ИСКУССТВО И ЖИЗНЬ
- У «Черного квадрата» улыбка не менее загадочная, чем у «Джоконды», - развел руками профессор Рымский. - Каждое время гениально по-своему.
В час пик кафе было заполнено. Мы составляли блюда на подносы, медленно продвигаясь к кассе.
- Вчерашнюю модницу сегодня засмеют, – потянулся за салатом Рымский. - А книги? Устаревают быстрее людей.
Я знал Рымского давно, и много раз давал себе слово молчать, но всегда нарушал.
- По-вашему, Гомер – автор первого бестселлера?
- А что, классик? Да сколько таких сгинуло в его время! Пора понять, что нам вдолбили со школы то, чего нет… Оливье?
Я кивнул.
- Культура вещь случайная, как и сама жизнь. А что такое воспитание? Привычка! И в свинарнике, когда принюхаешься, своя прелесть. Что будем пить?
- Водку.
- В такую жару? Ну, вы патриот.
Рымский рассмеялся, показав желтые от табака зубы. Вентилятор под потолком едва разгонял спертый воздух, и я расстегнул верхнюю пуговицу.
- А вы серьезно насчет «Джоконды»?
Рымский пожал плечами.
- И как вы с такими мыслями только студентов учите.
У меня в кармане запиликал мобильный. Звонила жена, и я отключил звук. Рымский поставил на поднос полные рюмки.
- Как учу? Так ведь думаем одно, делаем другое. Вот мы сегодня ходили к дому правительства, митинговали, кричали. А верите вы, что страна изменится?
- Нет.
- И я нет. Так зачем выходили?
Я промолчал.
- И до нас выходили, и после будут. А зачем? Все умрут, вопрос, кто раньше. Человек человеку волк, а у волков, сколько в помете выживает? И сколько до старости дотягивает?
Я кивнул, подумав, что с возрастом только кажется, будто умнеешь. Очередь ползла, как тысячерукая гусеница, выхватывая блюда, поглощая кастрюли, над которыми клубился пар.
- У поваров профессиональное заболевание несварение желудка, – перехватил мой взгляд Рымский. - Пробуют все подряд. А мы? Глотаем ненужную информацию, превращаясь в разболтанную дверь - входи, кто угодно. Хотите, тест?
Отвернувшись, я потянулся за стэйком.
- Сколько проводите у телевизора? Час? Два?
- У меня нет телевизора.
- Не сомневался! Любой другой ответ выдает человека, который только думает, что думает, пересказывая очередное ток-шоу.
Я рассмеялся:
- Скажу больше, я и книг не читаю.
- Ах, ну да, кто пишет, тот не читает. Думаете, доживем до кассы?
- Так зачем ждать?
Чокнувшись, мы пригубили рюмки, насадив на вилки ломтики сельди. На нас не обращали внимания. Точно также, как и час назад на площади, где с трибуны раздавались оглушительные призывы.
- А на митинг мы и, правда, зря ходили, - опять начал Рымский. – Помню, в юности в каждую щель встревал, думал мир переустроить. А раз в компании, где в табачном дыму обсуждали народное благо, попался мне старик. В сущности, нам сегодняшним ровесник, чуть за пятьдесят, но тогда казался дедом. Слушал, он слушал, а потом возьми да скажи: «Из дерьма можно лепить хоть дворцы, хоть пули, только они останутся дерьмовые». Мы оскорбились, зашикали, а он ухмыльнулся: «Зеленые еще...»
Рымский уставился в блюдце с канапе, точно снова увидел себя молодым. Там он был еще не распустившимся подснежником, а теперь его желчь грозила залить поднос.
- Тогда и люди казались глубокими, - вздохнул он. - А потом исчерпал их и не нашел на дне золотой монетки. Выпьем?
Мы повторили, зажевав водку канапе. «И давно люди кажутся вам идиотами?» - крутилось у меня. Но я промолчал. Мы познакомились на каком-то писательском собрании, где я, как обычно, поддержал не того, кого надо, оказавшись в одиночестве. От меня все отвернулись, включая и того, за кого я вступился, и только Рымский, дождавшись у дверей, похлопал по плечу: «Не обращайте внимания, мало вас предавали?» Мы сошлись, насколько могут сойтись мизантропы, разделяя пополам валившиеся шишки.
Опять позвонила жена. Она была упряма, сначала затащила меня в постель, а теперь к адвокату, гревшему руки на остывающих браках.
- Жена? – угадал Рымский.
- Мы разводимся.
Рымский был холост. «Когда нужна была жена, я был слишком разборчив, а когда, наконец, выбрал, она стала не нужна», - со смехом говорил он. Обычно он сдерживался, скрывая женофобию, но под «мухой» делался язвительным.
- А ребенка распилите? И зачем только женятся! Напрыгались в постели и разбежались. А знаете, отчего русские бабы истерички? У них после восемнадцати – климакс. У нас особый путь даже в физиологии.
Снова обнажились прокуренные зубы.
- Не будьте пошлым, Рымский, про искусство у вас лучше получалось.
