Глава из романа "Белые бураны"
Шел еще только второй день войны, немецкие войска быстро продвигались в Северо-Западном направлении, и по землям Прибалтики они продвигались еще быстрее, чем по Украине и Белоруссии.
24 июня ими были захвачены литовские города Вильно (Вильнюс) и Ковно (Каунас), а 29 числа группа армий «Север» заняла Екабпилс, Ливаны и южную часть Риги, включая железнодорожный мост через Двину.
И уже 27 июня 17-я бронетанковая дивизия Гудериана добралась до северной окраины Минска, выйдя таким образом на соединение с 3-й танковой группой Гота, которая 26 числа проникла в сильно разрушенный при отступлении советскими частями город Минск. Советские войска, находящиеся в районе Белостока, тщетно пытавшиеся вырваться из объятий надвигающихся на них с двух сторон немецких дивизий, оказались в огненном кольце, своеобразном котле, то есть в полном окружении противника. Это был явный успех немецких войск, которые, пробивая фронт своими стремительными и мощными ударами танковых армий Гудериана и Гота, быстро продвигались вглубь России на Север и Восток.
Но уже 22 июня в небе над Прибалтикой появились первые немецкие самолеты, которые сбросили свой тяжелый смертоносный груз на литовские города и села, и на гарнизоны советских войск в Литве и Латвии. Бомбардировке и разрушению подвергся и маленький город на границе с Латвией – Зарасай, где жила и работала Марите Мельникайте. В Зарасае разрушения были настолько сильными, что от завода и большинства зданий остались одни лишь развалины.
Под развалинами своего дома возможно погибли отец и мать Марите. Марите в это время не было дома. Она вместе с агитгруппой ездила по селам с выступлениями. Другие же рабочие завода спаслись лишь потому, что в воскресный день рано утром они не работали на заводе, и при налете немецкой авиации спрятались у домов в щелях и обычных погребах. Когда Марите с агитгруппой вернулась в город, она не узнала его. Вокруг дымились развалины…
Марите соскочила с машины и побежала скорее домой, надеясь увидеть свой дом целым, а мать и отца живыми, но на месте их бывшего жилища зияла лишь огромная воронка от разрыва авиационной бомбы. В муках и слезах она упала тут же на землю и груду камней в еще дымящихся развалинах, похоронивших ее родителей, и разрыдалась.
- Зачем вы меня покинули, оставили одну?... Почему вы не ушли или не спрятались, - шептала она и плакала. Потом с ненавистью к фашистским летчикам, скинувшим бомбу, встала и крикнула, подняв к небу кулаки:
- Изверги! Гады! Фашисты! За что вы убиваете матерей, стариков и детей? Покуда я жива, я буду бороться с вами и бить вас на нашей земле везде и всегда, пока хватит моих сил!
Собрались соседи, люди оставшиеся в живых после налета. Стали жалеть и утешать ее… Но разве можно было ее утешить? Она еще долго стояла, ходила и плакала у развалин своего дома, но, увы, это был уже не ее родной очаг, а холодная могила ее родителей.
Постояв так, она решила идти в райком и попроситься там, чтобы ее направили на фронт. Но в городе все было разбито, разбомблено и здание райкома тоже.
Секретарь Бразаускас, подъехавший на войсковой машине с Иваном Зарубиным, увидев ее, обрадовался, но, узнав, что произошло с ее родителями, начал ее утешать и успокаивать. Потом, отведя ее в сторону, сказал:
- Недалеко в Дукштасе на железной дороге мы формируем эвакуационный эшелон, чтобы вывезти на Восток всех наших людей – работников советских учреждений, а также всех граждан, желающих уехать. Мы с майором тебя сейчас туда отвезем на машине и скажем начальнику поезда, чтобы он тебя там устроил… Отправишься в тыл, в Россию. Ты нужна советской власти, Марите, и помни, что сейчас мы отсюда уходим, но это временно. Когда советские войска разобьют фашистов, мы вновь вернемся на Родину и тогда такие как ты отважные и надежные люди нам будут очень нужны, чтобы восстанавливать советскую власть. А сейчас, езжай на Урал, в тыл, учись там и жди, пока мы тебя не позовем. А на фронт, Марите, ты всегда успеешь…
В порыве братских чувств он обнял ее за плечи и сказал:
- Крепись, товарищ Марите, мужайся, это тебе от меня комсомольское поручение – приказ!
Затем к ним подошел Иван Зарубин. Услышав, что Марите эвакуируется на Восток, он обрадовался и сказал ей:
- Это моя Родина, мои края! Там очень хорошо сейчас – тихо! Желаю вам там устроиться.
Потом вспомнил и посоветовал.
- Марите, вы ведь помните Ванюрку Жигунова? Езжайте прямо к нему в Тюмень. Найдите его и, я уверен, он вас там устроит и сможет помочь во многих вопросах. Жаль, что он мне не успел написать, а то бы я вам дал его точный адрес. Но все равно, найдите его! Идите на заводы, в райком и другие советские учреждения, поспрашивайте всех – так и найдете. Ну что, договорились? – спросил он
Марите кивнула ему головой.
- Да, найду, тут у меня уже никого нет, - добавила она.
- Вот и хорошо, - обрадовался Зарубин.
- Ну что, поехали – время не ждет! – сказал Бразаускас Ивану.
Зарубин, открыв дверцу машины, приказал шоферу:
- Заводи!
И крикнул Марите:
- Садитесь, Марите! Нам надо ехать.
Она молча села в машину и машина тронулась, увозя ее из разрушенного родного города… После часа езды они прибыли на железнодорожную станцию Дукштас, где формировался эвакуационный эшелон с беженцами. Прибыли как раз вовремя – вагоны уже прицепили к паровозу и эшелон вот-вот уже должен был отходить. Зарубин подъехал прямо к паровозу, выскочил из машины и крикнул машинисту:
- Где начальник эшелона?
Тот показал рукой на следующий вагон:
- Там, в первом вагоне…
- Стой, не отъезжай, пока я не найду начальника поезда, понял? – крикнул Зарубин.
- Понял, - сказал тот.
Зарубин махнул Марите рукой и крикнул ей:
- Пойдемте со мной, Марите…
Он запрыгнул на подножку вагона и помог Марите подняться в вагон. Потом спросил у охранника:
- Где начальник?
