идолу нужны жертвы. А мудрость и богатство, которые ему приписывают, это сказки о драконах. Но здесь уже не сказки, – положил он руку на стопку своих журналов. – И как только мы узнаем секрет этого «медальона», тотчас вернем его дракону.
Но разгадать тайну находки отец не успел. Он погиб во время урагана. Когда внезапный шквал с размаху ударил грудью о высокий глинт Голландской шапки и, пригибая деревья, помчал дальше, обрушив часть откоса, где стоял отец. В тот день она с матерью была в городе. И не видела, как «огнекрылый змей палящим облаком взлетел со скалы и сжег пламенем лес и сторожку на Голландской шапке, где жила семья лесника...». Так написал об этом урагане очевидец, турист из Германии, чудом спасшийся. Автор обвинял во всем не самого дракона, а ее отца, который потревожил идола, «умыкнув сокровище», ведь до этого дракон никого не трогал. А спустя месяц после гибели отца умерла мама, заболев в городе, куда они перебрались, вирусной инфекцией невыясненной этиологии. Так она осталась без родителей и без дома. Даже лесные птицы в страхе покинули это место. Только чайкам все было нипочем. Но на каменного идола они никогда не садились.
Теперь косточки отца лежали где-то здесь, на пляже, погребенные под песком. Машинально она сжала в руке «медальон», висевший у нее под матроской: свою защиту! Любая электронная аппаратура переставала работать на расстоянии триста-пятьсот метров от ее спасительного медальона, напоминающего морскую звезду. Даже «всевидящее око» Программиста слепло.
Тот, кто открыл ей тайну отцовой находки, был уверен, что с помощью этой «дьявольской звезды» древние люди могли поднимать многотонные каменные глыбы на любую высоту, не привлекая строительной техники и рабов. «Бедный старик!» – подумала она, вспомнив, как он, открывший закон земного тяготения, обезумев от боли и страха, полз без обеих ног к краю обрыва на скалах Мохер, надеясь, что падая с головокружительной высоты в Ирландское море, он уподобится капле жидкости и, преодолев силы поверхностного натяжения, воспарит вверх, в тамошний портал. Не воспарил! И море поглотило его.
«А каким способом этот Программист, засевший в Управлении перспективных исследований и разработок Министерства обороны США, убьет ее?» – ужаснулась она. Отрежет ноги как Ньютону? Или четвертует как Адольфа Гитлера, ее бывшего воздыхателя и – по иронии судьбы! – ближайшего соседа в музее мадам Тюссо? Черт бы с ним, с Гитлером, туда ему и дорога, – она могла его застрелить еще в тысяча девятьсот тридцать девятом, когда он приглашал ее, звезду Голливуда, в Берлин, – положить в сумочку пистолет и выстрелить ему прямо в сердце! Но вот парней из «Битлз» ей было жалко до слез...
Она встретила их в Санта-Монике, где по обыкновению совершала свои заплывы. Парни были в отчаянии. Они рассказали ей, что Программист устроил настоящую охоту на «воск», как называли всех тех, кого выпустил из музеев на волю веселый хакер. «Воск!» – фу, какое мерзкое слово, – сравнивали с содержимым ящика Пандоры, и через СМИ призывали – при обнаружении любого из них – сообщать в «контору», силовикам. Ведь среди рассеявшихся по миру знаменитостей были не только поп-звезды, ученые, музыканты и поэты, но и ересиархи, революционеры, бунтари, диктаторы и серийные убийцы, опасные для общества. Однако Программист, отслеживающий «воск», не делал никакой разницы между ними: забавлялся за компьютером, уничтожая всех подряд, кто попадал в его поле зрения.
Говорят, что вместо знаменитостей, уничтоженных или все еще находящихся в бегах, уже создают новые «живые экспонаты». Оно и понятно. Послушать живого Моцарта или пообщаться с аватаром Христа, желающие всегда найдутся! Только прежде заплати «бабки». И немалые. Так что ее песенка была спета. Но до сих пор ее спасал талисман. Возвращаться в этот мерзкий паноптикум добровольно она не хотела. Правда, однажды она забыла надеть свой «медальон»…
– Однако, пора, – сказала она вслух, взглянув на ручные швейцарские часики: было восемнадцатое октября. 21.00.
