Мотовиловские страсти
БОЙЦЫ ДЛЯ ОСОБЫХ ПОРУЧЕНИЙ
В зенитно-ракетных войсках служба всегда была нелёгкой. Круглосуточное боевое дежурство, караулы, стрельбы, учения, марш-броски, бдения на точках, и т.д., и т.п. Плюс ремонт, регламентные работы, транспортировка ракет на другие позиции, - в общем, полна хата огурцов. И надобно было бойцам иногда отдохнуть.
Вокруг мирная украинская природа, восторг и благолепие, густейшие чернозёмы, из которых прёт всё - от буряка до арбузов. То, что мы бы назвали периодической системой Тимирязева! А колбасы? А окорока? И, наконец, гениальное сало двадцати шести только мне известных рецептур?! А вишни?!
Но ты сидишь в части, шатаешься по караулам через день на ремень, обслуживаешь боевую технику, и нет просвета. Вдруг вызывают тебя к командиру роты, и он говорит, слегка гнусавя:
- У меня к вам особое поручение.
- Готов к труду и обороне, - отвечаю.
- Вы прекратите ёрничать. У вас же начало технического образования?
- Да куда там, первый курс физфака РГУ.
- Ну, это уже кое-что. И потом, у вас же ещё специальности дизелиста-электромеханика и автоэлектрика, так что справитесь. В общем, пришла просьба с Мотовиловского лесокомбината прислать кого-нибудь из тех, кто разбирается в дизель-генераторах, а то у них эпидемия гриппа, все спецы крышкой накрылись или запили, и кроме ракетчиков, им никто и помочь не может. Они же нам шефскую помощь оказывают, мебель завезли, караульный городок нам организовали, так что нужно дружить. Ну так как, согласны?
- Служу царю и Отечеству, - бодро отвечаю я.
- Ох, доведет вас язык, но не до Киева, а до особого отдела! Так. Берите себе напарника, идите в строевую часть, там вам выпишут командировку, о деньгах замполит позаботится, он в курсе. Всё. Можете идти. Правдивец ( замполит) будет вас каждый вечер встречать в расположении. Смотрите, вы старший!
- В связях, порочащих Советскую власть, не замечен. Характер юридический, выдержанный.
- Точно, по вам особый отдел плачет. Развеселили старика.
Комроты, старику, было в те годы около двадцати восьми лет. Я отдал честь, развернулся на каблуках и вышел из канцелярии.
Ну, думаю, девки, теперь держитесь. Ремонт дизель-генератора можно затянуть, а потом будем его обслуживать до посинения. Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает. Только в Тюмени, через 25 лет, я услышал народное выражение «вату катать», и до того вспомнил Мотовиловку, что зашёлся в приступе смеха вплоть до судорожного кашля. Я-то знал, как ВАТУ КАТАЮТ!
НЕПАТРИОТИЧНЫЙ ДИЗЕЛЬ
Наутро, хмурые и не выспавшиеся, мы побрели в Васильков, на электричку. Народ в вагоне был, как ни странно, достаточно бодрым и красномордым. Многие уже явно приняли на грудь «трохи самограю», закусили салом с чесноком. Прибавьте к этому густому природному аромату запахи отсыревших брезентовых курток и блещущих алмазиками росы толстых шерстяных свитеров, тошнотворный поток молекул из единственного на весь поезд туалета с полуоторванной дверью.
В общем, «в зелёных плакали и пели». Но всё когда-нибудь кончается. И вот мы вышли на перрон и огляделись. Направо сплошной стеной стояли угрюмые чернохвойные ели, а под ними как-то стыдливо, словно извиняясь за своё присутствие в вечном мире вечнозелёных – какие-то неведомые нашей с напарником ботанике кусты. Я каким-то чутьём понял, что идти нужно вверх и налево. Через пятнадцать минут мы уже стояли перед произведением советско-украинского гения – громадными серыми воротами с металлической решёткой сверху, на которую были приварены буквы: ЛiСОКОМБiНАТ.
А слева и справа от глухих ворот тянулись тоже глухие на первый взгляд заборы, в которых зияли рваные дыры. Через них явно ходили злостные прогульщики и несуны, в то время как в центре была кирпичная постройка, где выдавали пропуска вохровцы. Там мы показали свои командировки, и минут через пятнадцать, почёсываясь и зевая, пришёл какой-то звероподобный мужик, посмотрел документы и радостно гавкнул куда-то в сторону:
- Ганна! Иди сюда, тут хлопцы в коробци прийыхалы!