Тот указал… Но начальник поезда уже шел к ним навстречу. Подойдя к начальнику поезда, Зарубин поднял руку к фуражке.
- Командир особого подразделения войск НКВД, майор Зарубин! – представился он и показал свое удостоверение.
Тот кивнул головой и сказал:
- Сергей Исаевич Крюков, начальник поезда.
- Отлично, - воскликнул Зарубин. – Сергей Иванович, со мной находится девушка, наш сотрудник. Ее нужно устроить в вагоне вашего поезда. Позаботьтесь о ней, дайте ей все необходимое: еду, одежду. У нее ничего нет – немцы только что разбомбили ее город и дом. Там погибли ее родители…
- Будет сделано, товарищ майор! – отчеканил начальник поезда.
- Ну, тогда все! – сказал Зарубин и, повернувшись к Марите, сказал:
- Счастливой дороги вам, товарищ Марите!
- А как же вы с секретарем? – спросила она его.
- А мы – прямо на фронт! Это наша главная задача – защищать Родину. Прощайте!
И уже, выходя из вагона, он обернулся и улыбнувшись сказал:
- И передайте от меня большой привет Жигунову. Пусть он вас валенками и полушубком обеспечит, а то за Уралом зимы-то очень жгучие – морозные… Сибирь ведь!
Затем, махнув рукой, он спрыгнул с подножки вагона и дал сигнал машинисту:
- Пошел!
Сел в машину и машина стала удаляться… Марите все это время смотрела ему вслед – эти два человека были последней ниточкой, связывавшей ее с Родной землей. Поезд тронулся и стал набирать ход… Внутри у Марите как будто что-то оборвалось…
Эшелон, в котором ехала Марите, был переполнен беженцами. В узких и старых вагонах было темно и душно, от множества людских голосов фоном шел непрекращающийся гул. Марите комендант поезда пристроил в вагоне рядом с такими же молодыми, как и она, девчатами, прибывшими в Дукштас на поезде из Дебейкяйской волости. Присутствие таких же молодых и веселых подруг отвлекало ее от тягостных дум о потере родителей и расставании с родной землей. Она немного повеселела, а потом начала и разговаривать. Особенно Марите понравилась Валя Костинайте – комсорг Дебейкяйской волости. Непосредственность и доброта Вали как то сразу соединили их вместе и сердцем, и душой.
- Ну что, девушки, давайте будем знакомиться, - предложила она Вале и другим девчатам, и сама первая протянула им руку…
- Меня зовут Марите. Я из города Зарасай… Тоже, как и вы, комсомолка и еду одна. Работала на заводе… а теперь вот еду в Россию. Завод наш сегодня утром разбомбили немцы… От их бомб погибли и мои родители, - еле сдерживая слезы, сказал она.
- Боже мой, какое несчастье! – кинулась к ней Валя. – Марите, я вижу, ты стойкая и мужественная девушка – не падай духом, крепись! Мы все вместе с тобой. Девчата, давайте будем всегда держаться вместе и поддерживать друг друга. Ведь мы все из одного и того же края. А поэтому, давайте будем и дружить, а?
- Правда, девчата, ведь мы же землячки. Давайте будем другу помогать во всем, согласны?
- Конечно, согласны, - загалдели девчата все вместе. Они собрались в один плотный кружок и, обнявшись, пожали друг другу руки.
А поезд, тем временем, постукивая колесами, уже пересек литовскую государственную границу и шел по латвийской земле. Заканчивался первый военный день, солнце уже давно скрылось на Западе, там, откуда и пришла угроза всем народам, живущим на этой земле. Наступили густые сумерки и машинисты гнали свой состав со всей возможной для этой местности скоростью, ведь только в темноте и ночью составу можно было пройти эти несколько сотен жестоких километров и не быть разбомбленными немецкими бомбардировщиками.
Но все-таки на некоторых переездах поезд сбавлял ход и машинисты даже останавливали состав, чтобы как-то обезопасить себя – разведать на разъездах. Выходили и спрашивали встречных людей - далеко ли немцы и свободен ли путь перед ними на Восток. Ночью осторожно эшелон прошел латвийский город Даугавпилс и все ехавшие в нем уже думали, что состав благополучно выскользнул из опасной зоны, контролируемой немецкой авиацией. Но только лишь забрезжило раннее утро… и начался этот кошмар второго дня войны…
Возле латвийского городка Резекне их эшелон засекли и атаковали немецкие летчики. Они начали уверенно выгружать свои немалые бомбовые запасы на их несущийся на всех парах эшелон, пока, наконец, не повредили паровоз и состав не остановился.
Поднялась паника, несчастные беженцы бросились прочь врассыпную и подальше от горящих на рельсах вагонов, а на них с воздуха пикировали и сбрасывали бомбы немецкие ассы. Всех охватил всеобщий ужас. Они кричали, бежали в поле и падали, сраженные осколками от взрывающихся бомб.
Марите крикнула девчонкам, когда они выпрыгивали из вагона:
- Девчата, ложитесь на землю и ползите! Не вставайте!
И сама тут же упала, скатилась с насыпи и поползла дальше в поле. Так они и остались живы… А когда бомбежка закончилась и немцы улетели, люди начали приходить в себя, собираться в группы, искать своих близких и под рев и стоны отправились дальше пешком в город…
Уже вторые сутки Марите и несчастные беженцы из разбитого бомбами эвакуационного эшелона находились в городе Резекне. Всех, кто остался в живых, поселили в здании школы. Все это время Валя, Марите и остальные девушки, ехавшие с ними в одном вагоне, держались вместе.
Обстановка была сложная – появились слухи, что немцы уже захватили Вильнюс и приближаются к Риге. Люди находились в тяжелейших условиях, фактически, брошенные на произвол судьбы. Снабжения продуктами – никакого. Воду для питья и приготовления пищи приносили чайниками, бидончиками из ближайших колодцев и речки. В здании царила теснота и шумность.
