Мешок с костями
Глава 1
В один очень жаркий день августа 1994 года жена сказала мне, что поехала в аптеку «Райт Эйд» в Дерри, чтобы купить ингалятор от синусита. Сейчас такие вроде продают без рецепта. В тот день я уже выполнил свою дневную норму работы над книгой и предложил подвезти ее. Она сказала спасибо, но она хочет еще купить рыбы в соседнем супермаркете. Типа, одним выстрелом убить двух зайцев. Послала мне воздушный поцелуй и ушла. В следующий раз я видел ее на экране телевизора. Так опознают мертвых в Дерри. Не надо идти по длинным подземным коридорам, облицованным зеленой плиткой, никаких ламп дневного света, никто не выкатывает обнаженный труп из холодного ящика в стене. А просто заходишь в кабинетик с надписью «не входить», смотришь на экран и говоришь «угу» или «у-у».
От нашего дома до «Райт Эйд» и до Шопвела меньше мили. Там небольшой торговый центр, в котором есть видеопрокат, магазин старой книги под названием «Разумное, доброе, вечное» (они весьма бойко торгуют и моими романами), магазин радиодеталей и фотомастерская. Он находится на Ап-Майл Хилл, возле перекрестка Уитчама и Джексона.
Она припарковалась у видеопроката «Блокбастер», зашла в аптеку и купила свой ингалятор. Аптекарем тогда работал мистер Джо Вайзер. С тех пор он переехал в Бангор и работает в тамошнем «Райт Эйде». На кассе она купила маленькую шоколадку с пастилой внутри в форме мыши. Позже я нашел эту шоколадку у нее в сумочке. Я развернул ее и съел, как будто приняв причастие, сидя за кухонным столом, на котором передо мной было вывалено содержимое ее сумочки. Когда я доел шоколадку, я разрыдался, все еще ощущая ее вкус на языке и в горле. Я сидел перед кучей из ее клинексов, косметики, ключей, недоеденной ею пачки мятных конфет «Сертс» и плакал, закрыв лицо руками, как ребенок. В фирменном пакете «Райт Эйд» лежал ингалятор от синусита. Он стоил двенадцать долларов восемнадцать центов. Также в пакете был еще один предмет, который стоил двадцать два пятьдесят. Я долго смотрел на этот предмет и не мог поверить своим глазам. Я был удивлен, может, даже поражен, ведь мысль, что Джоанна Арлен Нунан могла жить двойной жизнью, о которой я ничего не знал, никогда не приходила мне в голову. По крайней мере, тогда.
Джо расплатилась, вышла снова на залитую ярким солнечным светом парковку, как всегда сменив обычные очки на прописанные ей солнечные, и, как только она вышла из-под небольшого козырька над входом в аптеку (тут я, вероятно, немного сочиняю, писатель же не может удержаться, чтобы не привнести своих деталей, но их, можете поверить, немного), раздался громкий визг шин об асфальт, означающий, что сейчас вот-вот произойдет авария, а может и пронесет.
В этот раз не пронесло. Случилась одна из тех аварий, которые, кажется, на этом дурацком перекрестке случались чуть ли не раз в неделю. Тойота 1989 года выезжала с парковки супермаркета и поворачивала налево, на Джексон стрит. За рулем сидела миссис Эстер Истерлинг из Барретс Орчард. Вместе с ней сидела ее подруга, миссис Айрин Деорси, которая приезжала в видеопрокат, но так и не нашла ничего для себя интересного. Слишком много насилия, сказала Айрин. Обе женщины были вдовствующими пенсионерками и все время курили.
Вряд ли Эстер не заметила оранжевый самосвал коммунальных служб, съезжающий вниз по холму. И хотя ни полиции, ни газетчикам, ни мне, когда я разговаривал с ней два месяца спустя, она этого не сказала, я думаю, что она, скорее всего, просто забыла посмотреть. Как говорила моя мать (тоже курящая вдова на пенсии), у пожилых людей два главных недуга: артрит и плохая память. Ни в том, ни в другом их нельзя винить.