Пришла загадочная Ганна, оказавшаяся просто тёткой весьма преклонного возраста, лет сорока, с тяжёлыми торчащими в разные стороны грудями и мощным, плотным даже на взгляд крупом.
- Шо? – спросила Ганна, вытирая руки шитым рушником. От неё вкусно пахло жареным луком и шкварками. Как мы потом узнали, она постоянно кормила караул придурков сытными завтраками, обедами и ужинами. А должность у неё была – инженер по технике безопасности. Секса!
- Шо-шо, - проворчал волосатый, - проводи хлопцев до цеху. Та дывысь там, нэ чэпай ныкого, бо я одразу тоби киздюлей выпышу!
Ганна поманила нас пухлым пальцем и пошла к себе. Мы двинулись следом. Она молча ткнула тем же пальцем в бидон, стоявший у выхода, и мы потащились следом за ней. От бидона пахло осклизлым жиром.
Идти было недалеко. Бытовка стояла в центре производственного комплекса: большая комната, а из неё вход в раздевалку со шкапчиками грязно-синего цвета и бирками, словно в камере хранения. Ганна, по-прежнему немногословная, выдала нам по ключу, мы нашли свои номера и стали переодеваться в чудовищные брезентовые робы, от которых невыносимо пёрло псиной, затхлостью и чужим тяжёлым потом. Мы начали переодеваться под пристальным и презрительным взором Ганны, но я вдруг не выдержал, повернулся к ней и крикнул:
- Не будем мы это надевать! Или дайте нам новое, или мы в своей обмундировке будем работать, а завтра нам сменку в части выдадут!
- Ты смотри, какой смелый! – задумчиво начала Ганна, с профессиональным интересом разглядывая мои зелёные трусы, под которыми хранилось главное сокровище юного мужчины. – Тогда одевайтесь, я вас в цех отведу.
На дворе было сумрачно и тихо. Только где-то невдалеке взвывала, словно моля о пощаде, пилорама над поверженным телом оструганной сосны.
- А что же это у вас работает, если дизель полетел, - осторожно спросил я, предвкушая сладкую возню с железяками, промытыми в солярке или в керосине.
- Да на лесопилке есть запасной, но он только её и тянет. А основное производство стоит, только на электросетях и живём, хватает, чтобы чай варить да склады освещать для охраны.
Я вспомнил дыры в заборе и ухмыльнулся. Но это их дело. В те времена все пёрли всё со своих предприятий - вот только интересно, куда местные могут утащить, например, готовый неподъёмный диван? Или они просто нэ зйидять, так поднакусують? Из спортивного интереса сопрут пружины, гобеленовую ткань, фанеру и т.д. и соорудят себе в хохляцкой хатынке лежбище для оттяга и любовного баловства.
- Ладно, - говорю, - показывайте вашу дизелюгу. У него какая мощность на выходе – 6 киловатт?
- Да вы сами увидите, - заулыбалась Ганна, - на нём всё написано. Но по-немецки.
Я насторожился. Не может она не знать такой простой вещи. Но мы уже пришли! В замызганное помещение со скользкими металлическими решётками, через которые, как на корабле, стекали отходы жизнедеятельности электростанции. Густо пахло соляркой, застарелым выхлопом, проникавшим через микротрещины в прокладках и трубах, выводящих наружу выхлопные газы.
Сам дизель-генератор, похожий на загаженного фекалиями и глиной серого быка в загоне, производил впечатление мощного представителя советской энергетики, брошенного на произвол судьбы.
- Это что за умелец его обслуживал? Хотел бы я ему в глаза посмотреть да мозолистую руку пожать, чтобы кости захрустели.
- Та нихто не обслуживал! – воскликнула Ганна, покрываясь красными пятнами. – Мы утром приходили, и кто-нибудь из ребят его запускал, тут всего-то три кнопки да рычожок.
- Как это нихто?! Вы что, очумели?! Вы читали правила эксплуатации электроустановок? У вас должен быть человек с квалификацией и допуском, а вы тут проходной двор устроили! Когда вы последний раз ТО ему делали?
- Та я уже не помню, я здесь всего три года работаю.
- Что-оо-о? Да вы понимаете, что он вот-вот вразнос мог пойти, поубивал бы людей к такой-то матери! Вы хоть масло меняли?