Марите понимала, что оставаться здесь долго нельзя. Сидеть вот так и ждать, когда кто-нибудь вспомнит о них, приедет, вызволит отсюда и позаботится в дальнейшем. Надеяться на это было просто глупо. Всем уже было не до их разбитого эшелона – все панически убегали. Немцы были в нескольких десятках километров от Резекне. Ей хотелось кричать собравшимся: «Товарищи, надо уходить отсюда на Восток своим ходом!». Но этого делать было нельзя – поднимется паника и она это понимала. И Марите пошла искать начальника эшелона. А он, раненый в руку, уже ничем не мог помочь девушкам.
- Товарищ Крюков, что же нам теперь делать? – спросила она его. – Ведь вы единственный представитель советской власти, которая осталась еще здесь, в этом городе. Посоветуйте хотя бы что-нибудь.
- Знаете что, девушки? Уходите-ка вы поскорее отсюда на Восток, пока это еще можно сделать, поняли? – сказал он ей.
- Объявить это во всеуслышание… я не могу… начнется неразбериха, паника. Но и сидеть здесь, ждать чего-то тоже нельзя. Проходящих поездов здесь больше уже не будет. Так что, идите девушки отсюда пешком и как можно скорее – немцы уже рядом, не сегодня – завтра будут здесь… или перекроют впереди все большие дороги… Тогда вы отсюда уже не выберетесь.
- Я вам советую идти своим ходом и я отсюда тоже уеду. Пусть каждый теперь решает сам за себя. Ведь вы, я думаю, комсомолки, да и я представитель советской власти… Если немцы нас поймают, то повесят, как пить дать. Вот и весь ответ, - сказал он. – И еще совет: идите по железной дороге, то есть, по шпалам. Шоссейные дороги сейчас все перегружены, да и немцы их часто бомбят… Идите туда, где солнце восходит – там восток… А впереди на пути у вас будут три города: Карсава – латвийский и два русских – Остров и Псков. Ну, а уже после Пскова, вы там наверняка сможете сесть на какой-нибудь уходящий на Москву поезд.
- Удачи вам, девчонки! – улыбнулся он грустно. – Я вот только чуть очухаюсь от раны и тоже за вами пойду следом. Вчера еще на западе гремела артиллерия, слышны были взрывы, а сегодня уже все затихло… Это не к добру… Это значит, что фронт прорван! Так что, идите, девушки, спасайтесь!
- А как же вы? Вы сможете идти… Пойдемте с нами вместе, - сказала Марите.
- Нет, нет. Идите сами маленькими группами – рассредоточьтесь, не привлекайте к себе внимание. Так вы сможете отсюда выйти… А если вы пойдете вместе большой группой – вас обязательно увидят и откроют огонь. Надо пробиваться на восток маленькими группами или поодиночке.
Марите кивнула ему головой.
- Ну что ж, тогда прощайте, комендант, мы так и сделаем, - сказал она ему и пошла к своим девчатам.
Проходя мимо сидящих вокруг людей, Марите заметила стоящего у окна худощавого юношу, который задумчиво смотрел вдаль: на поля, на луга и на речку. Он что-то записывал карандашом на клочке бумаги. Заинтересовавшись, Марите подошла к нему и увидела, что он пишет стихи. Вокруг такая кутерьма, гремит война, а ему хоть бы хны! Стоит и стихи себе сочиняет. Поистине, поэты – это люди не от мира сего. Живут в своих мечтах, в своем мире. Но они чувствуют и видят все в десятки раз ярче и острее, чем обычные люди. Такими они уж рождаются. Видно, само небо посылаем их к нам, чтоб говорить их устами, общаться со всем этим неземным, разноликим миром.
- Вы поэт? – спросила он его, улыбаясь. – Я вижу, вы пишите стихи…
- Я только учусь этому, - сказал он, смутившись. – Может, когда-нибудь я и стану поэтом.
- Пожалуйста, прочитайте мне ваши стихи и я буду вашим первым слушателем! – воскликнула Марите.
- Да, у меня тут и читать-то нечего… всего несколько строчек, - застеснялся он.
- Давайте, давайте… У настоящего поэта каждая строка на вес золота – дорогого стоит, - сказала она.
- Ну, если вы так хотите… тогда слушайте. Я только сейчас их написал, - улыбнулся он.
Затихло все, взошла зоря
И этот день от нас уходит.
Как свет весны, звездой горя,
В краях таинственных мелодий.
А этот мир лугов и нив,
И юных рощ, и звонких пашен,
Лишь в нашей памяти он жив,
Еще вчера он звался нашим.
Вдали туман, седой как дым,
Среди дубрав печально бродит,
Как одинокий пилигрим
В краю несбывшихся мелодий.
Застыли звездные поля
В лесов зеленом хороводе.
Уходит день, звездой горя,
А с ним и мы в свой путь уходим.
- О-о-о! Так это уже зрелые и хорошие стихи, - сказал восхищенно Марите. – Поздравляю вас, молодой человек, с большим поэтическим началом.
- А как вас зовут? – спросила она его.
- Юрий Тронин, - сказал молодой поэт.
- Звучит ярко и звонко, как Кронин. Значит, вас ждет прекрасное будущее, - улыбнулась она ему. – Прощайте, и пишите, не бросайте, не останавливайтесь на достигнутом… И еще, и это уже совет деловой, касающийся всех наших обстоятельств: как можно быстрее уходите отсюда на восток, не ждите… Возможно, завтра здесь будут уже немцы.
- Хорошо. Спасибо за совет. Мы сегодня же отсюда уйдем… Но лучше бы все-таки нам остаться, а? И бороться с немецкими захватчиками на нашей земле, здесь, в наших селах, городах, в наших лесах… Как наши предки боролись с крестоносцами, - начал говорить юноша горячо, с пафосом.
- Это правильно, - ответила Марите, - но для этого мы пока еще слишком слабы, не готовы. Подождите, Юрий, скоро мы окрепнем и снова сюда вернемся. А пока нам нужно уходить…
- А вы кто? Как вас зовут? Вы появились так внезапно, как Жанна Д`Арк! Наверно вы учительница русского языка, а? – начал выспрашивать у Марите Юрий.
- Нет, я не учительница русского языка и не поэтесса, и, конечно, не Жанна Д`Арк. Просто я люблю поэзию, эту нашу жизнь… и особенно стихи нашей литовской поэтессы Соломеи Нерис. И еще, мне очень нравится поэзия Адама Мицкевича, особенно его поэма «Гражина». Ну вот, видите, Юрий, как все просто. А зовут меня Марите! Маша, Мария, очень распространенное женское имя, которое известно наверно всему миру – этим именем была названа мать Иисуса Христа – Дева Мария.
