Сибирь! Зима! Моя страна охвачена войной. Наступает первый Новый год, 1942-ой, который мы, ленинградские дети, собранные в Детский дом и вывезенные из Ленинграда за считанные недели до замыкания любимого города в кольцо блокады, встречаем не дома. Живём в глухой сибирской деревне, куда наш эшелон добирался несколько недель. Как я потом узнал – эта деревня была местом ссылки ещё при царе. Каторжане, отбывшие свой срок и не имевшие разрешения выехать в центральные области России, оседали там и пускали корни. Туда же высылали провинившихся, но не дотянувших до тюремного заключения или каторжных работ. В нашей деревне, вернее за околицей, жили немцы из «5-й колонны», высланные Сталиным из Поволжья в начале войны. Упоминаю об этом сейчас, чтобы охарактеризовать места нашего обитания.
Пока нас везли через всю страну в “теплушках”, нам казалось, что жизнь на колёсах – временное явление, тем более, что наши взрослые постоянно поддерживали в нас эти убеждения. Даже были предположения, что в какой-то момент Красная Армия победит врага и прогонит его, и наш поезд повернёт назад, домой. Но дни проходили за днями, дорога казалась бесконечной и, наконец, наш детский дом обрёл пристанище.
Жизнь складывалась трудно. Такую ораву малышни, оторванную от дома и родителей, вырванную из привычных условий жизни, напуганную тем, что где-то идёт война, на которой, может быть, вот сейчас погибают отцы, старшие братья, надо было как-то организовать, успокоить, обогреть, накормить, одеть, учить, развивать. Наши взрослые – воспитатели, медички,нянечки, повара,- все, кто проделал длинную дорогу, спасая нас от неминуемой гибели, старались делать всё для создания приемлемой жизни вверенным их попечению детей.
Идея провести Новогодний праздник витала в воздухе задолго до его наступления. С помощью старших ребят – 14 – 15 летних, в тайне от нас – маленьких, 6, 7, 8, – летних готовились костюмы, разучивались стихи и песенки, репетировались пляски. Все всё, конечно, узнавали, т.к. у нас были старшие братья и сёстры, “по секрету” державшие своих младших полностью осведомлёнными.
Кому-то пришла в голову идея включить в программу карнавальное шествие. Впереди, по замыслу, должен был идти Дед Мороз со Снегурочкой, а далее герои различных сказок. Мне несказанно повезло,- за день до праздника, быть включённым в шествие Черномора. В репетиции нужды не было, то ли в расчёте на гениальность исполнителей, то ли на способность уловить сверхзадачу, поставленную режиссером, прямо на месте. Вместе с пятью мальчиками, моими ровесниками, мы должны были нести перед своим повелителем длинную и широкую бороду, сделанную из белой материи. По три с каждой стороны, расставив широко руки, мы вносили эту бороду в зал столовой, по этому случаю переоборудованной в концертный зал. Зрители должны были располагаться сидя и стоя вдоль стен. На наш праздник пригласили местных ребятишек с родителями. Был даже, кажется, запланирован конкурс на узнавание сказочных персонажей. Кто первый громко скажет имя, получал приз. Самодельную игрушку на ёлку, открытку, карандаш.