- Я не знаю…
- А кто должен знать? Пушкин, что ли? Давайте сюда вашего электрика, если он не при смерти, я сам с ним поговорю.
- Та он дома лежит, болеет.
- Хорошо, а где его каптёрка.
- Зараз я ключи пошукаю.
И она полезла в оттопыренную кишеню, то есть карман, и вытащила оттуда громадную сцепку ключей с бирками на медицинском лейкопластыре. Долго копалась, нашла жёлтый длинный ключ, помахала им в воздухе и отправилась вперёд. Мы следом. По диагонали от дизельной была узкая дверь, обитая жестью, а поверх этого украшение: белая табличка на двух саморезах с надписью – «Дежурный электрик». Я дёрнул дверь. Сзади аккуратно подошла грудастая Ганна и, жарко дыша мне в правое ухо, прошептала:
- Я зараз дверь открою, там ничего нет, а вечером тебя, сынок, жду у себя дома. Мы после смены встретимся, я тебя провожу.
- Извините, я должен сегодня быть в части, я ведь старший по наряду. А ремонт вашего дизеля займёт, по моим подсчётам, около недели. Вы попробуйте договориться с командиром роты, он может разрешить…
КРАТКИЙ КУРС ЛЮБВИ С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА
Не договорил. Ганна аккуратно открыла дверь, захлопнула её перед носом моего напарника, и тот остался со своим носом. И здесь на застиранной чистой спецовке я познал краткие прелести любви сильной и мускулистой женщины, привыкшей созерцать лики пролетариев неумственного труда, подавляющее большинство которых было женато и не предполагало ничего, кроме служебного соития. Потом она меня кормила домашним салом с чёрным хлебом.
Я уже успел заснуть, когда раздался робкий стук в дверь, и голос моего напарника прозвучал, как напоминание о служебном долге и каре за его невыполнение.
- Онвар Ойдаровыч, а що мэни робыты?
- Стий там, чекай мэнэ – ответил я, неторопливо надевая зелёные трусы, майку, гимнастёрку и галифе. Ганна с любопытством наблюдала возвращение служивого в нормальное состояние, удовлетворённо хмыкала и даже помогла мне натянуть правый сапог на ногу.
Я вышел из каптёрки с минимальным набором: пассатижи, пробник, мегомметр, комплекты отвёрток, накидных ключей, кусков так называемой «лапши», проводов для прозвона слаботочных звеньев цепи, и т.д.
Мы двинулись на штурм. По дороге я попросил теперь уже на всё готовую Ганночку принести нам ведро керосина, кучу ветоши и немного спирта – граммов 100.
Как ни странно, к последней по счёту просьбе Ганночка отнеслась по-олимпийски, не задав ни одного лишнего вопроса.
Мы принялись за дело. Подогнали вручную лебёдку, свесили вниз блестящие стальные звенья цепи и принялись отдавать закипевшие за долгие годы гайки. Попутно отсоединили генератор, отдав гайки и откатив его на салазках рамы, скользкой от многолетней грязи и «всякой мазуты», как выражались в Ростове-на-Дону. Откручивали клапаны обратки, маялись со всей прочей дребеденью и ужасались выносливости организма этого слизанного нами у немцев двигателя прогресса. Я умудрился разглядеть на фирменной металлической табличке имя производителя: ЗиД, то есть Завод имени Дзержинского, 1947 г.. То есть, он якобы наш.
И вот тут я понял, откуда растут ноги этой диковинной истории. Раз электростанция немецкая, рабочие таблички даже не поменяли, то нужен человек, знающий немецкий. А таких официально не было – только что начали возвращаться из лагерей бывшие полицаи и те, кто сотрудничал с немцами. Понятное дело, владение языком недавнего врага не афишировалось. К тому же спецам надо было платить, а неохота. Вот и гоняли дизель, кто как умел.
Вот это, думаю, ни фига себе, компот! Это же сколько лет его, беднягу, гоняли? И мы отдали гайки на резиновых подушках, поджали громадину примерно на метр от земли и задумались: а кто полезет под брюхо этого монстра? С одной стороны, я старший, но если пойдёт салага, а я буду только покрикивать сбоку, то в случае обрыва мне светит минимум два года, и дисбатом тут не отделаешься. Тюрьма!
И всё-таки я нашёл выход. Спросил у ласковой Ганночки, есть ли у неё примерно двадцать четыре чурбака пятьдесят миллиметров, чтобы подложить их на место вероятного падения хладной стали на мои утлые чресла.
