Всадник пьяно качнулся в седле и с трудом восстановил равновесие… Глаза застила мутная розовая пелена, голова наливалась свинцом…
Почувствовав ослабленные поводья, конь скосил на седока лиловый глаз и встал, не зная куда идти.
Всадник некоторое время сидел, тяжело свесив голову на грудь, пытаясь справиться с накатывающим беспамятством неимоверным усилием духа. В конце концов, ему это удалось и он тронул поводья, направляя коня на едва заметную в густой траве тропку.
Ему стало совсем худо, когда солнце коснулось раскаленным кроваво-красным краем верхушек елей в дальнем бору. Но конь, почувствовав воду, пошел веселей, и всадник понял, что он почти у цели. Собрав остатки сил в кулак, он дал коню в бока, и вороной понес его легким наметом, будто зная, что идти быстрей нельзя…
Скоро между деревами блеснула разлитым кровавым заревом река. Раз… другой… Всадник тряхнул русыми кудрями, прогоняя тягучую сонливость, и выпрямился в седле. Рану в груди стегануло болью, и он заскрипел зубами…
Река показалась неожиданно, сразу за последним урманом. Всадник тяжело приподнялся в стременах и огляделся. Вдали смутно виднелась стоящая на воде мельница с огромными кругами желобов, и он направил коня к строению. У мельницы он был уже в сумерках.
Конь радостно заржал, предчувствуя отдых и добрую торбу овса, но никто не показывался из срубленного из толстых ошкуренных бревен строения. Всадник держался из последних сил, зная, что стоит ему сойти с коня, и он тут же упадет без памяти… Конь снова заржал и ударил, злобясь, копытом о землю, выбив изрядный кус дерна, отлетевший далеко в сторону.
Вдруг всадник почувствовал, как дрожь волной прокатилась по крупу коня. Вороной прижал к голове уши и поворотил голову назад...
- И пошто пожаловал-то, касатик? – услышал он старческий глас за спиной.
- К ведьме я… - с трудом разлепив пересохшие уста, хрипло ответил всадник.
- Дык, знамо, не зерно привез на помол! – старуха, древняя, скрюченная годами, вышла из-за коня, опираясь на отполированную руками клюку. – Чего тебе надобно от ведьмы-то?
- Пораненный я зело! – молвил всадник. – Стрелы татарской жало в грудях моих сидит. Лекарь не смог его извлечь и велел мне к мельничихе-ведьме идтить. Сказывал, только она одна в силах помочь мне…
- Ишь ты! – удивилась старуха. – Дык, откуль же лекарь-то ваш ведает о ведьме здешней, коли ее и местные-то не знают?
- Про то не ведомо мне, старушка, - ответил всадник, чувствуя, как медленно уходят из тела последние силы. – Сказывал лекарь, что года два назад сам возил к ведьме атамана Войновича, коий уж при смерти был, и она выходила его.
- А ты вставай с коня-то, соколик, вставай! – сказала старуха, пристально глядя в затуманенные очи всадника. – В хату идти надобно!
- Не смогу я идти! – с рвущей болью в голосе сказал всадник. – Упаду я и подняться не смогу боле. Чую я конец свой.
Голос его был хриплым и прерывистым.
Старуха вдруг махнула платом, наброшенным на голову, словно большая птица крылом. Всадника обдало горячим порывом ветра, и буйный хмель ударил в голову, вытесняя беспамятство. Он вдруг почувствовал прилив сил и, выпростав ноги из стремян, ступил на землю.
- Иди в хату, соколик, а я с конем управлюсь, - тихо сказала старуха.
Нетвердой походкой всадник пошел к срубу. Оглянувшись, он не увидел ни старухи, ни коня… Но сил возвращаться не было, и он шагнул в сени.
Он уже не удивился, увидев старуху, хлопотавшую у печи, которая не могла опередить его на коротком пути к мельнице.
- Скидывай одежу-то! – молвила старуха и снова пристально посмотрела в его глаза.
Всадник сбросил перевязь сабли, стянул через голову кольчугу и уронил ее на ровный, чисто выметенный земляной пол. Развязав онемевшими пальцами поворозки на рубахе, он снял ее, обнажив широкую грудь, крепко повязанную окровавленным холстом.
Боль широкой волной накрыла его, нещадно рванув его большое крепкое тело так, что он едва устоял на ногах.
- Ложись на лаву! – сквозь плотно забитые болью уши услышал он скрипучий глас старухи, и повалился на лаву у стены.
Больше он ничего не видел и не слышал, провалившись в плотную, вязкую черноту…
***
Очнулся всадник на рассвете, с трудом пробивавшимся сквозь маленькие окошки сруба, затянутые бычьим пузырем. Он приоткрыл глаза и увидел подле себя девицу невиданной красоты, сидевшую на табурете.