Встав с валуна, она осторожно положила на камень розы, срезанные в одной из лабораторий в Нидерландах. Уверенная, что здесь никого нет, сняла с головы капитанку, подаренную ей Хемингуэем на катере «Пилар», стащила с себя матроску. И художник, не сводивший с нее глаз, обмер, увидев ее полную красивую грудь. Но только одну. Потому что вместо другой груди у красавицы зиял уродливый шрам!
– Господи, помоги ей, – пробормотал он.
А женщина уже шла с розами к морю. Дно в этом месте было песчаное, понижалось плавно. Зайдя в воду по пояс, она бросила букет в волны:
– Прощай, милый папа !
Потом, вскрикнув, она окунулась, застучала ногами, поплыла. О, как она любила плавать в море! Это ощущение левитации, когда тебя несет с гребня на гребень как доску для серфинга! Неужели это последний ее заплыв? Ей было страшно расставаться с талисманом. Но сегодня она выполнит волю отца – вернет его законному владельцу! А там, как Бог даст…
– Живая! Живая! – кричала, кружась над ней, чайка.
Но птица обманывалась, как и люди, просившие у нее автограф! Она сама видела, как ее пепел развеяли над морем, но при этом забыли уничтожить фильмы с ее участием, создали аватар… Ах, сколько моральных и физических мук пережила она, до мозга костей ненавидящая публичность! Будто в наказание за ее слова о том, что смертью все заканчивается! «Люди не ведают, что они творят, поклоняясь идолам темных технологий, – думала она, разгребая руками волны. – Но что хуже всего, они утратили грань между добром и злом»…
А художник, забыв обо всем на свете, кроме нее, ждал, когда она выйдет из воды. А она и не думала выходить, играя с волнами, как ундина. И алогичная сила, которая заставляет железную крупицу тянуться к магниту, а брошенный камень падать к земле, непреодолимо влекла его к ней.
А было время, когда он, одинокий затравленный ребенок с синдромом Аспергера, мечтал казнить ее самой лютой казнью, вбив себе в голову, что она – его мать, бросившая его в младенчестве. О, как жгуче он ненавидел ее: если б он мог, то растоптал бы ее, гадину, ногами! Но со временем, когда вырос, он думал о ней уже со странной тоской – мечтой о прекрасном женском образе... Но где же она?!
Он вскочил как от толчка. И с облегчением увидел, что она, нагая как Нереида, стоит на лапе у дракона, глаза которого уже мерцали красным, отражая закат.
3
Громада идола дрожала от ударов волн, осыпающих древнее изваяние мириадами брызг. Казалось, он сердится за то, что она так долго не возвращала ему сокровище. Попросив у него прощения, она положила «медальон» в расселину, но уходить медлила, хотя времени было в обрез. Выходило, что кроме идола у нее никого нет в целом мире, кому бы она, не стыдясь, могла обнажить душу. И ее опять охватил ужас. Теперь, когда у нее нет защиты, Программист будет волен делать с ней, все что угодно. «Но ты всего лишь призрак, фея, фантом. Не забывай это!» – приказала она себе, чтобы не размокнуть душой в ответственный момент.
– Прощай, каменный Страж! – прошептала она и «рыбкой» прыгнула с глыбы в море.
Вскоре волны вынесли ее на пляж. Помахав руками, чтобы согреться, она пошла по песку. Ноги у нее были также хороши, как и ее лицо. Ее обреченная красота сдавила сердце художника. Он сунул блокнот с зарисовками в карман куртки. И в порыве страстного желания быть с ней, сбежал по откосу в том месте, где обрыв понижался, мало-помалу переходя в преддюнную равнину.
– Йес! – засмеялась красавица, выполнив на пляже «мостик».
Вдруг слабый стон... Где? В душе? И ее будто ударило что-то: по пляжу шел «клиент», как про себя она называла преследователей. Не теряя самообладания, она поднялась с песка, взяла с камня матроску и прижала ее к своей груди.
– Одевайся, я не буду смотреть, – принес слова ветер.
В пяти шагах от нее стоял высокий парень в серебристой куртке и в черных джинсах, измазанных белой краской. И так он был молод, по-юношески худ, такая решительная влюбленность читалась на его побледневшем лице, что ей показалось, будто она...
– Можешь смотреть, – надев матроску, сказала она. И чуть было не вскрикнула от неожиданности, когда он подошел к ней: «Господи, Иисусе!», – на нее, с мольбой в глазах, смотрел Роберт, умерший молодым от рака легких.
– Что тебе нужно? Автограф? – спросила она ледяным голосом, хотя впору было броситься ему на шею.
