В «Стелле» после отъезда из дома хозяина дела её пошли плохо. Коллектив не воспринимал фаворитку, и это неизбежно передавалось директору. Пока он терпел.
Вдруг снова объявился Саша и сказал, чтобы мама приезжала, что где-то он «купил» ей домик и она там может жить. Как он выразился, что это недалеко от Волгограда. На этот раз она не стала паковать контейнер. Собрала вещи, как-то договорилась с директором и уехала. То ли зов крови, то ли сменить обстановку, не знаю.
Я не был уверен, что всё это хорошо закончится.
Прошло два или три летних месяца. Вдруг она является обратно. Её было не узнать.
Вся в прыщах, лицо опухло и страшная гниющая рана на руке. Укусила собака.
А поселил он её в трёхстах километров от Волгограда, где не только больницы, фельдшерского пункта не было. Она плакала и не могла говорить. Экскурсы к сыну закончились навсегда и плачевно. Они, возможно, резко повлияли на её дальнейшую жизнь. В ней не было прежней жизнерадостности, не было шика, не было куража.
Заканчивалась для неё и «Стелла», которая давала ей возможность как-то жить.
Ей пришлось уволиться.
Прошло много времени, пока она привела себя в порядок.
Начались новые поиски работы. Времени прошло немного, и она нашла работу в кафе
«Спортивное». Как- то всё началось неплохо. Но отзвуки «Стеллы» доходили и сюда. Всё это было в одном районе и не могло не дойти до новой работы. Это кафе в отличие от «Стеллы» было открытым, и вечером собиралась пьющая публика, а иногда и вовсе непотребная. Закрывая кафе в 12 ночи, она долго не могла выпроводить пьяных посетителей, так, что иногда приходилось вызывать наряд милиции. Она по прежнему хорошо готовила, но ей всячески мешали. В нашем городе вообще не любили пришлых людей и всячески старались избавиться от них. Отзвуки далёкого прошлого этих мест, скорее ещё со времён Ивана Грозного, сделали местный народ недобрым.
И, если человек не вторил окружению, оно ополчалось против него. Он оставался в одиночестве и вынужден или уходить, или работать в невыносимых условиях.
Вообще, где мало интеллигенции, там не бывает доброты. К сожалению, это мой вывод.
Люди, не затронутые интеллигентностью, похожи на неотёсанные брёвна, и с ними тяжело находить общий язык. Если ты не пьющий человек, как это было со мной, то ты уже никогда не войдёшь в особый круг, никогда не будешь приближен к начальству, а, если ты не кричишь на подчинённых, то сам в глазах начальства становишься ничтожеством. Я только приехал из Прибалтики и директор завода однажды спросил
меня: «Почему вы не ругаете своих подчинённых?». Я ответил, что в Литве можно директора назвать по имени и когда человек приходит к директору, секретарь подаёт подчинённому кофе и бутерброды. Разговор идёт на «ты», дружеский и спокойный и не бывает криков. Я быстро усвоил эту приятную атмосферу. И когда я попал на завод уже в нашем городе, мне казалось, что я в концлагере. Я вытерпел и приработался. Иногда меня душили слёзы, зачем я согласился приехать сюда. Так и Татьяна, воспитанная в нашей доброжелательной семье, любимая дочь нашего отца, она не выносила хамства и грубости. Она не могла отгородиться от всего этого и терзала свою нежную душу.
Кафе внезапно оборвалось, и она вновь осталась без работы.
В общежитии к ней тоже изменилось отношение. Она больше не могла дать взаймы никому, не хотелось ей и шить. Как-то вдруг она всем стала мешать. Она – взрослая, а там все молодые и они начали с ней войну. Повесили на ванную комнату замок. И я потратил много времени на суды, прежде, чем этот замок сняли. Свора!. Это была грубая неотёсанная свора, в основном молодых женщин, брошенных мужьями, или не бывших замужем совсем. Там жил и поп, имевший приход в одной из местных церквей. Вначале он было лоялен к ней, а потом присоединился к остальным.
Я пытался переселить её в другое общежитие, не вышло. Купить квартиру ей мы не могли. У меня не было денег, а у брата их не хватало. У его сына было четверо детей.
Она по прежнему искала работу, и уже уезжала далеко от нашего города, надеясь найти работу в придорожных кафе или гостиницах.
Однажды она уехала куда-то на Ярославское шоссе и опоздала на автобус, идущий обратно. Их было всего два. Мороз был сильный и наступил поздний вечер. Одна на шоссе, на повороте в наш город и никто не останавливается. Я увидел её на следующее утро. Она перемёрзла и заболела. Я стал спрашивать зачем она поехала туда, где ходят два автобуса в сутки. Что-то неадекватное мне донеслось в ответ. Я ещё не придал этому значения. Но в процессе её лечения я стал замечать, что она говорит невпопад, и не очень членораздельно. Она сказала, что она очень испугалась тогда ночью на дороге.
Я же задумался о том, что с ней произошло. Что-то грозное и тягостное приходило в мою и её жизнь, которая у ней и без того была тягостной.