- Кто ты, девица-краса? – спросил он, с трудом ворочая одеревенелым языком.
Но девица вдруг исчезла, оставив заместо себя давешнюю старуху.
- А мельничиха я, соколик! Ай, не признал? – проскрипела старуха, снимая покрывало с его груди.
- А где же девица? – спросил всадник, не в силах прогнать от себя виденье.
- Дык, привиделось тебе, касатик! – тихо ответила старуха, колдуя над его раной. – Не было никакой девицы.
Всадник тяжело вздохнул и вновь рухнул в темноту…
****
- Богдан, ты со своей сотней проводишь мою семью в Чигирин! – сказал кошевой атаман, призвав Богдана из бекета в степи вместе с сотней казаков, коими тот верховодил. - Здесь становится неспокойно: то ляхи начинают зубы показывать, то татары из Крыма лезут. Нет покоя в Диком Поле казаку…
Богдан поклонился и вышел из куреня. Он собрал свою сотню и наказал собираться в дальний поход, ибо дорога до Чигирина была долгой. Казаки разошлись.
Выступили на утренней заре, с первыми лучами солнца. Семья атамана: супруга, две дочки – уже девицы и сын десяти лет от роду ехали в захваченной у ляхов княжеской карете, окруженной со всех сторон казаками.
На второй день пути, когда казаки втянулись в старый, дремучий бор, через который пролег шлях, к Богдану прискакал гонец от головного дозора.
- Татары, пан сотник! – выдохнул он. – Совсем близко!
- Куда направляются? – спросил Богдан.
- Встречь нам идут! Но не шляхом, а полем. Сотни две, а мож, и поболе! Не обойти их нам!
- Завертай коней в чащобу! – крикнул Богдан вознице кареты. – Гулько, спрячьте карету так, чтоб и с двух шагов не разглядеть было!
Десятник Гулько и с ним десяток казаков с трудом развернули карету на узкой лесной дороге и, ломая кусты вломились в чащу.
- Хлопцы! – Богдан привстал в стременах. – Шуганем бусурмен! Отогнать их надобно от лесу! Пусть степом уходят!
Казаки поскакали за сотником…
Татары подковой охватывали лес, будто зная, что там есть чем поживиться. Что ж, за семью атамана можно было хороший куш сорвать! Выхватив саблю из ножен, Богдан ринулся в самую гущу татар. Желание спасти семью и застарелая ненависть к противнику заглушали страх и придавали ярости. Он, словно безумный, рубил налево и направо, не заботясь о собственной жизни. Его казаки отстали и сражались где-то сзади. Это ещё больше раззадоривало сотника.
И он ещё яростней врубился в пекло сражения. В течение нескольких минут враг был рассеян и беспорядочно пытался отступить к дальнему перелеску.
Крикнув дозорному, чтоб казаки Гулько выводили карету, Богдан гикнул, и черкасы погнались за отступавшими татарами. Уже у перелеска, почуяв опасность дальнейшего преследования, Богдан остановился. Татары тоже остановились… Из лесу стали появляться новые всадники. Сотник беспокойно оглянулся. Карета уже скрылась из виду, оставив за собою густой шлейф пыли. Всадники всё выезжали и выезжали, и Богдан понял, что оказался в ловушке. Отступать было некуда и Богдан, недолго думая, повёл сотню навстречу ворогу. Разразилась кровопролитное сражение. Казаки без страха врезались в чамбулы татар, опрокинув первые ряды степняков. Скрежет стали, конский храп, стоны и проклятия умирающих разразились над полем битвы. Богдан, словно одержимый, рубился с ворогом, нанося смертельные удары. Казаки, один за другим, падали сражённые, но врагов всё не убывало.
- Пан сотник, нам надо отступить, - промолвил старый казак Подкова, подскакав к Богдану. – Не сдюжим!
- Труби отход!- крикнул Богдан и вновь направил коня на противника.
Тяжело вздохнув, Подкова направил коня в сторону от сражающихся и, вздев к небу кривой рог с медным мундштуком призывно протрубил три раза...
Казаки рубились с таким ожесточением, что татары, наконец, поняли: живьём с этого поля никто не уйдет.
- Убейте сотника! – заорал Карим-бей, возглавляющий чамбулы.
