Немец

Борис Артемов
На фото 1927 года семья Слинько. Анна Митрофановна, Антон Петрович и дети:Лида, Виктор и Владимир .

Долгие годы он строил дом. Любовно. Кирпичик к кирпичику. В три просторные комнаты. Под железом. С огромной кухней и особой коморкой, в которой на немецкий манер планировал обустроить ванную. Чтобы был уют. Чтобы всем хватило места. И им с Анной, и Виктору, и Лидочке. Вот только пожить в нём пришлось всего ничего. Так уж распорядилась судьба…
А дом этот на улице Ветряной стоит и сейчас. Только живут в нём совсем другие люди.

Конечно, никаким немцем он не был – потомственный полтавский крестьянин Антон Слинько.

Отчество у него имелось – Петрович. Фамилия – как у братьев и сестёр. И год рождения, прописанный в церковной книге, – 1893 от рождества Христова.

 А вот отца не было. Не помнил он его вовсе. К тому же злые языки поговаривали, что нажила младшего сына вдовая подёнщица из Оржицы чуть ли не от бродячего торговца-коробейника, заночевавшего по случаю в её покосившейся хатёнке.

А что ещё делать у хозяйки торговцу? Денег у Слинько отродясь не бывало. Если чем и была хата богата, так это чумазыми, вечно голодными детьми.

…Ганна, Мотря, Павло, Полина, Денис. И он, Антон.

С пяти лет начал помогать матери – сам зарабатывал себе на пропитание: пас гусей в имении местной помещицы Бережной.

А с семи – его с телятами из помещичьего стада уже в мае на всё лето вывозили на островок посреди Сулы. Пастухом и сторожем.

Раз в неделю управляющий на лодке привозил Антону корзинку с нехитрой снедью: каравай хлеба, солёное сало в полотняной тряпице и крынку с молоком – много ли надо маленькому дитяти. Тем паче, что среди деревьев прячутся ягодные поляны, а в прибрежных зарослях камыша бьет хвостом непуганая, нагулявшая жир рыба – жить можно, надо только не лениться.

 И никто даже не задумывался о том, что ребёнок не спит ночами, плачет и боится заходить в выстроенный для него шалаш: окрестности буквально кишели тянущимися к теплу змеями, которыми с давних времён был известен остров…

В четырнадцать лет Антон впервые отправился в соседнюю губернию. К немецким колонистам села Хортица. Из их мест немцы охотно брали работников: работящи, мастеровиты и к выпивке, не в пример екатеринославским, равнодушны.

Все знают: к немцу наниматься выгодно. Хотя и тяжела работа, но лишнего делать не приходится. Всё организовано разумно да с толком. И сам хозяин, не разгибаясь, рядом трудится, пример кажет. А когда есть садится – с работником свою еду делит. Ровней себе считает, коли работаешь без обману. И деньгами за работу никогда не обидит: как сговорились, так и заплатит. В срок, без обсчёта.

Сперва Антон с Павлом в Хортицу ездил. Только вскоре разошлись дорожки: с ленцой оказался братец, скуповат. Да и попутчик ненадёжный. Антон целый чемодан с подарками домой вёз. Маме платок тёплый и сестрицам обновки городские. А Павло ничего не вёз. Да ещё на станции то ль в Ромодане, то ль в Лубнах поезд ожидаючи, заснул, как его черёд вещи от шлеперов вокзальных стеречь выпал, и проспал братов чемодан.

 Так без подарков оба домой и приехали. Хорошо хоть деньги за пазухой в тряпице сохранили.

А со временем Антон и вовсе в Хортицу перебрался. Землю, конечно, покупать тут немцы не разрешали, и строиться тоже. Но работы было много, и жильё для рабочих немцы сами строили. Это только называлось – казармы. А на деле – уютные квартирки с отдельным входом и крылечком с палисадником.

 Не только казармы – церковь православную построили. Школу для детишек. И даже синагогу для евреев, что зерно у них покупали для перепродажи в Херсоне и Одессе.

 Сами немцы торговлей не особо занимались. Всё больше в поле да в садах. Или на заводах. Их тут тоже немало было.

Ведь как у немцев принято, старшему в семье землю передают, а иным либо уезжать, либо, получив родительские деньги, заводить свой промысел.