За рулем самосвала сидел Уильям Фрейкер из Олд Кейпа. В день, когда умерла моя жена, мистеру Фрейкеру было тридцать восемь лет. Он ехал, сняв с себя рубашку, и мечтал о холодном душе и холодном пиве, не обязательно в таком порядке. Он и еще трое рабочих восемь часов подряд укладывали асфальтовые заплатки на Харрис Авеню рядом с аэропортом. После такой тяжелой работы да в такую жару Билл Фрейкер признал, что да, возможно он ехал малость быстро, может, сорок миль в час там, где разрешенная скорость тридцать. Он мечтал побыстрее доехать до гаража, сдать машину и сесть за руль своего F-150, в котором был кондиционер. К тому же, тормоза грузовика техосмотр возможно и прошли бы, но отличным их состояние не назовешь. Фрейкер дал по тормозам, как только увидел выезжающую перед ним тойоту (по клаксону он тоже вдарил), но было поздно. Он услышал визг покрышек, своих и Эстер, так как она с опозданием осознала опасность, и на одно мгновение увидел ее лицо.
– Почему-то это было хуже всего, – сказал он мне, когда мы сидели на пороге его дома и пили пиво. Тогда был уже октябрь, и, хоть солнце еще согревало наши лица, мы сидели в свитерах. – Знаешь, как ты высоко сидишь в этих самосвалах?
Я кивнул.
– Так вот, она пыталась меня увидеть, вытянув шею, как страус, и солнце полностью осветило ее лицо. Было видно, какая она старая. Помню, я думал, черт, да она ж как стекло рассыплется, если я не остановлюсь. Но старики чаще крепче, чем кажутся. Странно даже. Я в смысле, смотрите, как все вышло, я не пострадал, те две курицы тоже живы, а ваша жена…
Он замолчал. Его щеки налились краснотой, и он стал похож на школьника, над которым посмеялись девочки во дворе, увидев расстегнутую ширинку. Мне стало смешно, но если бы я улыбнулся, я бы только смутил его.
– Мистер Нунан, простите. Вечно как ляпну что-нибудь.
– Ничего, – сказал я. – Худшее уже в любом случае в прошлом.
Это было неправдой, но мы вернулись к теме.
– Ну, короче, – сказал он, – врезались мы. Вначале был удар, потом хруст, потому что водительская сторона машины смялась. И стекло разбилось. Меня так швырнуло об руль, что я потом неделю вдохнуть без боли не мог, и синяк такой вот был здесь. – Он провел дугу на груди под ключицами. – Я так сильно бахнулся головой о лобовое стекло, что оно аж треснуло, но я отделался маленькой шишкой... не поранился, даже голова не болела. Жена говорит, что я от природы толстолобый. Я увидел, как женщину за рулем тойоты, миссис Истерлинг, швырнуло об консоль между сиденьями. Когда мы наконец-то остановились, я вышел посмотреть, как они. Машины были в хлам, я думал, они там обе погибли.
Но они не погибли. Даже сознание не потеряли, хотя у миссис Истерлинг было сломано три ребра и вывихнуто бедро. Миссис Деорси, которая сидела на пассажирском сиденье, получила сотрясение мозга от удара о стекло. И все. «В больнице ей была оказана помощь, после чего она была выписана», как обычно пишут в Дерри Ньюс в таких случаях.
Моя жена, в девичестве Джоанна Арлен из Молдена, Массачусетс, наблюдала за всем этим с того места, где она стояла, на крыльце аптеки. Через плечо на ней была сумочка, а в руке – рецепт. Как и Билл Фрейкер, она решила, что пассажиры тойоты либо мертвы, либо серьезно пострадали. Грохот от столкновения, как шар для боулинга, глухо раскатился в горячем дневном воздухе, а звук разбитого стекла обрамил его рваными кружевами. Обе машины превратились в груду металла посреди Джексон стрит. Грязный оранжевый грузовик нависал над бледно-голубой иномаркой, как отец, ругающий своего съежившегося ребенка.