Несколько нукеров одновременно набросились на Богдана, и если бы не казацкое братство, сотник неминуемо получил бы смертельную рану. Но казаки сомкнулись вокруг сотника и отбили нападение. И тогда Карим-бей сам пустил стрелу и поразил Богдана в грудь. В бешенстве Богдан сломал стрелу и едва не свалился с коня… Увидев, что сотник ранен, казаки с удвоенной силой бросились к нему на помощь, отбросив татар. Нужно было, не медля ни мгновенья, отступать в лес. Остатки сотни, отчаянно отбиваясь от наседавших татар, стали медленно отходить к лесной тропе. Татары, поняв, что на узком лесном шляху их численное преимущество не принесёт успеха, остановили преследование. Часа три поредевшая сотня, сделав большой крюк по лесу, шла по следам кареты. Скоро вышли на шлях. За одним из поворотов показалось село. Казаки остановились на окраине и бросились помогать сотнику слезть с коня. Его бережно занесли в первую же хату.
- Хозяин,- все еще тяжело дыша, проговорил казак Подкова, - есть ли в селе лекарь али знахарь какой?
- Есть! – кивнул головой селянин. – Сейчас покличу!
Надев шапку, хозяин выскочил из хаты и побежал куда-то левадами. Вскоре он воротился с человеком, одетым в монашескую рясу. В руках пришельца была потертая сума. Осмотрев рану Богдана, он покачал головой и развел руками.
- Я ничем не могу помочь! – сказал он. – Наконечник стрелы вошел глубоко в тело, пробив легкое. Ежели я попытаюсь его вырезать, пан сотник умрет!
- Что же нам делать?! – в один голос воскликнули казаки. – Мы не бросим его умирать здесь!
- Я знаю только одного человека, коий в силах помочь вашему сотнику… - промолвил монах и опустил голову.
- Говори! – крикнули казаки.
- Человек сей – ведьма! – тихо сказал монах, не поднимая глаз. – Но она единственная, кто сможет поднять сотника.
В селянской хате повисла мертвая тишина… Все ждали, что скажет старый казак Подкова.
Наконец, он прервал затянувшееся молчание:
- Что ж! Ведьма, так ведьма! Сказывай дорогу, инок!
- А вот этого я не могу сделать, - монах еще больше понурился. – Ибо, ежели скопом пойдете, закроется тропа, и вам не сыскать ее будет. Лишь одному человеку я могу указать дорогу. Пану сотнику…
- Ды как же мы... - крикнул Подкова и осекся, увидев, что сотник поднял руку.
- Постойте-ка, браты! – тихо молвил сотник. – Вы позабыли, видать, что мы должны исполнить наш долг пред нашим кошевым атаманом и семейством его! А посему, казаки, велю вам немедля скакать вдогон карете и сопроводить ее до Чигирина! Сами же видели, что татары навкруги! А ну, как настигнут карету?! А с ею же всего-то десять казаков… Подкова, брат, веди казаков вослед за каретой! Не оставь семейство без защиты! Я уж сам об себе побеспокоюсь!
***
Карета с атаманской семьей, в окружении казаков Гулько, быстро продвигалась вперёд. Казаки, уверенные в том, что сотня вот-вот их нагонит, только к вечеру забеспокоились.
- Почему они ещё не догнали нас? - спрашивала старшая дочь атамана Настасья у казаков. Что уж, греха таить? Любила Настасья молодого сотника всем своим девичьим сердцем, но только матушка ее об этом знала. - Гулько, может, что-то случилось страшное?!
Но казаки в ответ на вопрос панночки только пожимали плечами.
Двоих казаков Гулько отправил назад, чтобы уяснить, что же случилось с сотней. Супруга атамана велела задержаться в одном из сел на шляху и дождаться пропавшую сотню.
Лишь ночью казаки Гулько встретили летевшую на рысях сотню и проводили ее к селу, где ожидала их атаманская семья.
Услышав про то, что случилось с Богданом, зарыдала, заголосила Настасья, сидевшая все это время на широкой лаве, не сомкнув глаз… Тихо заплакала в углу супруга атамана, понимая, что не суждено больше дочери молодого сотника увидеть…
*****
Дни шли за днями, и Богдан только по мутным проблескам зари в маленьких оконцах сруба замечал начало нового дня. Рана его заживала плохо, и ведьма каждый день прикладывала к ней отварами трав целебных замоченные холстины, да мазала салом медвежьим, кое вытягивало из раны заразу, занесенную татарской стрелой.
Но вот настал день, когда Богдан почувствовал, что может встать. Ведьмы не было в хате, и он тихонько опустил босые ноги на земляной пол, ощутив босыми ступнями приятный холодок. Он пошел к выходу, держась рукою за шершавое дерево стены. Отворив дверь, он шагнул за порог и сразу увидел красу-девицу, костяным скребком чистившую большую медвежью шкуру, развешенную под навесом из жердей. Услышав, как скрипнула дверь, девица в мгновенье ока обратилась в старую ведьму.