Брусочки тут же нашлись. Мы уложили их по периметру, и я, кряхтя и матерясь, полез под брюхо производителя живительного света. Глянув снизу, я ужаснулся – чёрные наросты украшали всё поддонное пространство. Я тронул пальцем один из этих нефтяных сталактитов, и он отвалился прямо мне на живот. Судя по всему, долгие годы масло просто доливали в систему, не заботясь о её дальнейшей судьбе.
Я попросил подать мне ведро максимальной ёмкости и начал потихоньку отвинчивать крепления до известного предела. Когда подали ведро, я сложился как можно дальше от выходного отверстия поддона, рассчитал направление струи, пододвинул ногой ведро и отдал последние нитки резьбы пробки поддона, придерживая её рукой. Масло хлынуло сверху ровным деловым потоком, слегка трепеща на ветру. Было слышно по запаху, что его точно не меняли минимум три года. Как же он, бедняга, работал?
Я выдал наверх первое ведро, потом попросил запустить двигатель на 20 секунд, чтобы прогнать масло по трубкам и цилиндрам. А впереди ещё была переборка дизеля. Он громыхнул и затих.
- Скажите, уважаемая, а где у вас ёмкость для промывки всякого железа? Скажем, с керосином или соляркой? – спросил я у Ганны, вылезши из-под брюха дизеля. - Ведро не пойдёт, ванна нужна.
- Та нэма такого, - жизнерадостно отозвалась инженерша-любительница, разве шо в гараже.
- Вот вы пригласите двоих хлопцев, пусть они железо, которое я разберу, тщательно промоют. Желательно стальной щёткой продраить, а я пока буду форсунками заниматься. Ну, чего вы стоите? Если не запомнили, то репетую: двух хлопцев, я им сам всё расскажу.
- Та ни боже ж мой, шо ты, сладенький, ну разве ж я для зла? Вам же ж вдвох будет хорошо, как у Христа за пазухой.
Волнуясь, она переходила на суржик, дикую смесь украинского и русского, понять которую способен, вероятно, даже монгол из Гоби. Могутная грудь вздымалась под кипенью белоснежной блузки, в декольте была хорошо видна нежно-розовая кожа, а уж о том, что скрывалось под чашечками лифчика – промолчу!
Она жарко дышала прямо мне в лицо, торопливо доказывая, что печётся лишь о благе двух молодых служивых и о производстве. Дыхание у нее было чистым – она никогда не курила, и с желудком всё было хорошо. У меня кружилась голова.
Махнув рукой, я пошёл доедать домашнюю вкусноту. Минут через двадцать, повалявшись на рулонах, мы продолжили работу, дозируя нагрузку. В часть мы вернулись рано, прямо к ужину. Правдивец удивился, но промолчал. А наши спины и руки гудели, как трансформаторы под нагрузкой. Легли сразу после отбоя и проснулись прямо перед подъёмом!
ВАТУ КАТАТЬ - ОТСЮДА И ДО ОБЕДА!
Гапочка встречала нас на следующий день на перроне. Сегодня на ней был ярко-красный плащ, а над головой она держала ослепительно жёлтый зонтик, словно привет из «Шербурских зонтиков». Дождь молотил ровно и неутомимо: в сосновых борах это было обычная погода. Мы обнялись и потопали в обитель тяжкого труда и райских соитий.
Напарник мой, (пора его представить) – Иосып Гмыря, поглядывал на Гапочку со всё возрастающим гормональным интересом, на что я, сложив правую руку в кулак, погрозил ему из-за спины. Ёська, зная мой нрав, больше не проявлял наружного интереса к восхитительной дщери глухих лесов.
Сдуру мы за два дня привели в норму дизель, и попали на склад мебельной ваты, рулонами неизвестного веса чтобы навести какой-то непонятный порядок в хранении и выдаче седалищного материала.
И почали мы сию вату КАТАТЬ. До обеда. Мы, не торопясь, с большими перекурами, освободили крайний правый угол и наткнулись на груду каких-то железок. Мастер, пришедший на место археологических раскопок, схватился за голову и убежал. Вместе с ним по возвращении прибыла группа украинских товарищей, остервенело погрузивших железо на тачки.
- Баба з возу, кобыле легшее, - сплюнув на пол, пробормотал Гмыря.