– О, нет. Я не из тех, кто клянчит автографы. Я хотел поговорить с тобой…
– Говори. Только быстро…
Она бросила взгляд на часики: 21. 20…
– Где твой медальон? – спросил он.
– Ты за мной подглядывал?
– Да. Но это не то, что ты подумала.
– А что я должна думать? – спросила она. – Прости, но у меня, правда, нет времени, Роберт, – невольно вырвалась у нее имя человека, которого она любила всю жизнь.
– Ух, ты! – изумился мальчишка. – Откуда ты знаешь мое имя?
– Я все знаю, – подняла она на него свои большие глаза. «И даже твою фамилию, бедный мой…», – мысленно добавила она.
Она опустилась на песок, поджав ноги. Будто сидела не на песке, а в своем номере в Гранд отеле на мягком диване, за спинкой которого обитали ее тролли. Целая коллекция троллей, таких же смешных, как этот мальчишка Роберт, свалившийся ей на голову.
– И все же, скажи, пожалуйста, где твой медальон? – нежно спросил он, присев рядом с ней.
В его глубоких глазах светилась не то печаль, не то затаенная боль. Она вдруг почувствовала свое и его одиночество. Но фантом и человек никогда не смогут быть вместе...
– Я его утопила в море, – солгала она, чтобы избежать объяснений.
– Ничего, – сказал мальчишка. – Я отдам тебе свой. И, сняв с шеи медальон в виде морской звезды, протянул ей.
Это была точная копия ее медальона из алюминия и черного пластика, имитирующая символы даосского знака. Такие поделки продавались в музеях, где демонстрировался ее аватар.
– Почему ты носишь медальон кинозвезды?
– Так. Для разнообразия. Но если честно, то кроме тебя я больше никого не любил.
– Да ну! А я слышала, что Грета Гарбо умерла. Шестьдесят лет назад.
– Да, – мягко сказал парень. – Но не для меня.
– Почему?
– Не знаю.
– Но я не человек! – не выдержала она. – Хоть это ты понимаешь?
– Ты больше, чем человек, – сказал он, разнося вдребезги все преграды и условности. – И я люблю тебя, кто бы ты ни была! – выпалил он.
– Забавно, – пробормотала она. – Откуда ты взялся?
– Рисовал дракона. А ты откуда?
– От верблюда.
Глаза их встретились. И они рассмеялись. У парня была красивая улыбка. Когда-то она сводила ее с ума. И она подумала, что сейчас ей столько же лет, сколько было в тот год, когда она повстречала Роберта. Только ресницы у нее уже не такие нарядные как прежде. И рот увял. Ведь она не целовалась сто лет. Но если завести тушь и губную помаду...
– Я не Грета Гарбо, – холодно сказала она.
И поднялась, держа в руках капитанку:
– Мне надо идти.
– Не уходи, – сказал он и обнял ее ноги.
Он был похож на испуганного ребенка. В этот момент она поняла, что идти ей некуда. В смертной тоске она взглянула на море. И ахнула: по небу среди туч двигалась сияющая голубая звезда...
– Смотри, Роберт! Смотри! Да поднимайся ты, недотепа! – закричала она, глядя широко раскрытыми глазами в распахнутое небесное окно, откуда снеговым чистым холодом дышала на землю свобода.
– Ого, вот это лазурь! – воскликнул он, запрокинув свое лицо к свету, в тот момент пробившемуся сквозь тучи.
Портал был близко. Так близко, что, казалось, протяни руку и коснешься его. Но она чувствовала себя мухой, бьющейся крылышками в оконное стекло.
– Господи, твоя воля, – заплакала она, уронив капитанку.
– Не плачь, – взял он ее руки в свои. – Ух, какие холодные! – И повернув их к себе, поцеловал сначала одну ладонь, потом другую...
Она обмерла, почувствовав его теплое дыхание.
– Обними меня, Роберт, – жалобно попросила она глубоким и нежным голосом.
И прижала его голову к себе.
Он обнял ее.
– Крепче, еще крепче... Где же ты был так долго...
– Ждал тебя, – признался он.
Не разжимая объятий, они упали на песок. То был долгий поцелуй, оторвавший их от земли. Кружась в поднебесье, они приближались к отверстым вратам и, глянув вниз, перед тем как исчезнуть, увидели идола, стоящего на скале в белой полосе прибоя, которая, изгибая петли как змея, ползла вдаль сквозь вечность.