Джоанна побежала через стоянку к дороге. Все вокруг тоже бежали. Одна из бегущих, мисс Джил Данбери, в момент аварии разглядывала витрину в магазине радиодеталей. Она говорила, что помнит, что пробегала мимо Джоанны. По крайней мере, она помнит, что пробегала мимо кого-то в желтых слаксах, но точно сказать не может. К тому времени миссис Истерлинг уже кричала, что ранена, что они обе ранены, помогите ей и ее подруге Айрин.
Примерно в центре парковки, где стояли лотки с газетами, моя жена упала. Ее сумка на ремне осталась на ней, а пакет выпал из руки и ингалятор наполовину высунулся наружу. Другой предмет остался в пакете.
Никто не заметил ее, лежащую возле лотков с газетами. Все внимание было приковано к покореженным машинам, кричащим женщинам и к растекающейся луже воды и антифриза из разбитого радиатора грузовика коммунальных служб. («Это бензин!» – заорал продавец из фотомастерской. – «Смотрите, как бы тут все не разнесло!») Предполагаю, что один-два человека из числа спешащих на помощь могли перепрыгнуть прямо через нее. Может, они подумали, что ей просто стало плохо. Вполне логичное предположение в день, когда температура была под сорок.
Всего из торгового центра к месту аварии выбежало человек двадцать. Еще примерно пятьдесят бежало со стороны Строфорд Парка, где шла игра в бейсбол. Наверняка все, что ожидаешь услышать в подобной ситуации, было сказано и не раз. Набежала целая толпа. Кто-то тянулся через уродливое отверстие, которое раньше было окном водительской двери, чтобы подержать трясущуюся руку Эстер. Народ мгновенно расступился перед Джо Вайзером. В такие моменты любой человек в белом халате превращался в главную персону. Вдалеке, нарастая, как дрожащий воздух над костром, доносилась трель сирены скорой помощи.
А в это время, никем не замеченная, лежала на парковке моя жена. На ее плече все еще была сумка (внутри нее лежала завернутая в фольгу ее несъеденная шоколадная мышь с пастилой), а в протянутой руке ; аптечный пакет. Заметил ее не кто иной, как Джо Вайзер, который спешил назад в аптеку за компрессом для больной головы Айрин Деорси. Он узнал ее, хотя она лежала лицом вниз. Узнал по рыжим волосам, белой блузке и желтым слаксам. Узнал, потому что обслуживал ее не далее как пятнадцать минут назад.
– Миссис Нунан? – спросил он, забыв про компресс для пострадавшей, но не так серьезно Айрин Деорси. – Миссис Нунан, что с вами? – В тот момент, он уже понимал (или я так думаю, возможно, я неправ), что с ней.
Он перевернул ее. Это оказалось нелегко, пришлось опуститься на колени и задействовать обе руки, чтобы поднять и подвинуть ее. Солнце жарило невыносимо, его жар отражался от раскаленного асфальта. Мертвые набирают в весе, как мне кажется. Набирают в весе как физически, так и в наших мыслях.
На ее лице были красные следы. Во время опознания я их ясно видел на экране монитора. Я спросил у помощника патологоанатома, откуда они, но тогда я уже знал. Конец августа, горячий асфальт, элементарно, дорогой Ватсон. Моя жена умерла, обгорев на солнце.
Вайзер встал, увидел подъехавшую скорую и побежал к ней. Растолкав людей на пути, он подбежал к санитару, который вылезал из-за руля. «Там женщине плохо», – сказал Вайзер, показывая рукой в сторону парковки.
– Слушай, у нас тут две женщины и еще мужчина, – ответил санитар. Он попытался отойти, но Вайзер не отступал.
– Забудь о них пока, – сказал он. – С ними в принципе все нормально. А с женщиной там – нет.