 Когда мировая война началась, на немцев местных косо поглядывать стали. Хотя вера их не то, что воевать, оружие в руках держать не велит. Многие тогда с Хортицы, из родного дома, за океан подались. Беда.

 Но ещё пуще беда пришла, когда царя свергли. Лишь неделю погостил на Хортице батька Махно, а память по себе оставил лютую. Речи за трудовой люд произносил, а вояки его немок по амбарам скопом сильничали, да убелённых сединами колонистов за сюртуки таскали. Не только золото искали – последнее из домов выносили. До исподнего.

Звали и Антона к себе – свобода ведь, своя земля – не чужеземца, чего, дескать, под немца гнуться. Только не пошёл Антон. Грабить и убивать – дело богопротивное. Разве это свобода?

Лихое время было, а вот, поди ж ты, тогда Антон спутницу себе на всю жизнь и сыскал. Анну Королёву.

Митрофан Королёв, отец её, с женой Мотриной из Орловской губернии происходили. Митрофан знатный мастер был по строительному делу. Вот немцы мельницы строить и позвали. И в самой Хортице, и в других колониях. Дочка Аннушка уже здесь, в Хортице, родилась. Почитай с самого детства как немка воспитывалась. Аккуратная, степенная. Только веры православной. А потом и сама детей нянчить стала. В доме у доктора Готмана.

После гражданской по декрету дали Антону землю. Стали они с Анной хозяйство налаживать. На купленном немецком фундаменте дом соорудили, лошадок завели славных. Сладилось дело. Соседи – все немцы. С утра до ночи копошатся, как муравьи, по хозяйству. Да всё с улыбкой, с радостью. Кому вроде как и непривычно: «битте шон», «данке шон», а Антону – словно музыка.

Взаправду говорят: близкий сосед дороже дальнего родственника. Антон больше своей полтавской родни чтил соседа Иоганна Мартенса. Многому у него научился. Хозяйничали чуть ли не сообща. Инвентарём друг другу подсобляли. Даже трактор хотели на паях купить. Не успели.

В конце двадцатых сгорела усадьба Мартенса. До тла. И дом, и хозяйственный двор. Может, конечно, и случайность, – так милиция определила. Только Антон уверен: подожгли. В острастку. Да ещё чтобы припугнуть. Тогда в местную коммуну силком загонять стали, а они же с Мартенсом – единоличники. Экспортники. После пожара народ в Хортице сговорчивее стал. Понёс своё в общие закрома.

 А Мартенс погоревал на пепелище да подался с семьёй в Канаду. Через полтора года написал Антону. И карточку прислал. Крепко на ноги встал. Хозяйство, живность. Сыновья при деле. Вот только за соседом скучает. В гости зовёт. А то, глядишь, и навсегда. В Канаде ведь земли для работящего человека много. Снова соседями станут.

Только где та Канада!?

…Так и прожил всю жизнь Антон в Хортице.
Лишь фотографировать семью возил в Запорожье. В известное ателье Финкельштейна, что на Базарной располагалось.

Когда землю в колхоз забрали, без дела не остался – в «Заготзерне» трудился, грабарём на Днепрострое, чушки на «Ковком чугуне» перевозил. Когда на месте его дома власть автошколу распланировала да взамен неухоженный пустырь дала, стал на нём новый дом строить. Чтобы большой, уютный. Для всей семьи. Для сына и для дочки.

Многое успел пережить – и голод, и войну. И внуков дождался. И дом достроил. Сад огромный на немецкий лад у дома разбил. И удовольствие, и заработок. С него, между прочим, и водопровод первым к дому протянул, и машину легковую марки «Победа» приобрёл, и дочку на врача выучил, и сыну-фронтовику внука растить подсоблял.

Но до самого последнего дня, пока не упокоился на кладбище у Свято-Никольской церкви, не изменял заведенному издавна правилу. Каждое воскресенье тщательно мылся, доставал из шифоньера купленный ещё в юности парадный костюм, крепкие так и не разношенные до конца ботинки, и неторопливо, здороваясь и раскланиваясь с соседями, шел по изменившимся улицам Хортицы. Оглядывался по сторонам и с тоской вспоминал былое: цветущие палисадники, увитые розами красные кирпичные дома колонистов, вежливые улыбки и манящий аромат свежей сдобы и кофе – свой давно утраченный рай.