- Ну что ж, прощайте, мой юный друг! Готовьте себя к большим делам – к борьбе за лучшую жизнь. И когда вы станете матерым и великим поэтом, может быть, тогда, после войны мы с вами встретимся на каком-нибудь вечере и, вспоминая прошлое, поговорим об этих суровых днях и уже по-другому оценим их значение.
Она, прощаясь, кивнула ему головой и, отойдя, остановилась и помахала рукой. Он тоже как завороженный махнул ей рукой, шепча про себя: «Прощайте, Марите, Жанна Д`Арк, Маша, Маруся… До свидания, Мария!».
А Марите вернулась к своим девушкам и сообщила им:
- Поездов больше не будет – ждать бесполезно. Им прийти просто неоткуда – надо самим шагать пешком, выбираться отсюда, пока еще можно. Разобьемся на мелкие группы: по два-три человека – и в путь!
- Уходить отсюда нужно сегодня же – немцы заняли Ригу и уже двинулись к нам, сюда на Восток. Кто хочет идти с нами, давайте, поднимайтесь и пойдемте – завтра будет уже поздно! – предупредила она девчат.
Собрав все свои довольно скромные манатки: пальто, кофту, юбку, шаль и сапоги с носками, да еще белье в один узел, а котелок, ложку, ножик, спички, крупу, хлеб, сало, соль, лук и колбасу – в другой, они с Валей Костинайте отправились, не медля, по шпалам в дальний путь – на Восток, в Сибирь, за Урал… А точнее, в сибирский город Тюмень, бывшую родину царского советника и радетеля Гришки Распутина, о котором так живо и красочно рассказывал ее друг Ванюрка Жигунов.
Теперь у нее была какая-то цель, было место, куда она хотела попасть и друг, который всегда ей поможет, - думала она и шла, уверенная в своей правоте. Она шла и вела за собой, воодушевляя этой уверенностью, свою подругу Валю… Они шли и шли… долго – день и ночь, без сна и отдыха, спешили, подгоняемые страхом оказаться в немецком тылу – в окружении…
А вокруг на дорогах творилось что-то невероятное и несусветное: заторы, проверки на мостах, шум, гам, крики, налеты немецкой авиации… С Запада ехали повозки и тянулся сплошной поток беженцев. Взвывая моторами, ехали обшарпанные взрывами машины, а на Запад шли войска – солдаты, артиллерия, танки… Собранные, как видно, на скорую руку, кое-как обмундированные и не очень обученные, с плохим вооружением…
Они шли погибать, затыкать своими телами те дыры, которые так стремительно и искусно пробивали в нашей линии обороны немецкие генералы своими танковыми колоннами, ведомыми Гудерианом, Готом, Клейстом и другими немецкими военачальниками, учившимися когда-то и проходившими военную практику в полях Советской России на танковых полигонах под Харьковом и Саратовом.
Но как было тяжело покидать родную землю…
По железной дороге на Псков Марите с Валей шли уже три дня, делая каждый день более тридцати километров. Хоть по этой дороге поезда уже не ездили, но все равно идти по шпалам было трудно и неудобно, потому что по пути часто встречались обходчики и патрули, которые, проверив у них документы похотливо шутя, сгоняли девушек с насыпи, запрещая им, таким образом, идти и дальше тем же путем. Но девушки, как назойливые мухи, обойдя их, опять вскарабкивались на насыпь и шли день и ночь все дальше и дальше, пока не выбивались из сил, и не останавливались где-нибудь в лесу на ночлег, потому что это был тот единственно правильный путь, та единственная прямая дорога, которая могла избавить их от блужданий и привести точно к поезду на вокзал какого-нибудь следующего, еще не захваченного немцами, советского города. А, устав и делая привал на ночлег, они сходили с железнодорожной насыпи и, отойдя шагов на тридцать вглубь леса, разжигали там костер, чтобы обогреться и приготовить себе пищу из прихваченных с собою кое-каких продуктов, и конечно поспать.
Такой «партизанский» способ передвижения и ведения жизни был не в диковинку Марите. Еще с детства она была знакома с такой деятельностью, потому что с малых лет дни и ночи проводила в полях, пася помещичий скот летом на пастбищах. Она не боялась лесных разбойников с болотами и чащоб с лешими, волками и змеями. Знала как сориентироваться в лесу без компаса, как правильно определить север, юг, запад и восток.
Другое дело, Валя – городская девушка. В лесу она всего боялась: и криков совы, и непонятных шорохов, и даже треска ломающихся сухих веток. А потому, засыпая, жалась к Марите как маленький ребенок к своей маме.
Но однажды на вторые сутки их путешествия, когда они таким образом расположились отдыхать в лесу, и уже собирались разжечь костер, железнодорожную насыпь, крадучись, пересекли с другой стороны две группки людей в зеленой камуфляжной форме. Всего их было семеро… и они направились, видно, по воле случая, именно в их сторону.
Очевидно, что это была какая-то немецкая разведывательная группа или диверсанты, заброшенные за линию фронта в тыл советских войск для диверсионных работ, чтобы создать в тылу панику и дезорганизацию.
Марите и Валя замерли на месте ни живые ни мертвые, боясь пошевелиться возле тропинки у кустов колючего густого шиповника и хмеля. За кустами было углубление в виде небольшой ямки, заросшей по бокам высокими травами и бурьяном. Эта ямка-то и укрыла девушек, и спасла от немецких солдат, а вернее говоря, от абсолютных убийц, шедших по тропинке прямо в их сторону…
Посмотрев на Валю и увидев весь ужас, отразившийся на ее лице и в глазах, Марите поняла, что та уже не соображает своим умом и не владеет сознанием. Еще миг – и она закричит и бросится бежать отсюда куда глаза глядят, и тем самым выдаст себя и ее. И это будет их последней минутой, последней глупостью в их жизни.
Марите, схватив голову Вали, закрыла ей рот ладонью, и немного успокоив ее, вполголоса приказала ей:
- Ползти за мной!