А женщина там была мертва, и я почти уверен, что Вайзер это знал... но он, надо отдать ему должное, четко расставил приоритеты. И он смог убедить обоих санитаров бросить раскореженные грузовик с тойотой, несмотря на кричащую от боли Эстер Истерлинг и протесты общественности.
Когда они подошли к моей жене, один из санитаров быстро установил то, что и так подозревал Джо Вайзер.
– Вот черт, – сказал другой. – Что с ней случилось?
– Сердце, скорее всего, – ответил первый. – Разволновалась, видимо, и не выдержало.
Но дело было не в сердце. Вскрытие показало аневризму головного мозга, с которой она жила, возможно, лет пять, ничего не подозревая. Когда она бежала по парковке, этот истончившийся сосуд в коре ее мозга лопнул, как покрышка, залив кровью контрольные центры, и тем самым убил ее. Смерть, вероятно, не была мгновенной, как сказал помощник патологоанатома, но была достаточно быстрой. Она не мучилась. Она как будто просто провалилась в большую черную дыру, и все мысли и ощущения, по всей видимости, исчезли еще до того, как она ударилась об асфальт.
– Может быть, я чем-то могу помочь вам, мистер Нунан? – спросил помощник патологоанатома, мягко отводя меня от неподвижного лица и закрытых глаз на мониторе. – Может, у вас есть вопросы? Я постараюсь на них ответить.
– Только один, – сказал я. Я рассказал ему о том, что она купила в аптеке перед смертью. И задал свой вопрос.
Время перед похоронами и сами похороны я помню как во сне. Ярче всего я помню, как я съел шоколадную мышь Джо, и как я плакал... плакал, вероятно, оттого, что понимал, насколько быстро ее вкус исчезнет у меня во рту. Через несколько дней после похорон я разрыдался еще раз, и вскоре я об этом расскажу.
Я был рад, что приехала семья Джо, особенно ее старший брат Фрэнк. Именно Фрэнк Арлен, огромный краснощекий мужик пятидесяти лет, с роскошной черной шевелюрой, взял на себя все хлопоты по организации похорон. Он даже дошел до того, что торговался с похоронным бюро по всем мелочам.
– Даже не верится, что ты его так, – сказал я позже, когда мы сидели в баре «У Джека» и пили пиво.
– Он хотел на тебе руки нагреть, Майки, – ответил Фрэнк. – Ненавижу таких людей.
Он сунул руку в задний карман, достал платок и рассеянно вытер им щеки. Он не расплакался – никто из Арленов не плакал, по крайней мере, при мне, но глаза у Фрэнка слезились весь день. Он как будто страдал от конъюнктивита.
Всего в семье Арленов было пятеро мальчиков и девочка – Джо, самая младшая. Для братьев она была любимицей. Полагаю, что если бы я хоть как-то был причастен к ее смерти, пятеро Арленов разорвали бы меня на части голыми руками. А так они образовали вокруг меня защитное кольцо, и это было хорошо. Без них, я думаю, я бы не смог довести все до конца. Мне ведь было тридцать шесть. Как можно быть готовым хоронить жену, когда тебе тридцать шесть, а она на два года моложе. Смерть – последнее, о чем мы думали.
– Если кого-то ловят на краже приемника из машины, его называют вором и сажают в тюрьму, – сказал Фрэнк. Арлены были родом из Массачусетса, и в голосе Фрэнка сквозил молденский говор: гласные он произносил протяжно. – А если тот же человек пытается продать убитому горем вдовцу гроб, которому цена три тысячи, за четыре с половиной тысячи, это называют бизнесом, и такого приглашают выступить на обеде в «Ротари Клубе». Ну, пусть теперь пообедает, жадная скотина, а?
– Да уж, ты ему задал.
– Ты в порядке, Майки?
– В порядке.
– Точно в порядке?
– Черт, да откуда я знаю? – спросил я так громко, что за соседними столиками несколько человек повернули головы.