За мной стоял парень с серьгой в ухе.
- Двигаться будем? – угрюмо спросил он, толкнув мой поднос своим.
- Будем, - ответил за меня Рымский. – А что про искусство? Умерло оно. Осталась, конечно, тяга к красоте, только эксплуатируют ее шарлатаны. Искусство – шоу, и никакого горения, никакого священного огня. Наш век пластиковый, электронный. Сегодня все от рождения все знают, а чего не знают, в интернете найдут. И смысл, и виртуальное бессмертие. А главное, нет искания, нет любопытства, только выбор, будто в супермаркете.
«Прекратите! - не выдержал парень с серьгой. – Чертово старичье!»
Вздрогнув, я поднял глаза. Парень за мной молчал.
- О чем задумались? – блестел очками Рымский. – Об искусстве? Хотя можно обо всем передумать – и половины не прошли. Но нам ведь не привыкать, всю жизнь в очереди, и всегда крайние. Правда?
- И очередь наша, похоже, в никуда.
- Эт-точно! Или не в ту встали.
Сняв очки, он положил их на пустую тарелку.
- А знаете, я давно понял, не по пути мне с народом. Воровать не умею, пресмыкаться не научился. Одно время даже уехать хотел.
- Куда?
- Какая разница, главное, отсюда. Не решился, а теперь донашиваю эту страну.
У меня всплыли знакомые - спившиеся эмигранты, примерившие петлю на родине, и я подумал, что человек везде лишний
- Да, профессор, простояли полвека, никуда не сдвинулись. В церкви давно были?
- Давно. Не могу пойти в это учреждение. Замечали, как в нищей русской деревне купола золотом блестят? Разве тому учил Христос? Разве за это страдал?
- Бросьте, профессор, не мальчишки же.
Очередь еле ползла. На раздаточной улыбались раскрасневшиеся от пара, узкоглазые азиатки: «Борщ? Лапша? Рассольник? Блинчики с творогом, ежевикой. Спасибо!»
- А им каково? - кивнул я подбородком. – Целыми днями.
Рымский поморщился.
- Вам их не жаль?
- Почему, жаль. Но у них фантазия бедная – лишний рубль, вид на жительство. – Рымский сжевал канапе. – Не видят своего положения, а вечерами над сериалами плачут. А разве мы с вами не такие же нелегалы в своей стране?
Рымский, прежде понюхав, взял филе семги. Я доверился его вкусу.
- Да, эта страна для нас такая же чужая. Теперь все патриоты своего кармана.
- Особенно мы с вами. Еще водки?
- Когда сядем за стол. А то поднос уроню.
В кафе стоял гул, будто дождь за окном.
- Мы ответили, наконец, на вопросы: «что делать?» и «кто виноват?» - уставился Рымский грустными выцветшими глазами. - Делать нужно деньги. А виноват тот, у кого их нет.
Я рассмеялся. Рымский надел очки.
- Сколько еще впереди? Один, два, три… семь… Мама родная!
Снова позвонила жена. Она как всегда оказалась сильнее.
- Извини, не слышал звонка. Я предлагаю выходные – мои, плюс каникулы. Да, будни за тобой. Почему для меня сладкое? Хорошо, давай наоборот. Опять нет? Согласен, адвокаты договорятся быстрее.
Я отключился.
- А она упрямая.
- Иначе бы не была женой.
- Н-да. Женщины все упрямые. Потому и правят. Раньше нас кулак уравнивал, а с его запретом мы оказались под каблуком. И никуда не деться, у них сеть, паутина, вроде интернетовской.
- Ладно, уговорили, наливайте.
Он не заставил ждать. На подносах дребезжали пустые рюмки, мы неуклонно продвигались к кассе.
- Сколько еще? Пять, четыре… Фу! Выстояли, как под Сталинградом.
Свободных мест не было. Мы неуклюже топтались посреди зала, как маяки над людским морем, и на наших лицах болтались неприкаянные улыбки. Более нелепое положение трудно вообразить.
Она сидела при входе за пустым столом. Крупная для подростка, коротко стриженая. В ушах плеер, и плечи под оранжевым свитером пританцовывали, как зверьки – каждое по себе.
Подносы гнули к земле, и Рымский опустил свой к ней на стол.
- Занято.
- Четыре места?
- Разве не видно.
- Это не гостиница, тут нельзя абонировать, - присоединился я. – Мы же так не сделали
- Ну и зря.
Она вынула плеер.
- Представь, так будут поступать все, - взывали мы к справедливости.
И это была первая ошибка.
Рымский стал составлять тарелки.
- Здесь занято, а вы, вы…
У нее в глазах навернулись слезы, но уступать она не собиралась.
- Послушай, девочка, что же нам так и стоять? - взывали мы к состраданию.
И это стало второй ошибкой.
Она уткнулась в стол. А мы так и не решились сесть, что было уже капитуляцией.
- Послушай, где твои друзья? Очередь длинная, мы сто раз поедим.
В голосе у меня не было уверенности. Зато в другом, раздавшемся за спиной, она была в избытке.
