– От винта!
Древний как мир клич рвущегося в небо человека сметает с аэродромного бетона привыкших ко всему голубей и отгоняет замешкавшегося техника в оранжевом комбинезоне – скорее, скорее! железный грифон уже расправил крылья – чу! тронулся, побежал, покачиваясь, оттолкнул колесом тяжёлую землю – и разом успокоился, ощутив родную стихию – НЕБО!
– От винта!
Традиционный клич торжествующим ура охаживает угомонившихся было птах, и те раздражённо клёхтают – чтозаутррро!!! перрреборрр!!! черрресчуррр!!! – но второй металлический небожитель, взяв разбег, уходит за еле различимым ведущим.
– От винта!
Безусловный, как выстрел в горах, боевой клич бьёт наотмашь, птицы матерно орут и беспорядочной тучей уносятся прочь; небо принимает ещё одного.
Здесь ты никогда не услышишь «улетел» – но «ушёл». Бессмертное «поехали» первого живого космопроходца насмешило дилетантов и неудачников – но ветераны небесных перекрёстков все как один сняли фуражки. Не помнишь? Откуда тебе…
* * *
… и замерли. Сейчас будут остывать двигатели, по обшивке, потрескивая, поползут тонкие пластинки льда, техники в оранжевых комбинезонах облепят изящные тела трёх вернувшихся – конечно же, вернувшихся! – фениксов. Заурчит, подползая, приземистый заправщик…
* * *
– Не надоело?
Филин, повернувшись набок, тоскливо глядит на нас сквозь паутину своих капельниц. Мы ему осточертели.
Нет, мотаю головой, не надоело. После обеда возьмём курс к побережью. Хочешь с нами, а, Филин?
Филина трясёт. Он не любит приклеившейся к нему клички, а я всё времся это забываю. Правда.
– Идиоты! – кричит он и швыряет в моего ведомого блокнотом. – Идиоты! Идиоты!
Из щели балкона задувает, и я встаю с плетёного кресла. На бетонном полу – разводы белёсой ноябрьской пыли, и это немного напоминает разметку рулёжной дорожки. Вон следы заправщика, а вон натоптали техники. Я с трудом задвигаю тугую раму окна и дышу на пальцы. Ноябрь всё-таки.
Филин уже успокоился и читает книжку – а, может, делает вид. Скоро обед…
* * *
… выписали. Мы молчим. Филин отвернулся к стене и угрюмо грызёт яблоко. Сказали, вечером, после обхода, по второму будет «Роман с камнем». Из щели балкона дует.
Филин бросает недоеденное яблоко и ковыляет к балкону. Стягивает свою фиолетовую вязаную кофту, бросает её на бетонный пол и, кряхтя, заталкивает в щель. Получается плохо – кофта толстая, а нагнуться Филин не может.
– Помоги, ты! – кричит он, и мы вдвоём кое-как перекрываем ноябрю кислород. Потом Филин опускается в моё кресло и долго молчит. Прямо перед ним на полу – взлётно-посадочная полоса…
* * *
… уходят к побережью, и два пушистых инверсионных следа ещё долго злят глупых взбудораженных голубей. Встаёт громадное красное солнце, и ты – там, на земле – говоришь, ни к кому особо не обращаясь – будет ясно – и, кутаясь в наброшенную поверх оранжевого комбинезона курточку, идёшь готовить следующий экипаж.