Обед был скромен и величав одновременно: украинский борщ на шкварках, с буряком и кусками мяса а ля Гаргантюа (то есть много и хорошо); гречневая каша с ароматным соусом, где угадывались нотки кудрявой петрушки, сельдерея и даже кинзы (она же цицмата); просто мясо, дымящееся, как Везувий, конической горкой на огромной щербатой тарелке с вензелями графов Радзивиллов; тёплый ещё компот из осенних плодов: яблок, абрикосов, чернослива и опять же на буряковом сахаре. Тогда не было пластиковых пакетов и тары для транспортировки, а как хотелось угостить своих товарищей по армейскому несчастью!
Но наш Вергилий в юбке оказался куда как более изобретателен, чем мне показалось. Она дождалась очередного перекура после катания ваты и после обеда пришла к нам на трудовую завалинку и сказала, что минут через двадцать позвонит наш отец-командир и что-то сообщит. Я удивился. Заставить звонить сына маршала, комроты в элитной бригаде ЗРВ ПВО под Киевом своему подчинённому?! Нонсенс!
Я поднялся и пошёл следом за Аней, невольно разглядывая сзади её фактурные прелести, будто слепленные из заготовок античных богинь любви. Она, конечно, как всякая настоящая женщина, чувствовала, что на неё смотрят, а главное – КАК СМОТРЯТ! И походка её становилась легка, шаг становился короче, дыхание чище, - в общем, мы были влюблены друг в друга! Что тут добавить?
В конторе сидела за электрическим пишмашем фирмы «Сименс» секретарша Марийка со следами недосыпа и былой красоты на лице. Она сказала, что звонок будет через несколько минут, и не успела договорить, как чёрный дисковый телефон чуть не подпрыгнул на месте от нервного межгорода.
Марийка взяла массивную трубку и послушав несколько секунд, хладнокровно сказала:
- Да, воны тут стоять, у аппарата. Пэрэдаю трубку.
Я услышал в трубе знакомый чмых капитана Варенникова, старика двадцати восьми лет, маршальского сына:
- Добрый день! Доложите обстановку!
- Здравия желаю, тащкапитан! Всё идёт штатно, жалоб и претензий у личного состава нет, с населением full contact, норму выполняем, настроение отличное, идём ко дну, везём бомбу, и не одну.
- Ох, докрякаетесь вы когда-нибудь до особистов. Слушайте мою команду: чтобы не гонять вас туда-обратно и лишние предписания не выдавать, оставайтесь там, пока не закончите весь порученный объем работ, а заодно присмотрите за дизель-генератором, чтобы, не дай Бог, ещё раз не дёрнули.
- Вы знаете, тащкапитан, я об этом тоже думал, только не хотел свою инициативу выпячивать, но тяжеловато по сто пятьдесят км в одну сторону мотать каждый день, мы и так уже с ног валимся, спим на ходу. Хорошо, местные нас подкармливают от души, грех жаловаться, всё же не казённые харчи. Согласен с Вами полностью и благодарен за оказываемое доверие.
- Опять ваши интеллигентские шуточки, - сказал Варенников и чмыхнул, - Слушайте, как вас там окрестили, Садат, кажется, ну да, Анвар Садат, а вы Николо Макиавелли читали?
- Да так, только фундаментальный труд, вероятно, вы имеете в виду «Государя»?
- Вот-вот, видно, что читали. Из вас бы получился великолепный управляющий, мажордом или кардинал. Ну, да я не об этом. Оставайтесь на месте, с начальством комбината я держу связь, оно-то и попросило об одолжении. Хотя без вас, конечно, пуст первый пост. Но каждый вечер вы должны доложить Правдивцу о том, что всё в норме, все живы-здоровы, программа выполняется.
-Есть, тащкапитан! Разрешите идти?
- Разрешаю. Да, кстати, а где вас поселят? С питанием, я понял, нормально, а с жильём?
Я замялся. Варенников, вероятно, догадался и сказал насмешливо:
- Ну, за вас-то я не беспокоюсь, вы только Гмырю на улице не оставьте.
- Да что вы, тщкапитан, у нас здесь хватает места, даже душ есть и санузел, тепло, дизель молотит вовсю, вторую смену обеспечивает, так что салага у нас не пропадёт. Как у Христа за пазухой!
- Ну что же, голос бодрый, речь отчетливая, желаю успеха, только смотрите – соблазнов много, не поддавайтесь, вы всё-таки сын офицера.