Затем сама схватила рюкзаки и узлы и юркнула в сторону от тропинки за густые колючие заросли шиповника и хмеля, а там, обнаружив щель, впихнула туда Валю, потом рюкзаки и затем забралась сама за спасительную ограду из колючих веток и листьев.
Ждать пришлось недолго. Через несколько минут фашисты уже расположились точно на их месте неподалеку от колючих веток и листьев. Девушкам было хорошо видно, что они делают и даже слышно, о чем они говорят. Марите, немного понимающая немецкий язык в пределах программы изучения иностранных языков в средних учебных заведениях, прислушалась к их разговору. Вдруг один из немцев, старший по званию и возрасту, сказал более младшему по рангу:
- Курт, дружище, пойди-ка вон к тому кусту шиповника и посмотри – не созрели ли на нем ягоды? А заодно и насобирай там для костра сухих веток.
У Марите сердце заколотилось и ухнуло в пятки… «Вот тут нам и конец», - подумала она. Оружия у них не было – защищаться было нечем. Да и что дало бы это оружие? Всего один, два выстрела и все! А вот их сразу бы изрешетили пулями все шесть направленных на них автоматных стволов. Марите снова схватила руками голову Вали, пригнула ее к земле и сама уткнулась лицом в пахнущие лесным мхом кочки. Так, застыв и затаив дыхание, слившись с землей, пролежали они наверное, как думалось им, целую вечность, а прошла всего одна минута.
Курт подошел к зарослям шиповника и, сорвав еще зеленый незрелый плод шиповника, раскусил его. Скривившись, он выплюнул его и выкрикнул:
- О, майн гот! Какая кислятина… Ну и гадость эта твоя лесная ягода, черт возьми! Пускай ее лучше дикие звери едят!
Его друг, услышав его возглас и видя гримасу на его лице, рассмеялся:
- Ну что, Курт, не понравилась? Я же тебе сказал, посмотри, не поспела ли она, а потом ешь! А ты взял зеленые, да прямо в рот. Так можно даже то, что вчера съел вырыгать… Давай, неси скорее сучья для костра.
- Отставить сучья, и костров не разжигать, - выкрикнул старший группы. - Гюнтер, ты что? Башка-то у тебя варит? Распалив костер в лесу, мы сразу же себя демаскируем. Я вижу, окрыленные успехом, вы тут совсем распоясались. Пока ты тут у костра пятки будешь свои греть… думаешь, русские такие уж глупые? Увидев огонь среди леса не поймут, что его разожгли не их рабочие – лесничие и тем более не лоси дикие на отдыхе. Они оцепят и постреляют нас всех тут как цыплят, поэтому приказываю: прекратите всякое движение… ложитесь и отдыхайте… Довольствуйтесь сухим пайком – хлебом и консервами. Поняли? Даю час на отдых и подъем.
После этих слов в немецком лагере все затихло и Марите с Валей осторожно подняли головы. Марите, глядя на Валю, приложила палец к губам в знак того, чтобы она не двигалась и молчала. Та кивнула ей головой, что поняла.
Так они и пролежали целый час: не двигаясь и почти не дыша. Через час у немцев послышалась команда: подъем! И они задвигались, одеваясь, прилаживая снаряжение и проверяя автоматы. А потом так же быстро и тихо, как и пришли, исчезли как лесные призраки… и только тогда девчата вздохнули облегченно и решили вылезти из своего укрытия.
- Ну что, пойдем, посмотрим, что они нам там оставили?
- Ничего хорошего, наверно, кроме блох с шевелюр и бород, - ответила Марите.
- Марите, ты что? Блохи только у собак водятся, - засмеялась Валя.
- А ты думаешь они лучше? – сказала Марите. – Они такие же псы – животные, готовые по указке своего хозяина, фюрера, разорвать кого угодно на части. Думаешь они тебя бы пожалели, если увидели бы? Нет! Они нас тут же и пристрелили бы. Хотя и ты, и я им ничего плохого и не сделали… Это они тебе все плохое делают. Пришли, захватили твою страну, твои земли, выгнали тебя из твоего дома, да еще хотят тебя и твою силу использовать на своих работах, держать на цепи как рабыню. Кто они после этого? Волки, звери, твари поганые и все разоряющие на свое пути! – крикнула Марите.
- Тише, Марите, тише, не кричи, а то еще услышат, - замахала на нее руками Валя. – Пойдем лучше осмотрим их брошенный лагерь.
Они вылезли и перенесли свои узлы на место, где еще недавно, час назад, лежали и отдыхали немецкие солдаты. Но как ни искали, они там ничего так и не нашли.
- Да, видно это были опытные диверсанты, хорошо натасканные собаки, - сказал Марите. – Действуют профессионально, даже окурков не оставляют…
- Давай лучше уйдем отсюда, - сказала Валя. – Теперь я готова пройти еще 100 километров, чтобы только с ними не встречаться.
- Пошли, - сказала Марите.
И они отправились дальше…
Таким способом они шли еще несколько часов и на третьи сутки миновали уже на русской земле станцию Остров, а еще через несколько суток дотащились и до города Псков. Но тут на подступах к мосту их остановили часовые… Через мосты никого не пропускали, они охранялись специальными войсками - отрядами НКВД или охранной службы.
- Стой, кто идет? – услышали вдруг перед мостом Марите и Валя зычный мужской голос. И, обрадовавшись, что они дошли до города и их встречают русской речью, а не немецким «хенде хох!», замахали от радости руками и кинулись бежать по шпалам прямо вперед, крича по-литовски:
- Мяс летувос мяргялес (мы литовские девушки) … Драугас! (друзья)… Товарищи!
На встречу им из укрытия вылез какой-то боец и, направив на них винтовку со штыком, строго сказал:
- А ну стой, ундер-киндер, мать вашу мутер! Ишь, раскричались и разбегались… А то как пальну. Будет вам «драугас». Стойте-ка, фрау-мяргялес, там где стоите! И руками не шевелите, хенде хох, поняли? – добавил он, а затем, обращаясь к напарнику, засевшему за кучей мешков с песком, крикнул:
- Пилипенко! Вызывай командира сюда немедленно, скажи, диверсантов поймали. Оба женского пола с двумя мешками гранат или тротила за спиной. Что делать? Пусть сам идет и разбирается, мы по-немецки не понимаем…
- Да ты шо, Боня, які диверсанти, такі дівчата гарні! Дівчата з рюкзаками, та ще по-нашему говорят, а в рюкзаках, мабуть, сало та ковбаса смажена з часником, - мечтательно выразился Пилипенко, выглянув и увидев двух красивых девушек, стоящих перед Боней с приподнятыми руками.