А потом я добавил:
– Она была беременна.
Лицо Фрэнка замерло.
– Что?
Я старался говорить тише:
– Беременна. Недель шесть-семь, если верить… ну этому, вскрытию. Ты знал? Она говорила тебе?
– Нет! Господи, нет! – но по его лицу скользнуло странное выражение, как будто что-то она все-таки говорила. – Я знал, что вы пытались, конечно… она говорила, что у тебя пониженное содержание сперматозоидов, и что, возможно, процесс будет не быстрым, но врач сказал, что скорее всего вы… рано или поздно вы бы…
Он замолк, глядя вниз на свои руки.
– А они и это говорят? В смысле, они это проверяют?
– Говорят. Не знаю, проверяют обычно или нет. Я спросил.
– Почему?
– Перед смертью она купила не только ингалятор. Она также купила тест на беременность.
– И ты не знал? Совсем?
Я помотал головой. Он протянул руку и сжал мое плечо.
– Она просто хотела точно убедиться, вот и все. Ты же это понимаешь?
Она сказала: «Надо купить ингалятор и кусок рыбы». И выглядела как всегда. Просто побежала по делам. Мы восемь лет пытались завести ребенка, а она выглядела как всегда.
– Конечно, – сказал я, похлопав Фрэнка по руке. – Конечно, понимаю.
Именно Арлены под руководством Фрэнка организовали проводы Джоанны. Мне, как писателю семейства, было поручено написать некролог. Мой брат, который вместе с моей мамой приехал из Вирджинии, должен был вести книгу гостей на церемонии прощания. Моя мать, практически выжившая из ума к своим шестидесяти шести годам, хотя врачи и отказываются говорить, что это Альцгеймер, живет в Мемфисе с сестрой, которая на два года младше и не намного меньше с приветом. Им было поручено резать торт и пироги на поминках.
Все остальное взяли на себя Арлены: от времени посещения гроба, до составляющих церемонии прощания. Фрэнк и Виктор, второй по возрасту брат, произнесли краткие речи в память о сестре. Отец Джо прочел молитву за упокой души дочери. А в конце Пит Бридлав, парень, который подстригает наш газон летом и собирает опавшие листья осенью, растрогал всех, спев гимн «Твердо я верю», который, как сказал Фрэнк, был самым любимым христианским гимном Джо, когда она была маленькой. Как Фрэнк нашел Пита и убедил его спеть на похоронах, я так и не узнал.
Мы всё выдержали – посещение гроба и прощание во второй половине дня во вторник, похороны в среду, после чего была небольшая молитва на кладбище Фэрлон. Лучше всего я помню о том, как думал, как было жарко, как мне было одиноко оттого, что нельзя было поговорить с Джо, и как я жалел, что не купил накануне новые туфли. Если бы Джо была жива, она бы затюкала меня до смерти за те туфли, которые были тогда на мне.
Позже у меня был разговор с моим братом Сидом. Я сказал, что мы должны были что-то сделать с мамой и тетей Франсин, пока они обе полностью не ушли в «сумеречную зону». В дом престарелых им еще рано. Что же посоветовал Сид?
Что-то он посоветовал, но черт меня возьми, если я помню, что именно. Помню, что я согласился, а на что именно, не помню. Позже в тот день Сидди вместе с мамой и тетей забрались обратно в машину, которую он взял напрокат, чтобы ехать в Бостон, где они собирались переночевать, а на следующий день сесть на поезд «Южный Кресент». Мой братец не возражал против того, чтобы сопровождать двух старушек, но в самолет его было не затащить, даже если бы я оплатил билеты. Он говорит, что в воздухе нельзя съехать на обочину, если двигатель заглохнет.
Большинство Арленов уехало на следующий день. Снова была жара, солнце пекло сквозь белую дымку и его свет лежал на всем, как расплавленная медь. Они стояли перед нашим домом, который к тому времени уже стал только моим. За ними у бордюра выстроились три машины такси. Огромные мужики, обнимаясь среди кучи сумок, прощались, и в воздухе звучал их протяжный массачусетский говор.
