А я, брат, люблю литераторов. Когда-то я страстно хотел двух вещей: хотел жениться и хотел стать литератором, но не удалось ни то, ни другое. Да. И маленьким литератором приятно быть, в конце концов.
***
Мы не видились, кажется, уже тысячу лет. Время и вправду летит. Он слегка постарел, немного осунулся. Левый глаз по-прежнему подёргивается, моргая не в такт с правым, всякий раз делая его улыбку ещё более добродушной и немного хитроватой.
Я люблю дядю Володю, люблю с самого начала. Люблю как он приезжает, входит на порог, садится в кресло и через несколько часов после полуночи меня отрывают от его рассказов и гонят спать. Он улыбается, делает жест рукой, что осталось совсем чуть-чуть, нас оставляют наедине, и наступают самые ценные минуты мужской откровенности.
— Леша, ты помнишь я рассказывал о местечке Алагяз, где долго служил мой школьный друг Юра Черемышин.
— Да, конечно, помню. Ты потом попросил перевода к нему, а затем нужно было срочно вернуться домой... да, эту историю я хорошо помню, — в некоторые моменты я путаюсь и постоянно перехожу с "ты" на "вы" и наоборот.
— Да, память у тебя всегда была дай Бог каждому. Но рассказывал я далеко не все. Ты прав, тогда в 73-м я много раз рвался и исчезал из Алагяза. Началось всё с того, что я оказался в Дербенте. Мне был по душе и комдив, и приемка, и морской воздух. Ну и хороший коньяк, конечно, был как золото в то время, сейчас даже не представить. Везли как ценный груз в Москву и вручали самым нужным людям. Да.. Пили, впрочем, тоже немало.
Шел третий год, а меня все одолевали мысли, как бы перемахнуть через хребет, а уж там было рукой подать до Юрки. Написал десять рапортов - постоянно отказ, мол, нужен здесь. Но весной 72го мне повезло. Майор один оказался очень толковый мужик, рассудив по уму, что в Алагязе я принесу пользы явно не меньше, чем здесь, он замолвил про меня словечко в штабе, благо были связи как раз с управлением южного военного округа.
Ту мою радость передать сложно. Юрку я не видел лет 6, мы писали письма, изредка созванивались, слали открытки домой, и наши матери с радостью пересказывали всё друг другу, а затем по кругу рассказывали нам.
В Алагязе Юра оказался совсем не тем дворовым мальчуганом, которым я его помнил и любил. Высокий, широкоплечий, выправка строевая, взгляд строгий, скулы жесткие. Не хочу говорить, что он принял меня холодно, но я явно жил до этого какими-то своими мечтами и теперь они не сбылись. Мы виделись не очень часто, у него была своя компания, и встретится поболтать о былом нам удавалось только на волейболе. Он был классный доигровщик. По уровню не уступал перворазрядникам и кмсам. Много, очень много игр мы вытащили только благодаря ему...
Эх.. Кроме волейбола вроде и вспомнить больше нечего, я был далек от Юры, а новых друзей — друзей, а не товарищей — не находилось.
Было уже раннее лето 73го, сидя в небольшом кафе в Алагязе я заметил миниатюрную, очень симпатичную армяночку. Она крутилась, помогая на кухне, лишь иногда показываясь на люди. Однако, один её острый черноглазый взгляд прострелил меня насквозь. Знаешь, как говорят о любви с первого взгляда. Тут было сильнее. Меня всего внутри всколыхнуло, поджались колени, но не было бесстрашия взглянуть на неё ещё раз. В тот вечер она больше не выходила с кухни. На следующий день, набравшись немного уверености и солдатской непробиваемости я направился прямиком на кухню этой забегаловки. Мы столкнулись в дверях, была неловкая пауза, снова тот острый вскинутый взгляд, а затем смущенные приподнятые плечи, которые побаиваются меня, но разрешают войти.
Азнив было 19 лет, она очень бегло и красиво говорила по-русски, и казалось, что не было тех тысяч километров, отделяющих наши родные места друг от друга. До сих пор не могу объяснить отчего мы сблизились. Я просто знал, что она моя. Это было постоянное влечение. Ко всему, к её присутствию, к её улыбке, к её мягко сказанным замечаниям, к ледяной водице, которую она приносила по утрам, к её материнской заботе и игривой женственности, к её словам, к тонкой талии, к тайнам её тела, к её любви. Порой хотелось крепко сжать её в своих объятьях и не отпускать по целому дню.
Не отпрашиваясь, я уходил со службы и бежал к ней. Она стала тем центром, фундаментом, смыслом о котором я мечтал. Мне начало казаться, что судьба привела меня в Алагяз вовсе не из-за Юры, а ради встречи с ней.
Конечно, я не мог быть видеть её каждый день, служба есть служба. Однако, в сознании до сих пор ярко рисуется, как мы валяемся на траве под сенью высоких дерьев, мы полны энергии, сил, чувств. Красивы, молоды, стройны. Наша страсть накаляет и подчиняет нас, затем трансформируясь в платоническую душевную близость. Она ночами шепчет мне о любви: "Зирум ейм кэз байтс чи карохё спасель".
И эту единственную фразу на армянском я помню до сих пор.