- Давай, звони, не разговаривай! Враг всегда под красивых девушек рядится – соблазняет, особенно диверсанты, - многозначительно произнес Боня.
- Да, мы не фрау и не киндер, мы литовские девушки, - начала, наконец, говорить с солдатами по-русски Марите. Мы беженки из Литвы… Наш эшелон разбомбили немцы… Вот мы и идем пешком по рельсам.
- Ничего, ничего, фрау-гражданки, сейчас командир придет, вот тогда и разберемся, кто вы и что вы там несете в мешках… А пока спокойно стойте, - приказал Боня.
- Ну, блин, Боня, - хохотнул Пилипенко, - счас командир тобі даст тлумача, може, ще и орден… А дівчата таки молоді та гарні. Не фройлен немецькі, а точно наші, - добавил он, берясь за трубку.
Через несколько минут к ним прибежал, запыхавшись, лейтенант Подлужный с другого конца моста. Его встречал рядовой Пилипенко.
- Ну что тут у вас, товарищи бойцы? Каких диверсантов поймали? Тротила у них много нашли и изъяли? – начал расспрашивать лейтенант по дороге у Пилипенко.
- Та ні, товаришу лейтенант. Тротила в них зовсім немає, це Бонапарт таке придумав і прізвище дав їм, йому так почудилось, - начал успокаивать командира Пилипенко.
- Вот я ему дам, «почудилось». Что он овцу от барана не может отличить: девок от диверсантов! Ах, сволочь, - разозлился лейтенант.
- Та Бонапарт завжди такий, товаришу лейтенант, він, мабуть, хоче орден получить, - усмехнулся Пилипенко.
Они уже подходили к Бонапарту по фамилии Пятов. Разгоряченный лейтенант, видя, что перед ними никакие не диверсанты, а обычные молоденькие девушки с рюкзаками за спиной, залился краской стыда за своего подчиненного и, чуть сдерживая гнев, крикнул ему:
- Бонапарт… Пятый! Отставить вашу «команду»!
- Есть отставить, но я не Пятый, товарищ лейтенант, а, - раскрыл было рот Пятов.
- А поди-ка ты подальше, Бонапарт, какой ты там… пятый или шестой, это уже не важно, главное, что один Бонапарт уже был в истории императором Наполеоном, а вот пятого уже не будет, это точно, Пятов, понял?
- Извините, девушки, - подошел он к девчатам, - откуда вы путь держите?
- Мы из литовского города Зарасай, эвакуированные… Вот, ехали на поезде, а наш эшелон немцы возле Резекне и разбомбили… идем теперь пешком… Вот наши документы, - подали Марите и Валя свои паспорта лейтенанту.
- А где вы раньше работали, я ведь в Зарасае служил когда-то и недавно прибыл оттуда, - начал тактично выспрашивать лейтенант у девчонок.
- Мы вообще-то комсомолки, а я лично работала на заводе и по заданию нашего секретаря комсомола Бразаускаса часто ездила в агитбригадах с солдатами майора Зарубина по городам и селам. Мы там проводили собрания, лекции и давали концерты.
- А-а-а, так вы знаете майора Зарубина, - обрадовался лейтенант. – Я как раз там у него в части и служил. Вот хорошо как совпало. Все, девочки, вы свободны!
- Извините за недоразумение. Лейтенант Подлужный, честь имею, - отчеканил он, отдавая честь. И повернувшись к Пятову и улыбающемуся Пилипенко, показал кулак и прошипел:
- Ну все, Наполеон Бонапарт – Пятый… Ты у меня еще получишь медаль…
А девчата были довольные встречей. Наконец-то они попали к своим… русским. Лейтенант, проверив документы, отпустил их и хотел уже уходить, но задержался. Увидев, что они стоят в нерешительности на железнодорожной линии у моста, подошел и сказал:
- Девушки, вам нужно сейчас сойти с насыпи, выйти на главную магистральную дорогу и идти дальше по ней до самого города, а через железнодорожные мосты здесь ходить нельзя – они охраняются.
- Товарищ лейтенант, а как же нам быть… Мы тут не знаем никого: ни дорог, ни улиц, ни вокзалов, даже самого названия города, - сказал Марите. – Ведь мы так заблудимся.
- Этот город называется Псков, - смягчился лейтенант. – Ладно, девушки, поскольку вы, Марите, из Зарасая, считай, моя землячка, я как-то постараюсь вам помочь. Идемте на КПП, я свяжусь там со своим начальником службы, объясню ему сложившуюся ситуацию и попрошу, чтобы он вас посадил на какой-нибудь транзитный поезд, идущий на Москву или восток России.
Марите обрадовалась.
- Вот за это вам большое спасибо, товарищ лейтенант.
- Да, не за что, - улыбнулся лейтенант. – Я еще вам ничего хорошего не сделал, кроме, наверно, того, что спас от произвола Бонапарта - Пятого!
- О-о-о! Так ведь и это уже для нас что-то значит, - засмеялась Марите.
- Ну ладно, Марите, пойдемте на КПП, - предложил Подлужный. – Ничего, если я вас буду называть своей родственницей, женой моего брата? Так у нас лучше выйдет – начальство сговорчивее будет.
- Хорошо, называйте как хотите, лишь бы нас на поезд посадили, - согласилась Марите.