- Чего к ребенку пристали? - повернулись за соседним столом располневшие матери с маленькими детьми.
- Принцип студенческой столовой, - переключился я на них. – Мест нет, пусти с подносом…
- Какой еще принцип? Два здоровых мужика налетели на девочку.
Позиции были неравные: я стоял, они сидели.
- Да она мне в дочери годится…
- Вот именно! А вы, как бандиты.
Подросток торжествовал.
- Я никому не мешала, а они…
В голосе сквозила обида.
Рымский поднял поднос.
- Что же нам ждать, пока она поест?
- И не стоять над душой.
Рядом поднялась пожилая пара.
- Пожалуйста, - жестом пригласил муж. – Мы уходим.
Я придвинулся к нему.
- Видели?
Он кивнул.
- Мне жаль ее будущего мужа. Приятного аппетита.
Я готов был его обнять. А на Рымском не было лица.
- Какая наглость! – горячо зашептал он, составляя блюда. – Она думает: я оказалась умнее, а они – лопухи. Вот как надо с мужчинами! Какой урок!
- Нам?
Рымский сел к подростку спиной, и не видел, как подошла подружка с мороженым, как оранжевый свитер, наклонившись, стал рассказывать о своей победе, показывая на нас ложкой. Подружка уставилась на нас немигающими голубыми глазами.
- Человек человеку волк, - ворчал Рымский. – Ну, скажите, как так можно?
- Бросьте, лучше выпьем. За что?
- За то, что жизнь, слава богу, прошла.
Электрические лампы плющились о потолок, разбрасывая всюду лиловые пятна. По телу разлилась приятная теплота, и мир больше не оскорблял разума и чувств. Рымский то и дело поднимал рюмку, крутил пальцами, разгоняя, как воронку, блестевшую жидкость, и был готов к всепрощению.
- У каждого своя орбита, и какая разница, шире она или уже. Рано или поздно все замыкаются в своем мирке, который ограждает от вселенского ужаса. Конечно, в юности любопытно, что там, за горизонтом. Но мы-то свои раздвинули, знаем, что там ничего нет.
Он добродушно улыбнулся.
- Знаете, Рымский, а ведь нормальному человеку ничего и не надо. Слава, деньги, власть нужны ущербному.
- Так и радуйтесь, что у вас их нет.
Не чокаясь, Рымский опрокинул рюмку.
Кафе пустело. Толстые мамаши, взяв за руку детей, направились к выходу. Снова позвонила жена.
- Она меня доконает, - отклонил я вызов.
- Хоть кому-то нужны, а я мобильный выбросил.
Поглощая мороженое, малолетки беспрерывно хихикали, без тени смущения встречая мой взгляд.
– А вас оказывается всего двое, - не выдержав, повысил я голос. - Не стыдно?
Они на мгновенье застыли.
- Двое? - обернулся Рымский. – Ах, соплячки!
Они посмотрели на него, как на диковинное животное.
- Опять пристаете к девочкам! Заткнитесь!
Это раздалось уже сзади. Сидевшая за пустым столом женщина в цветастом платке грузно приподнялась.
- А вы-то кто? – опешил Рымский. – Не вмешивайтесь!
- Если не хотите неприятностей, - добавил я.
И тут со стороны раздаточной к нам перегнулся через перила восточный парень.
- Так, уроды, уткнулысь быстро в тарэлки! Пасти закрыли!
От неожиданности я онемел.
- Что вам угодно?! – взвизгнул Рымский.
- Пьяные мужчины пристают! – снова закричала женщина в платке.
Нас окружили.
- Не вякай, старык! – навис над столом парень, повернувшись к Рымскому. – Хочэшь, удэлаю?
Я уставился ему в затылок: «Женщина с ним, подростки в свидетелях, а мы пьяны».
- Ладно, профессор, успокойтесь, - накрыл я руку Рымского, едва не задев щеку парня. Тот распрямился.
- Вот-вот, профэссор, - ухмыльнулся он. – Лэкцию потом читать будэшь.
Рымского трясло. Доев мороженое, на нас торжествующе косились подростки. Если появится охрана, правда будет за ними.
- А можно и сейчас, - оттолкнул я парня.
Глаза у него превратились в лезвия. Коренастый, под расстегнутой рубашкой волосатая грудь. Отскочив, он сунул руку в карман. «Нож», - пронеслось у меня. Я встал, ногой отодвинув стул. И тут меня сзади обнял Рымский.
- Бросьте! – горячо зашептал он. – С кем связались…
Вечер был безнадежно испорчен. Посидев с полчаса, мы проводили взглядом подростков и восточную пару, оставив за собой поле битвы.
- А, послушать их, так они правы, - буркнул Рымский. – Соплячки учатся территорию отстаивать - для них все взрослые враги, в их заступницах проснулся материнский инстинкт, восточная женщина проявила женскую солидарность, а у спутника ее кровь взыграла перед своей женщиной. Одни мы оказались крайними.
- Как всегда.
- Да, как всегда.
Допив водку, мы молча поднялись и, простившись у двери, пошли в разные стороны.
Март 2012 г.