Наконец наступил день премьеры. Мы – актёры – собрались за кулисами /служебном помещении позади столовой/ и напряженно стали готовиться к выходу. Вдруг учитель русского языка местной школы, допущенная в творческую лабораторию детского дома в последний день, как консультант, усмотрела непорядок в трактовке сюжета из «Руслана и Людмилы», а именно: Бороду Черномора должны были представить на обозрение присутствующих, вовсе не “арапчата”, как по-Пушкину, а не пойми кто?! Вопиющего поношения Александра Сергеевича она снести не могла. Правда искусства для неё была на первом месте. Выход был найден в мгновение ока. Этот незабываемый режиссёрский ход чуть не отвратил меня от участия в лицедействе на многие годы вперёд. Но это потом, а сейчас она сбегала в соседний дом, принесла горшок чего-то чёрного /оказалось обычной печной сажей/, велела нам – «арапчатам» - раздеться до трусиков и маечек, и, с помощью двух или трёх своих молодых подруг, то ли учительниц, то ли колхозниц , быстро вымазала всем шестерым лица, руки и ноги – все места, не закрытые трусиками и маечками. – Во, теперь то, что надо. Арапчата!- удовлетворённо оглядела свою работу, не замечая, очевидно, что мы, переминаясь с ноги на ногу, стремимся оторвать по очереди стопы от холодного пола и поджать под себя.Кто-то из её помощниц, дай ей Бог здоровья, подсказал, что на ноги, всё-таки, надо разрешить что-нибудь надеть, не лето, чай, а на такую деталь, внимания зрители не обратят. Мы быстренько нацепили свои ботиночки, до валенок, положенных в этом климате по-сезону,- ещё было далеко,- и заняли свои места при бороде повелителя. Большое помещение зала-столовой обогревалось двумя печками, стоящими по углам помещения. Одетыми, да во время обеда, получая горячую пищу, можно было не обращать внимание на прохладу, но сейчас... Хорошо, что наш проход начинал праздник первым. Заиграл баян местного гармониста-инвалида, не призванного на фронт по причине хромоты,зрители захлопали, занавеска, заменяющая занавес отодвинулась и мы, за ведущим процессию Дедом Морозом, торжественно вошли в зал. Ведущий стал говорить приветственную речь, поздравляя всех с Новым годом, потом представил нас, персонажей, прибывших специально для поздравления присутствующих . Дальше я не слушал, т.к. думал о том, чтобы быстрее это всё закончилось, отпустили одеться и согреться наконец. Обменявшись взглядами с товарищами по искусству и несчастью, я понял, что они обуреваемы такими же мыслями. Растираться ладонями и поколачивать себя, как учили, чтобы согреться, было немыслимо – руки заняты проклятой бородой. Сделать какие-нибудь движения гимнастики тоже нельзя. По той же причине. Оставалось одно. Околевать. Наша колонна медленно совершала круг по залу, делая остановки по знаку ведущего, представляющего очередных участников шествия. Их было много, но все были одеты: Дед Мороз и Снегурочка в шубах. Руслан в доспехах, Людмила в платье. Советские воины в своих военных одеждах, одни мы – арапчата - были укрыты от сибирского холода толстым слоем сажи, покрывавшей голые места. Когда шествие вернулось за занавеску и по плану в зале должны были развернуться основные события праздника,- как-то: игры, забавы деревенские с угощением, которое, как нам сказали, напекли местные жительницы с детдомовскими поварами, арапчата, не сговариваясь бросили чёртову бороду и побежали к скамейкам, на которых была разложена одежда. Но не тут-то было. Всех перехватила “художница”, зачернившая нас к представлению и потащила в угол, где стояли тазы и на табуретке возвышался большой медный чайник с длинным носиком.
- Давайте-ка быстренько мыться, а то всю одежду извозите, - приговаривала она, заталкивая меня с ногами в таз, держа одной рукой чайник, поливая мои ноги, а второй сгоняя чёрную воду сверху вниз. Двое её помощниц проделывали подобную экзекуцию с двумя другими моими подельниками, стоящими в тазах рядом. Остальных арапчат увели куда-то. Вода, может быть, была тёплой раньше, но к моменту омовения выстыла до комнатной температуры, о которой я уже сказал. Когда моя банщица перешла к лицу, шее и рукам, я уже, как ни стыдно в этом признаваться, тихонечко подвывал. Без слёз. В соседнем тазу, мой товарищ тоже не счёл возможным сдерживаться и тихонько заскулил. Было невыносимо холодно, обидно и жалко себя.