- Да, товарищ лейтенант, а мы вам хотели еще вот что рассказать… может, это для вашего командования важно… Когда мы шли сюда по железнодорожным линиям, то перед станцией Остров сошли с насыпи, чтобы немного отдохнуть в ближайшей посадке. Мы увидели как к нам, пересекая железнодорожный путь, приближается с другой стороны какая-то группа людей в камуфляжной форме. У них были немецкие автоматы и говорили они по-немецки. Они, видно, тоже решили немного передохнуть и сделать привал, и шли они как раз в то место, где расположились мы. Это было ужасно! Хорошо, что мы вовремя собрались и сумели спрятаться в колючих зарослях шиповника, а то бы нам был конец… Наверно, это была какая-то диверсионная команда… Их было семеро человек… Мы с Валей сидела так тихо, как мышки, боясь пошевелится. Они ведь были в десяти метрах от нас. Как мы выдержали это – не знаю! Один из них хотел разжечь костер, но старший выругал его и приказал, чтоб никакого костра не разжигать. Он так и сказал: «Иначе мы раскроем себя и нашу группу перестреляют русские». Через час, отдохнув, они ушли вперед по направлению к городу. Куда они шли не знаю… Или на Псков, или же свернули куда-то в другую сторону. Мы тогда побежали с Валей еще быстрее сюда, к вам. Вот, что мы хотели вам рассказать, - сказал она.
- Девушки, так это же хорошо, что вы нам это сейчас сообщили. Это очень важно. Теперь мы знаем, что здесь где-то неподалеку находится и действует немецкая диверсионная группа. Я сейчас сообщу об этом командованию и коменданту города. А вас мы обязательно посадим на какой-нибудь поезд. Пойдемте быстрее, - сказал лейтенант.
Они спустились к контрольно-пропускному пункту и Подлужный, переговорив с начальником КПП, приказал телефонисту:
- Немедленно свяжитесь с начальником гарнизона города Пскова, командиром отдельного охранного спецподразделения войск НКВД, а также комендантом города. Сообщите всем военным подразделениям города: быть бдительными! Возле города замечена и действует группа немецких диверсантов в маскировочных комбинезонах в количестве семи человек, хорошо вооруженная и обученная. Имеет на вооружении автоматическое оружие (автоматы), пистолеты, тротиловые шашки и рацию. Принять меры к задержанию или уничтожению…
Потом, связавшись с капитаном Сотниковым, лейтенант доложил, что у него на КПП находятся две девушки-беженки из Прибалтики, вышедшие из окружения. Одна из них является женой его брата. Она-то и сообщила ему, что мимо них, когда они находились в лесу недалеко от железнодорожной линии на отдыхе, прошла немецкая разведывательно-диверсионная группа в количестве семи человек.
- Как девушки узнали, что это немцы? – спросил Сотников.
- Очень просто! – сказал лейтенант. – Эти диверсанты остановились на отдых как раз в том же самом месте, что и девушки, в десяти метрах от них, но девушек они не заметили – те успели хорошо и вовремя спрятаться.
- Эти люди были одеты в маскировочную одежду, имели при себе немецкие автоматы с прямыми кассетными обоймами типа «Шмайсер» и говорили тихо и по-немецки. Один назвал другого Куртом, еще одного окликнули как Гюнтер. Командир приказал им костер не разжигать, чтобы не демаскировать группу, - сказал лейтенант.
- Где и когда видели эту группу ваши девушки? – спросил капитан.
- Группа была замечена в районе станции Остров два дня назад, - доложил лейтенант.
- Хорошо, лейтенант, у вас все? – спросил Сотников.
- Нет, товарищ капитан, - сказал Подлужный. – Девушки сейчас у меня на КПП. Они очень устали и не знают куда им идти. Они ехали за Урал в Сибирь – эвакуироваться, но их эшелон разбомбили…
- Товарищ капитан, их как-то нужно пристроить, посадить на какой-нибудь проходящий поезд, который идет на Восток. Они все-таки молодцы. Комсомолки. Одна из них моя родственница. Зовут ее Мария, вторая Валя. Если вы сможете, прошу, посодействуйте, - закончил лейтенант.
- Хорошо, лейтенант, это мы устроим. За то, что они принесли нам такие важные данные, мы в долгу перед ними не останемся. Посадим твоих девушек на поезд. Пускай приходят к коменданту, я сейчас с ним переговорю и комендант доставит их на вокзал, и проследит, чтобы начальник вокзала посадил их на поезд.
- Есть, товарищ капитан, они сейчас подойдут, - крикнул лейтенант.
- Ну вот, девушки, все улажено, идите к коменданту, а от него на вокзал – вас будут ждать.
- Ну что ж, спасибо, - сказала Марите, и как другу пожала ему руку. – До свидания!
- Счастливой вам дороги! – сказал лейтенант. – А вот насчет свидания – вряд ли, останемся ли живы, встретимся ли еще…
Капитан Сотников не удержался и сам приехал в комендатуру, чтобы лично встретиться и поговорить с задержанными у моста девушками. Они ему подробно, включая все мелочи, рассказали, фактически, то же самое, что и лейтенанту Подлужному, только, быть может, более эмоционально. Хоть капитан и не получил новых сведений от девушек о группе немецких диверсантов, но он был доволен и теми сведениями, которые девушки ему сообщили. Теперь он был уверен, что немецкая разведывательно-диверсионная группа Курта-Гюнтера (так условно он назвал это подразделение), движется именно к ним сюда, под Псков.
Потрясенный рассказом Марите о гибели близких ей людей и ее скитаниями, он сам отвез девушек на вокзал и договорился с начальником станции о том, чтобы тот при первой же возможности посадил их на какой-нибудь прибывающий из Латвии или Эстонии поезд, который идет на Восток. Сообщил перед этим в штаб, командованию, созвонился и дал указание всем своим подразделениям, которые вели охрану мостов, дорог и стратегических важных военных объектов, чтобы они усилили охрану, удвоили посты и были готовы встретить врага во всеоружии.
Все часовые, включая и патрульные группы воинских подразделений, производящих патрулирование в черте города и особенно на его окраинах, были проинформированы и вели тщательный досмотр всех прибывающих с запада «подозрительных личностей».
Вызванный для доклада по этому вопросу к начальнику штаба и руководству города, он высказал свое мнение:
- Скорее всего они предпримут попытку нападения на объект номер пять – железнодорожный мост Подлужного, - сказал он на совещании у начальника штаба укрепрайона. – Во-первых, это самый крупный и важный объект стратегического значения. Во-вторых, зачем им идти сюда к Пскову по железной дороге, а затем ходить где-то около города в лесах и выбирать какой-то другой объект? Ведь можно напороться на любые встреченные там воинские части, и быть раскрытыми и уничтоженными.