- Есть, тащкапитан, не подведу!
- Ну, с Богом! – и мне показалось, что по ту сторону трубки кто-то перекрестился. Скорее всего, так и было.
ОХ, НЕ ТИХА УКРАИНСКАЯ НОЧЬ! ПРОЩАНИЕ.
Ночи я описывать не буду. Гмыря-напарник мирно спал в дежурке, предварительно укутанный в одеяло с узором арестантской клетки. Утром, плотно позавтракав яишней со шкварками из двенадцати яиц, мы отправились на место постоянного пребывания. Рулоны, отсыревшие за ночь при распахнутых воротах, раскатывались неохотно, а мы упорно продирались по диагонали к другому концу склада. ТАК СКАЗАЛ ЗАРАТУСТРА! – определил я для себя нашу тактику. Дальнейшие события покрыты мраком забвения. День за днём протекали в завтраках, обедах и ужинах, перемежаясь любовными забавами с невероятно изобретательной Гапочкой. Гмыря-напарник тоже нашёл себе напарницу в столовой, и мы, собственно говоря, устроили себе рай на земле, насколько это возможно для советского военнослужащего. Каждый вечер я бодро отчитывался Правдивцу, тот читал мне проповедь о вреде пьянства и табакокурения (сам он не курил), и под его замполитское бормотанье, почти засыпая, пытаясь подавить мощные зевки, я почти засыпал. Рядом стоял Гмыря и методично тыкал меня в бок, чтобы я действительно не упал со стула под журчанье речи замполита. Под глазами у меня появились тёмно-синие круги, но вату мы катали по-прежнему яростно, договорившись с Аней, что сделаем всё быстро, а оставшееся время будем сачковать.
Производство шло своим чередом, план был перевыполнен, и однажды мастер второго цеха пригласил нас после работы к себе в бытовку, к работягам.
Мы одёрнули гимнастёрки, поправили пилотки, отряхнулись от кусочков ваты, поналипавшей на обмундирование, и пошли.
Через просторный предбанник мы увидели распахнутую дверь, за которой в почти квадратном помещении за длинным грубо сколоченным из нетесаных досок столом сидели примерно десять человек.
- Заходьте, хлопцы, вже здавна чекаемо, - сказал бригадир Мыкола, - сидайтэ до нас.
На столе в спартанской скромности стояли и лежали следующие вещи: несколько буханок ноздреватого местного хлеба; гора фиолетового лука с кокетливыми кудряшками жёлтого цвета; россыпь крупной каменной соли, похожая на модель угольного террикона в Донбассе; и, наконец, два ведра – и в обоих были налиты прозрачные жидкости, в одной из которых согласно школьной химии мы узнали воду без вкуса и запаха.
Из второго ведра густо пахло алкоголем. Перед мужиками и рядом с нами попарно стояли эмалированные кружки. Бригадир ткнул пальцем в кружки и сказал:
- От, хлопцы, бэрить кружкы: спочатку спирт, а потим воду. Залпом пийтэ, потим запывыйтэ. Тут е цыбуля, макайтэ в силь, йишьте, а о це вам вид нас.
И он достал их холщовой сумки, стоявшей на полу, громадный пласт сала с прилипшими к нему веточками смородины, чёрными родинками жгучего перца и вечно-зелёными листиками лавра.
Из-за голенища сапога Мыкола достал длинный нож и аккуратно нарезал с десяток полупрозрачных пластиков чудесного сала. Мы проглотили слюну, переглянулись и единым духом опорожнили граммов сто спирта, запив его ледяной водой. Лук был почти сладким на вкус и гармонизировал с грубым хлебом. Сало таяло на языке, смягчая резкость лука. По телу прошёл мягкий жар. Работяги поблагодарили нас за работу, не забывая пропускать по пятьдесят граммов. Мы же сразу осоловели, и всё показалось милым и приятным. Поднявшись из-за стола, мы стали прощаться. Было ясно, что пора выспаться. Работяги насовали нам в авоську хлеба, лука, сала, в кулёк из серой толстой бумаги насыпали соли, а в пузатые бутылки тёмного стекла налили спирту, заткнув горлышки пробками из кукурузных початков.
Так мы и побрели в сторону склада, распевая песню «Чёрный ворон, что ты вьёшься…» И конечно же, навстречу нам попалась Гапочка. Она, уперев загорелые руки в крутые бока, сурово наблюдала за нашим славным походом.