Молодые женщины наскоро закончили водные процедуры, быстро растёрли нас какими-то полотнищами, непрестанно говоря жалостливыми голосами ласковые слова, не одевая завернули с головой в свои овчинные тулупы и куда-то понесли бегом. Расстояние было небольшим. Через несколько минут мы оказались в хате перед приступком русской печи, на которую отправили одного за другим. Мы уже знали, что это такое. Иногда местные жители приглашали в гости младших детдомовских детей, знакомили с деревенским бытом, укладом жизни. Расспрашивали о нашем городе, семьях. Угощали немудрёной едой. Преимущественно рыбой, т.к. Ингалы, наша деревня, стояла на большом озере и рыболовство составляло значительную часть рациона жителей.
Старик-хозяин, – ему в нескольких словах разъяснили ситуацию, – тоже в нескольких словах, как нам объясняли ранее воспитатели – нехороших, выразил своё отношение к происходящему, привлекая в помощники и свидетели Бога, его маму, Святителей и ещё кого-то, чтобы они не оставили без внимания этих “глупых дур” за изгалятельство над сиротками. Но женщины тоже не были безголосыми. Втроем они перекричали старика, велели ему принести чего-то и приготовить что-то – мы замёрзли так, что почти ничего не соображали, не усваивали связную речь, слыша только громкие голоса. Затолкав нас на печь, призвав не слушать “старого дурака”, накрыв овчинными тулупами, одна посидела какое-то время, пока хозяйка – жена старика - не согрела вкусного ароматного питья, пахнущего травами, и не дала нам.
- Пейте, маленькие, пейте. Осторожненько, горячее. Милые, вы мои. Совсем дурёхи заморозили бедных. Ну сейчас всё пройдёт. Пейте, маленькие, пейте. – Она кончиком платка, повязанного под подбородком, вытерла уголок рта, потом, зажмурившись, коснулась глаза и полезла вниз.
Печка была тёплая, видно, недавно топилась. На ней, как мы потом нащупали под собой, накрытое домотканным полотном сушилась пшеница, рассыпанная тонким слоем. От горячего питья, тёплой печки и мехового тулупа сверху, вдруг стало трясти. Потом нам объяснили, что это "озноб выходил". Зарывшись носами в самодельные подушки, прижавшись друг к другу мы провалились в сон. Кто-то даже протяжно всхлипнул. Не берусь утверждать, что это был не я.
Утром за нами пришла воспитательница, когда мы сидели за столом и уплетали по большой рыбине, которую бабушка-хозяйка поджарила нам в молоке. Она учила нас, как следует отделять кости, чтобы не подавиться. А коричневую пенку есть можно, это молоко запеклось. Я никогда больше не ел такой вкуснятины и не слышал даже об этом способе приготовления. Дед отрезал каждому по большому ломтю хлеба от каравая, прижав его к широкой груди и сейчас сидел напротив, ухмыляясь в густую бороду. Чай он пил вместе с нами, только наливал его в блюдце, шумно втягивал в себя и отдувался после каждого глотка. Нас учили дома и в Интернате, что так делать некрасиво, но мы об этом ему не сказали. Знали, что замечания делать старшим - невежливо. Он так привык. Воспитательница подождала пока мы не закончим завтрак, от которого сама вежливо отказалась, поблагодарила за приют и ночлег и повела нас домой. Другие трое “арапчат”, оказывается, отмывались и ночевали в соседнем доме. Так же, как и мы. Это Новогоднее приключение, наше неудачное актёрское выступление и его последствия долго потом вспоминали, по-доброму потешаясь над нами, чуть не все наши ровесники в Детском доме, как и выражение, сказанное нашей воспитательницей при возвращении и представлении целых и здоровых Евдокии Васильевне – директору нашего Детского дома – интерната. Помню до сих пор её тёплую руку на своей голове и слова:
- Есть женщины в русских селеньях!»
Значение этих слов и откуда они я узнал и оценил позднее.