Все согласились с такими доводами.
- Ну, что думаешь, лейтенант? – Спросил он Подлужного. – Не кажется ли тебе странным, что немцы до сих пор еще не предприняли какую-нибудь, хотя бы маленькую попытку разведать подступы к твоему объекту. Ведь они шли быстрее девушек, а значит прибыли сюда и намного раньше их?
- Нет, товарищ капитан. Они где-нибудь здесь, сейчас сидят и наблюдают за нами, ждут удобного момента. Это точно. Я это чувствую. А насчет того, что они прибыли сюда быстрее и намного раньше девушек – это вряд ли. Ведь девчата бежали по линии тоже быстро. А если даже немцы их опередили, то совсем не намного – разница быть может всего в несколько часов. Я думаю, сегодня ночью они пойдут ва-банк и предпримут атаку.
- Ну, смотри, Подлужный, подготовь бойцов и держись ночью до последнего – никого не подпускай к мосту. Бей без предупреждения! А я тебе пришлю в подкрепление, если здесь вдруг что-то начнется, с десяток автоматчиков. Самое главное, контролируй подходы к мосту, освещай местность ракетами! Тогда им труднее будет приблизиться к мосту незамеченными, - сказал Сотников.
- Есть, товарищ капитан! Так и буду действовать: два пулемета спереди и сзади моста с высоты насыпи будут контролировать всю местность в округе, - ответил Подлужный.
- Хорошо, лейтенант, действуй! – сказал Сотников, собираясь уходить.
- А как там наши девчата, товарищ капитан? – спросил лейтенант.
- Твои крестницы? – улыбнулся капитан. – С ними будет все хорошо. Я их подвез на станцию и распорядился. Начальник станции теперь будет их беречь как зеницу ока – устроит по первому классу, - засмеялся он. – Больше вопросов нет? Тогда я поехал, а ты смотри – охраняй мост!
- Есть! – сказал лейтенант.
Когда капитан уехал, Подлужный собрал всех своих бойцов, охраняющих мост, построил их и сказал:
- Пилипенко, Пятов, Сокальский, Райзман, Еременко, Дутов и Ганин – ваше отделение сегодня ночью, оснащенное пулеметом и дрезиной, будет стоять на передней стороне моста. Получите полный боекомплект патронов, ракетницу и гранаты. Глядите в оба, чтоб ни одна мышь не пролезла через колючую проволоку! Сюда прибыла немецкая диверсионная группа. Возможно сегодня они предпримут нападение на наш мост. Не спать, не зевать, не высовываться – быть внимательными. При малейшем подозрении на движение освещать местность ракетами. В случае чего, бить из пулемета без предупреждения. Мы будем наготове.
- Ну, П’ятий, сьогодні тобі вже точно пощастить, ми тебе представимо до нагороди! Тільки от медаль треба тобі вибрати більш яскравішу, щоб як у Наполеона Бонапарта блищала, - сказал Пилипенко Пятову, подшучивая над ним и вызывая усмешку у собравшихся.
- Да иди ты, Пилипенко… Что ты ко мне со своими медалями пристал, вручай их себе сам, - огрызнулся Пятов.
- Та ні, Бонапарт, ти у нас вже примітна особа - «отличник военной службы» - двох дівчат вже затримав. Тобі першому нагорода і світить, - закончил Пилипенко под общий смех.
- Хватит, бойцы, прекратите шутки, дело здесь серьезное – готовьтесь к сражению! – сказал Подлужный. – Пилипенко – быть на телефоне! В случае чего – звони мне!
- Есть, - сказал Пилипенко.
- А теперь, вольно, и час отдыха!
Все бойцы разошлись по своим местам. А фронт приближался. К ночи совсем недалеко были слышны звуки артиллерийской канонады – немцы были уже близко.
Как и предполагал Подлужный, атака на их мост началась в полночь… Пилипенко с Пятовым сидели за мешками из песка и вглядывались вдаль за колючую проволоку заграждения перед мостом, прислушиваясь к возникающим там шорохам и звукам. Было темно, видимость была плохая и они, как ни старались, «просмотрели» первые действия немецких пластунов-разведчиков, которые уже наверно давно ползли к их укрепленному пункту, разрезая колючую проволоку. Но вот чуть звякнула подвешенная консервная банка на заграждении и Пилипенко, вздрогнув, крикнул Пятову:
- Давай ракету!!!
Ракета пошла вверх и осветила в шагах тридцати всю местность вокруг. Увидев движение у колючей проволоки, Пилипенко приказал Ганину:
- Бей туда из пулемета!
Пулемет гулко заработал и вокруг вдруг все ожило. Засвистели пули, в охраняющих полетели гранаты, которые, взрываясь, осколками разили мешки, а дымом и пылью застилали обзор обороняющимся бойцам. Атака длилась всего несколько минут, но шуму наделала много. Немцы так и не смогли незаметно и тихо подобраться к позиции бойцов лейтенанта Подлужного. Пилипенко приник к телефону и тут же сообщил лейтенанту о предпринятом нападении противника, и тот с группой бойцов на маленькой дрезине с ручным приводом уже спешил на ту сторону моста к позиции обороняющейся группы Пилипенко…
В ту ночь немцам так и не удалось взять мост. Да они и не предпринимали больше атак на него. Они не страдали геройством и не хотели подвергать свои жизни опасности. Они взяли его позже, когда к Пскову подошли их главные силы… Но это случилось уже на несколько дней позже… Бойцы Подлужного в безвыходном положении сами подорвали мост и отошли вглубь своей обороны. Марите и Валя успели уехать на каком-то чудом прибывшем с запада поезде. А Бонапарт «Пятый» по фамилии Пятов хоть и отличился при охране моста, медаль так и не получил. Не получили наград и другие бойцы взвода Подлужного. Тогда было не до медалей. Нужно было, отступая, бить врага, и смотреть как бы самим не попасть в окружение и немецкий плен… А за такую войну в окружении, как известно, советское руководство медалей не давало… Оно посылало вышедших из окружения живых солдат снова вперед со словами: «Идите назад, бейте врага, искупайте свою вину», считая, что вина за поражение лежит только на отступающих, измученных боями солдат, но никак не на военном руководстве.