Думалось мне тогда, что я знаю всё о ней, что она владеет моими думами, а я её. Однако, я ошибался. В сентябре другая местная девчушка рассказала мне, что видела Азнив вместе с Серго. Я знал, что когда-то они нравились друг другу. Но что они могли делать вместе сейчас? Оказалось, что всё. Они уезжали загород, целовались, обнимались... Меня крутило, я не мог поверить, что это преданное, испытавшее так много со мной чудесное создание способно на такое. Азнив уверяла, что она уважает старого друга и это лишь ребячество. Однако, всё кончилось, когда я застал их вдвоем.
Я вспылил. Кавказ взыграл и в моей малоросской крови. Мне был по нраву любой кинжал — лишь бы прирезать её, его или себя. Меня остановили. Затем Юра похлопотал, чтобы мне дали внеочередной отпуск, и я уехал домой.
Потянулись дни ожидания того, что будет дальше. Дней через 10 пришло письмо от Азнив. Хоть её почерк был слегка неразборчив, я за несколько секунду прочитал двухстраничное письмо. Она просила прощения, оправдывалась тем, что боялась, что я уеду и оставлю её совсем одну, говорила, что любит только меня и просит меня вернуться, изнемогая без любимого.
Возвращаться нужно было в любом случае. Я ехал в смешанных чувствах. Я не мог понять измена эта физическая или духовная. А если духовная, то с человеком, который заменит меня ей или нет? Тот Серго был совсем мальчишкой...
Она много плакала у меня на груди, ласкала изо дня в день. Тогда я простил её, честно. Однако что-то надорвалось внутри, одна из тех струнок, что играла с ней в резонанс, угасла. За ней стали угасать другие. Но я любил её, любил как никогда прежде. Любил уже по-другому, но любил. Ближе человека у меня не было. Я не мог проснуться или заснуть без мысли о ней. Мы делили этот мир пополам, образуя единое целое...
Меня готовили к переброске на Дальний Восток. Там открывалась база, и нужны были специалисты. На три первых месяца я должен был переехать один, так как не было построено условий для семейных.
Нужно было что-то решать. Семья Азнив хотела выдать её замуж, а я не мог делать поспешных шагов. Решили, что первые месяцы разлуки послужат нам хорошей проверкой чувств или дадут шанс начать все сначала.
Условия оказались суровыми, влажный климат, изматывающая работа. Я был чужой этим местам. Я заболел, и мой кашель не нравился врачам. Только сотни пропитанных любовью писем моей любимой и шелест её голосочка в телефонной трубке поднимали меня на ноги.
Я был комиссован и приехал в Алагяз немного раньше. Азнив встретила меня у самого поезда, и тех трёх месяцев разлуки как не бывало. Неделю я приходил в себя, Азнив отпаивала меня домашними настойками, козьим молоком. Я стал дышать намного легче, кашель почти пропал.
И тут.. Наверное, самую большую свою роль в моей жизни сыграл Юра. Да, мой друг детства. До сих пор не знаю, как сложилась бы моя судьба, не расскажи он мне той горькой правды. К тому времени его уже повысили до старшего лейтенанта, и во время моей командировки он принимал делегацию из Генерального Штаба, инспектирующую наш округ. За богато накрытым по тем временам ужином рекой лились разговоры, громкие споры и алкоголь. Обслуживали офицеров девушки из того летнего кафе, где работала Азнив. Как рассказывал Юра, одному прибалтийскому майору очень приглянулась моя Азнив и у них случился мимолетный роман.
Это был крах. Я поверил Юре, и Азнив затем во всём призналась. Дрожащим плачащим голосом она обвиняла меня в том, что я бросил её, уехал. Она всеми силами пыталась меня забыть и разлюбить , не надеясь, что я к ней вернусь.
Я не смог её простить. Это была измена. Измена с первым встречным. Предательство всех наших таинств. Меня бросает в холод и дрожь, когда я представляю как она обнимала и целовала другого перед самым моим приездом, делила с ним свои мечтания и строила планы на будущее...
Наступил разрыв. Я уехал домой и больше мы никогда не встречались.
— Ну почему, Вы ведь так её любили, отчего не смирились, не порвали ещё одну струнку внутри?
— Лешенька, я её люблю все эти сорок лет. Конечно, это уже некий замыленный, но самый теплый для меня образ. Не знаю какая она теперь... Как сложилась её судьба...
Запомни, Алексей, для женщины крайне важен её статус рядом с тобой. Не подчеркнешь, не прокричишь его вовсеуслышанье в нужный момент — потеряешь свою единственную на всю жизнь. И то, как сильно ты её любил, отразится лишь сединой твоих волос.
А измены никогда не прощай. Они имеют свойство повторяться...
Ты знаешь, самое забавное, что недавно мы сидели в Москве с моим другом Сержиком, и я рассказал ему немного о том, как я служил в Армении. Он посмеялся над тем как я произношу эту фразу на армянском "Зирум ейм кэз байтс чи карохё спасель". Однако, затем стал очень серьезным и сказал, что её дословный перевод: "я тебя люблю, но не дождусь".
— Как-будто она знала все с самого начала, когда шептала Вам эти слова.
— Может... Все может быть... "Азнив" на армянском означает "честная". Вот, Леша, не верь никому, даже тем, у кого честность прописана в имени.