Фрэнк остался еще на день. За домом мы собрали большой букет цветов, не тех ужасных оранжерейных, чей запах у меня всегда ассоциируется со смертью и органной музыкой, а настоящих цветов, любимых цветов Джо, и поставили их в две банки из-под кофе, которые я нашел в заднем чулане. Мы пошли на кладбище Фэрлон и поставили их на свежую могилу. После этого мы немного посидели там под палящим солнцем.
– Она была самым прекрасным в моей жизни, – сказал Фрэнк странным сдавленным голосом. – В детстве мы о ней заботились. Оберегали ее. Никто не лез к Джо, я тебе говорю. А если кто пытался, мы тому давали по мозгам.
– Она мне много историй рассказывала.
– Хороших?
– Да, очень хороших.
– Я так буду по ней скучать.
– Я тоже, – сказал я. – Слушай… Фрэнк… Я знаю, ты был ее любимым братом. Она ни разу не звонила тебе, например, сказать, что у нее задержка или ей по утрам нехорошо? Можешь мне сказать, я не буду злиться.
– Но она не звонила. Богом клянусь. А что, ей бывало нехорошо по утрам?
– Да я вроде не замечал, – и тут я вдруг понял. Я ничего не замечал. Конечно, я же писал. А когда я пишу, я как будто впадаю в транс. Но она знала, где именно я нахожусь в этом трансе. Она могла найти меня и растрясти, чтобы вернуть в реальный мир. Почему же она этого не сделала? Почему скрыла такую хорошую новость? Не хотела говорить, пока не была полностью уверена... Как-то это не похоже на Джо.
– Мальчик или девочка? – спросил он.
– Девочка.
У нас уже были выбраны имена, и большую часть времени, что мы были женаты, мы ждали. Мальчик был бы Эндрю. Нашу дочь звали бы Киа. Киа Джейн Нунан.
Фрэнк, который шесть лет назад развелся и с тех пор жил один, гостил у меня. Когда мы шли к дому он сказал:
– Я беспокоюсь за тебя, Майки. Семьи, которая поддержала бы тебя в такой момент, у тебя особо нет, а те, кто есть, далеко.
– Все у меня будет нормально, – сказал я.
Он кивнул.
– Так у нас принято, да?
– У нас?
– У мужиков. «Все будет нормально. А если не будет, сделаем так, чтоб никто не заметил».
Он посмотрел на меня. Глаза его все слезились, в его большой, обгоревшей на солнце руке был платок.
– Если будет не нормально, Майки, и тебе не захочется звонить брату – я видел, как ты на него смотришь – позволь мне быть твоим братом. Если не ради себя, то хоть для Джо.
– Хорошо, – сказал я, с уважением и благодарностью восприняв его предложение, а также зная, что я никогда ничего подобного не сделаю. Я не зову на помощь. Это не из-за воспитания, по крайней мере, как мне кажется, а потому что я таким создан. Джоанна один раз сказала, что если я буду тонуть на озере Дарк Скор, где у нас летний дом, я скорее умру молча в пятнадцати метрах от общественного пляжа, чем позову на помощь. Это не вопрос любви или близости. Я способен испытывать эти чувства и способен их воспринимать. И боль я чувствую, как и все люди. Мне нужно прикасаться и чувствовать прикосновение. Но если кто-то меня спросит, все ли у меня в порядке, я не могу ответить «нет». Я не могу сказать «помогите».
Через пару часов Фрэнк уехал на юг штата. Когда он открыл дверь машины, я был тронут, что аудиокнига, которую он слушал, была моя. Он обнял меня, а потом, к моему удивлению, поцеловал меня в губы. Хорошо так приложил.
– Если тебе нужно будет с кем-то поговорить, звони, – сказал он. – А если нужно побыть с кем-то, просто приезжай.
