Зал пивнушки «Кабар Рататуй» притих, когда он остановился в проеме обшарпанной двери. Минут пять дал всем полюбоваться облепившими пиджак, цвета утонувшего военного грузовика, значками и медалями, начищенными пастой для посуды до сиятельного блеска орденов.
Владелица пивнушки и по совместительству ночного казино по игре в дурака на деньги Люська-стопудовка застыла с поднятой кружкой в ожидании указаний.
Худощавый, карликового сложения, медалист плавно поднял левую руку, правой поправляя фанерную медаль, приколотую женской шпилькой к плечу. Медаль неровно покрашена серебрянкой с корявой надписью губной помадой «Внук полка".
- Федор Ильич, проходите, мы так рады, так рады, - она кланялась, плеская пиво на медальный иконостас старика.
Причина такого уважения крылась вовсе не в заслугах этого старикашки, а в его недостатках. При посещении любого заведения от цирюльни до винного бара, при недостаточно почтительном отношении к себе или, не дай бог, требовании денег за услуги, медалистый дед тут же вызывал по телефону кучу проверяющих. Те, зная склочность старика и боясь его жалоб в вышесидящие органы, приезжали быстрее, чем на пожар.
Раньше Федя Калашнов возглавлял районную партийную организацию. Когда кресло из-под него выдернули и отдали более шустрому муниципалу, бывший секретарь решил себя сделать фронтовиком и подал документы на «сына полка». Льготы-то фронтовые, да и недостаток годов оправдывает это хитрое звание.
Прикупил Федор Ильич у бедствующих ветеранов медалек, написал разными почерками воспоминания от якобы боевых друзей, добавил спортивных и юбилейных значков на казацкий китель и заявился на вручение звания с бронесияющей грудью. Но какой-то завистливый его однослужник на пальцах подсчитал года и подал протест из-за нехватки шести месяцев.
И как ни уверял Калашнов, что недостающие месяцы он провел на фронте в утробе матери, поварихи полковой, звания ему не дали. Тогда он присвоил сам себе звание «Внук полка», что и увековечила любимая племянница на серебристой фанерке. Вот с тех пор и стал Федя - Воеводой, создав свою партию из трех человек.
Первым несокрушимым партийным бойцом у него был знаменитый на весь подвал многоэтажки номер три Соломон Бэби. Это не фамилия его – это его натура, чем все сказано. Верный, безотказный друг и товарищ Федора Ильича, готовый разделить с ним не только последний кусок жареной лососины, но и, образно выражаясь, как бы помягче сказать, - тюремную шконку.
Второй боец так себя и рекомендовал: «Боря Копец. Это и моя фамилия, и предупреждение!». Это вам не из носа клопов выковыривать!
Федя, галантно оттопыря кривой мизинец, приподнял кружку.
- Тихо, скоты, шеф речь говорить будет! – Боря сверкнул красными белками глаз на галдящих посетителей забегаловки.
- Друзья! Время пришло! Тираны душат ваше горло! Вы готовы умереть за нашу победу? Выпьем за это! Ура!
Кроме Бори, никто не закричал. Все переваривали услышанное. Соломон растроганно вытирал выступившие слезы.
- А теперь, друзья, по домам. Пусть нам воздастся! – Федор Ильич, допив пиво, вытянул руку в указанном направлении.
***
- Софочка, я тебя умоляю! Если ты думаешь, что твой Соломон дурак, таки нет. Время сейчас наступило дурацкое. Мои нерьвы поют фальцетом. Кому нужны ваятели, если в стране десять лет только разрушают? Архитекторы развала! Бажемай! Геи стали популярнее поп-звезд от политики! Если ими озаботился сам царь, если их показывают по ящику чаще ветеранов всех войн, шо остается делать нам, поэтам от сохи? Сейчас крутить головой стало даже опасно - запишут в экстремисты, зато стало выгодно крутить попой. Очень трудно, Софа, изображать гея такому сталевару от кульмана, как я. Но на что не пойдешь ради наших шестерых голодных детей? Да еще ты у меня – за шестерых.
***
- Лариса, доченька, папа пришел, молочка принес, - Федор Ильич осторожно постучал в дверь.
Та резко распахнулась. Девица в фиолетовом парике вырвала у старика пачку денег и стала быстро пересчитывать.
- Опять деревянные? Ты хоть знаешь, что курс падает, олух старый? Я так во Францию до зимы не выберусь. Прикажешь мне белой медведицей по вашим снегам разгуливать?
- Доченька, время такое. Подают плохо. Выеживаюсь, как могу. Друзья разбежались по большим городам к денежным корытам. Самому в мэры? Страшно, дочка. Не могу я не красть. А украду – посадят. Вон видела, сколько наших уже спалилось? Нужен я тебе – в тюрьме?
- Мне все равно. Как хочешь, но чтобы к зиме пятьдесят штук зеленых у меня были.
***
Боря зашел в полуподвальную дворницкую и сразу направился с пакетами к лежащей на кровати матери.
- Как ты тут? Я вот яблочков принес, апельсинов.
- Эх, сыночек, лучше бы ты пальтишко себе к зиме прикупил помоднее. Год уже на свидания не ходил, а как же без жены будешь? Ведь помру я скоро.
- Боятся меня девушки, мам. Не зря ведь говорят, что охранник – это то же пугало, только в ботинках. Знаю я, мама, что жизнь – театр, а людишки в ней только разные роли играют. Но почему театр все беднеет и беднеет, артистам все хуже и хуже? Может, режиссер виноват? Или директор театра?
- Надейся, сынок, что придут новые Карабасы дергать за ниточки. Может, тогда наш театр богатеть начнет?
- А если придут Бармалеи?