Тихая осенняя ночь неспешно шла по пустым и темным улицам, заполненным проникновенным вальсом двух лучей, не знающих границ. Свет фонаря: желтый, едва мерцающий, такой постоянный и предсказуемый, зажигающийся каждый вечер, осмелился пригласить на танец проникновенно-светлый, лучистый, белоснежно-синеватый свет луны, текущий по реке. Слившись в исполинском танце, фигуры заполнили весь город, перетекая из одного уголка города в другой, в зависимости от его и ее движений. Они то скользили по спокойной глади воды, наполняя ее небесно-земным свечением, то перебирались на набережную, ускользая друг от друга в бессчетных поворотах и других па, совершаемых сквозь кованую ограду набережной; время от времени танцующие углублялись во дворики, беря тем самым передышку, необходимую для поцелуя в полутемном переулке. Время от времени дама кокетливо закрывала свои светящиеся глаза веером из облака, и тогда кавалер светил еще настойчивее, еще сильнее и ярче, подмигивал даме, пока она не убирала веер и не отдавалась их ночному танцу.
А тем временем в одном из домов, пролетавших мимо танцующих, в мягкой кровати, заправленной белоснежным как утро, но уже слегка помятым как пылкие губы любовника, бельем, лежала Софи. Уязвимая и оттого беззащитная и покорная в своей робости, на эту ночь всецело вверившая себя ему без всякой боязни и как-то инстинктивно успокоившаяся, она была поразительна красива.
Эжен оперся на руки, и устремил свой невидящий в этой фосфоресцирующей темноте взгляд на ту, которая лежала на спине полностью нагая: чьи ноги, блестящие и перекликающиеся с лунным светом были согнуты в коленях, слабые смуглые руки обвили его шею, глаза полные тихой радости были безропотно закрыты. Он чувствовал тепло, передаваемое слабыми мурашками, бегущими по ее телу от удовольствия и умиротворения, от осознания невозможности лучшего, и перебегающими на него.
Эжен заметил изменение, произошедшее с ее лицом : в нем не осталось ни капли того напыщенного, снисходительного, смеющегося с высоты своего женского величия над всеми окружающими и незамечающего никого вокруг, выражения. Ее лицо преобразилось: оно стало таким кротким, таким милым и чутким, что Эжен невольно улыбнулся.
-Она прекрасна,- думал он,- сейчас она лежит в моей кровати, такая уязвимая и такая открытая, ей нечем защищаться, она обезоружена; он отодвинул локон ее темных волос, отдающих лавандой и словно шелком ласкающих его пальцы,- на ней нет наряда, подчеркивающего ее достоинства,- продолжал размышлять про себя Эжен,- нет прически и помады; нет колких слов и взглядов, нет грозной сумочки, полной ее союзников, и оттого, каким-то женским чутьем уловя это волшебное состояние, она вернулась к первозданному своему душевному облику, что не преминуло отразиться на ее смуглом лице. Такой она была, когда родилась, когда лежала в теплых пеленках и нежилась в материнской любви. Смотрела на этот мир, обожая его всем существом, и тянулась к нему своими крохотными пальчиками, не зная скрывающихся под маской добродушия и любви граней.
Мысли о ней – о его Софи, продолжали безмятежно роиться в голове жадного ценителя влюбленности, утекая сквозь пальцы, однако он наивно верил в то, что последняя песчинка непременно останется в ладони, что она сохранит часть того образа, пленившего двух странников путешествия под названием жизнь…Тепло ее ног, нашедших свой приют в ногах Эжена действовало на него усыпляющее и где-то между тремя и четырьмя часами ночи он сдал последнюю крепость и с присущим невозможности бодрствования фатализмом бросился на штыки сна, в ту же секунду проткнувших его и отправивших его сознание в уходящую все глубже и глубже спираль сна.
Эжен проснулся раньше Софи. Не желая покидать кровать, он взял со столика бутылку недопитого вина, это было какое-то весьма посредственное вино, выбранное той, которая невозмутимо спала на его плече, он поморщился. За окном светило солнце. Чуть угадываемые облака спешили куда-то, мельком заглядывая в сотни окон, где все еще было погружено в дремоту. Ему почудилось, что сегодня мир живет свой последний день.
Он сел на кровати, в глазах на секунду потемнело, он почувствовал, как кровь отливает от сердца и растекается по телу, неспешно вдыхает жизнь в конечности. Он посидел пару секунд и встал. Холодный пол напомнил о приближении зимы. Эжен открыл окно и соприкоснулся с обдающим лирической прохладой ветром. Он любил утренний ветер.
-Ты меня напугал,- прошептала Софи, подошедшая сзади, одевшая их двоих в большое одеяло и прижавшаяся к Эжену настолько сильно, что он почувствовал биение ее сердца и тепло ее величественной груди, согревающей его спину и его мысли.
-Я захотел увидеть солнце, почувствовать ветер, поймать кленовый лист… Я хотел, чтобы ты не просыпалась. Тогда бы я сидел у твоей кровати и любовался бы тем, как вздымается твое тело, как ты грезишь, как смотришь сны. Я бы представлял их себе, ведь только так остается познавать великую тайну сновидений, если она обходит твой сон стороной, словно чахоточную деву на базаре, скрюченную болезнью, грязную и жалкую, но еще не сломленную окончательно, лишь надломленную и только только начавшую постигать весь ужас своего раскаяния. К чему это я…. Ты уже не спишь, светит солнце, а значит, сегодня кавалер вновь пригласит даму на танец, а мы исполним вчерашнюю полузабытую и оттого более желанную, сладостную и манящую мечту о завтраке у памятника и фонтана в сквере, где я написал ту записку, чья сила привела тебя сюда.