Я подошёл к ней, обнял и заплакал. Она посмирнела, гладила меня по стриженой голове и шептала какие-то удивительно тёплые и нежные слова. Гмыря, едва держась на ногах, молча вытащил у меня из брюк запасные ключи от склада и попёрся наверх, где у нас напротив узкого и длинного подпотолочного окна было сооружено «лежбище котиков», - так его окрестила Гапочка.
Она вытерла мне слёзы, поцеловала и поволокла в склад. Гмыря, даже не сняв сапоги, так храпел, что можно было подумать: это не щуплый солдатик сто шестьдесят пять см ростом, а Иван Поддубный.
- Чем это от тебя так … пахнет? – смягчила формулировку Аня.
- Да это нас мужики спиртом угостили, луком и салом.
- Ох, горе ты моё луковое, - засмеялась Гапочка и ещё раз прошлась мягкими ладонями по моему мокрому лицу. – Ну давай, наливай, да отрежь луку, а то как я буду с тобой целоваться, ещё стошнит.
- Вот за что я тебя люблю больше всего, так это за суровую правду жизни, выраженную по-суворовски кратко и эмоционально, - ответил я, наливая в кружку спирт т держа на отлёте бутылку с водой.
Мы выпили, я совсем немного. Гапочка хрустела луковицей, заедала сальцем и внимательно разглядывала меня, словно астроном новую галактику. Я снова всхлипнул:
- Аня, мы ведь скоро уедем, я, может, тебя больше не увижу. Я тебя люблю.
- И я тебя тоже, - серьёзно сказала Гапочка, и глаза её снова потемнели, как в минуту страсти, - и не думай, что в тридцать шесть лет меня на молоденького потянуло, свежей крови попить. Хотя и это есть. Просто ты человек хороший, вот и всё. Иди ко мне, давай не будем время терять.
Лёжа рядом с Гапочкой, положив левую ногу на её бёдра, а голову на грудь, я услышал какую-то возню. Открыв глаза, увидел над собой тёмное лицо напарника м прилипшими к волосам кругляшками-ватинками.
Йосип, шумно дыша, оглядел нашу обнажённую натуру и хрипло спросил:
- Вы хто такие? Як попалы на объект?
- Спи давай, Гмыря. Мы свои. Пароль – Амур, отзыв – Миссисипи.
- Сиси-писи, - тяжело повторил Гмыря.
- Спи, - говорю, - у тебя одно на уме. Сказано ведь, свои.
- Ага. Со своими можно…
И снова захрапел. А Гапочка, слушавшая наш диалог, долго сдерживалась, но когда поняла, что напарник спит, так захохотала, что моя голова прыгала у неё на животе.
- Сиси, - с трудом произнесла сквозь смех Гапочка, - писи! Писец котенку!
Я поддался её настроению и тоже заржал, как дончак в степном табуне. Потом Гапочка рассказала мне всю свою жизнь в двух словах и объяснила всю нелепость и невозможность нашего дальнейшего союза. Она была мудрой женщиной.
Мы заснули мёртвым сном и проснулись оттого, что кто-то накидывает на нас байковое одеяло.
- Вы не думайте плохого, я не подсматривал, - печально сказал Гмыря, натягивая правый сапог, - просто подумал, что вы замёрзнете. Вы спите, а я пойду перекурю.
Мы снова залились счастливым смехом, в котором у Гапочки послышались рыдания.
Через полминуты у неё началась истерика. Она кричала:
- Миленький, родненький, зачем я тебя встретила?! Жила бы себе и жила, полумёртвая, а тут ожила, и снова в могилу. – И всё хватала мои ладони и прикладывала их к своей рубенсовской груди, за холмом которой бешено стучало сердце.
Пришлось мне одеться, найти бутыли с водой и обрызгать Гапочку. Она постепенно утихла, рыдания перешли в икоту, лицо побледнело, её охватывал холод. Я притащил дежурную куртку и укутал её, словно ребёнка.
Она затихла, глядя в потолок, и грустно сказала:
- И детей от тебя не будет. Спасибо мамаше, сводила после школы на аборт. – И махнула рукой куда-то вдаль. Так мы и запомнили друг друга. Навсегда.
-Вы что такой грустный, боец? – спросил Правдивец, принимая мой последний доклад.
Я невпопад ответил:
- Всё штатно. Без замечаний. Разрешите идти?