- И-и, соколик, ты мой! – запела старуха. – Да ты никак одужал совсем! Без мово дозволу гулеванить надумал. Ну-ко, возвертайся скоренько на лаву!
Старуха осторожно развернула Богдана и довела его до лавки. Рука ее оказалась неожиданно сильной и цепкой…
- Откуда шкура-то? – спросил сотник. – Неужто сама заполевала зверину?
- И-и, касатик, што ты? Што ты? Куды уж мне старой? Добры люди занесли мишку косолапого, чтоб тебя кормить да салом медвежьим рану твою лечить.
- И девица красная тоже мне привиделась?
- Привиделась, милок! Как есть, привиделась! – приговаривая, старуха уложила Богдана на лаву и накрыла медвежьей полстью.
Спустя три дня Богдан, проснувшись на зорьке, тихо вышел из сруба. День был ясный, солнечный, полненный покоем и птичьими переливами. Глухо ворочались мельничные жернова, размалывая зерно в муку. Богдан прошелся по запруде, глядя на быстрые речные воды, и вдруг увидел дивчину, плескавшуюся в реке. Он был еще слаб и не решился спускаться к реке по крутому берегу.
Встав за густыми кустами лещины, он ждал дивчину на берегу, и она не замедлила появиться. Богдан шагнул к ней и обнял ее тонкий стан, слегка прикоснувшись устами к зардевшейся враз щеке.
Дивчина вскрикнула и отшатнулась, едва не сбив сотника с ног...
- Что ж ты наделал, Богдан?! – в отчаяньи вскричала дивчина. – Погубил ты и меня и себя!
- Да что ж такого я сделал? – спросил, недоумевая, сотник.
- Заклятье на мне давнее лежит, что в таком виде не должны меня люди видеть! – рыдая, ответила дивчина. – А коль прикоснется ко мне мужчина, то жить мне до полуночи, а в полночь улетит душа моя навечно. Но и ты, Богдаша, обречен теперь!
- Я тоже умру?! – спросил Богдан, коего дрожь пробрала от слов девичьих. - Когда же?!
- Нет! Обречен ты сто лет черным всадником блуждать по степи, передавая каждому встречному послание смерти. И каждый, кто получит из рук твоих послание, умрет на следующий день…
- Так лучше мне и не жить вовсе! – воскликнул Богдан.
- Сие уже не от тебя зависит! – сказала дивчина. – Что суждено тебе, того уж не избыть! Пойдем в хату, сокол ты мой ясный! Проводишь меня в последний путь.
В срубе, на хозяйской половине дивчина оделась в белые одежды и улеглась на широкое ложе. Богдан присел рядом на скамью.
- Ох, прости ты меня, красна девица! – сказал Богдан. - Ведь не ведал я, что творю! Только не смог удержаться я, чтоб не приголубить тебя!
- Что уж теперя причитать? – с невыразимой тоской в голосе промолвила дивчина. – Что сделано, того уж не воротишь. Чего скрывать, я ведь тоже прикипела к тебе душой, пока рану твою обиходила. Впервой такое со мною сталося. До тебя сколь воев выходила, ни один так не глянулся, как ты.
- Как же?! Ты ведь ничего обо мне не знаешь?!
- Все знаю, Богдаша! – тихо промолвила дивчина. – Я ведь ведьма, аль позабыл?! Я в снах твоих бывала каждую ночь. Всю жизнь твою сызмальства видела. Как ты жизнью жертвуя, казаков в бой повел, семью атаманскую спасая, видела. Оттого и полюбился ты мне…
Незаметно время утекало в разговорах. Они говорили и не могли наговориться, как не суждено было им нажиться вдвоем на этом свете.
Но близилась ночь, и Богдан с ужасом наблюдал, как прямо на его глазах молодая девица невиданной красы стала увядать, превращаясь в старуху, кою встретил сотник давеча на речном берегу. Когда месяц сунул в мутное оконце свой тонкий серп, возвещая полночь, старуха вдруг воспарила над своим ложем и тихо-тихо растаяла в задушном воздухе…
Богдан встал со скамьи, подавленный случившимся, и услышал за окном призывное ржание коня. Он ступил за порог и в мертвенно-бледном свете месяца увидел под стенами сруба коня чернее ночи, убранного черной сбруей, да с черным седлом на черной попоне. И сам он оказался одетым во все черное, с черной сумой, переброшенной чрез плечо, скрытой большим черным плащом с глубоким капюшоном…
Взвыл в отчаянье сотник нечеловечьим голосом, пугая зверей лесных, последними словами упрекая себя за неосмотрительность, да долю свою проклиная…
******
С той поры без устали блуждает по Дикому Полю Черный всадник. И всяк, встреченный им путник получает из рук его послание, не зная, что получил весть о своей скорой смерти…