Я кивнул.
– И будь осторожен.
Эта фраза напугала меня. Из-за жары в сочетании с горем последние несколько дней у меня было ощущение, как будто я живу во сне, но эта фраза вдруг меня разбудила.
– Почему?
– Не знаю, – сказал он. – Не знаю, Майки.
Потом он залез в машину – он был такой большой, а она такая маленькая, что выглядело это, будто он ее надел на себя, – и уехал. Солнце к тому времени уже клонилось к закату. Знаете, как выглядит солнце в конце жаркого августовского дня, такое оранжевое и сплющенное, как будто невидимая рука прижимает его сверху, и в любой момент оно может лопнуть, как насосавшийся крови комар, и расплескаться по всему горизонту? Именно таким оно и было. С востока, где уже стемнело, доносились раскаты грома. Но дождя в ту ночь не было, было только душно от опустившейся густой темноты. Я все-таки сел за компьютер и писал примерно час. Писалось довольно хорошо, как я помню. А даже когда нехорошо, все равно время быстрее проходит.
В следующий раз я разрыдался спустя три или четыре дня после похорон. Ощущение, что я живу во сне, не ушло – я куда-то ходил, с кем-то говорил, отвечал по телефону, работал над книгой, которая на момент смерти Джо была готова примерно на восемьдесят процентов, – но все это время меня не покидало чувство отстраненности, ощущение, что все события происходят на отдалении от настоящего меня, что я как будто наблюдаю за собственной жизнью по телевизору.
Дениз Бридлав, мать Пита, позвонила и спросила, не хотел бы я, чтоб она как-нибудь на следующей неделе привела бы пару своих подружек, чтобы устроить в огромной эдвардианской домине, в которой я теперь жил один – катался по ней как последняя горошина в столовской кастрюле, – генеральную уборку от чердака до подвала. Сказала, что они все сделают за сто долларов на троих, прежде всего потому, что неправильно это, жить в неубранном доме. Даже если смерть произошла не в самом доме, все равно надо все вычистить.
Я сказал ей, что идея мне нравится, только я заплачу им каждой по сто долларов за шесть часов работы. Через шесть часов я хочу, чтоб все было сделано. А если не будет сделано, то все равно будет закончено.
– Мистер Нунан, это слишком много, – сказала она.
– Может и так, а может и нет, но таковы мои условия, – сказал я. – Согласны?
Она сказала, что согласна. Еще б она была не согласна.
Как и следовало ожидать, вечером за день до их прихода я решил осмотреть дом перед уборкой. Наверно, мне не хотелось, чтобы эти женщины (двух из которых я совершенно не знал) нашли что-нибудь, что могло смутить их или меня. Например, шелковые трусики Джоанны между диванных подушек («Желание часто обуревает нас на диване, Майкл, – сказала она однажды, – ты заметил?»), или пивные банки под диваном на веранде, может, даже не смытый туалет. По правде сказать, я не знаю, что именно я искал: чувство, что я живу во сне, все еще крепко владело мной. Самые ясные мысли, что были у меня в те дни, касались либо концовки романа, над которым я работал (убийца-психопат загнал мою героиню на небоскреб и собирался столкнуть ее с крыши), либо теста на беременность фирмы Норко, который Джо купила в день смерти. А сказала, ингалятор. Сказала, рыбу купить на ужин. И в ее глазах не было ничего, что заставило бы меня посмотреть в них дважды. Незадолго до окончания моего осмотра я заглянул под нашу кровать и увидел открытую книжку в мягкой обложке со стороны Джо. Несмотря на то, что она умерла недавно, немного мест в доме могут сравниться по количеству пыли с Подкроватным царством, и светло-серый слой, который я увидел на книге, когда извлек ее, навел меня на мысли о лице и руках Джоанны в гробу – Джо в Подземном царстве. Интересно, а в гробу пыльно? Конечно, нет, но…
Я оттолкнул эту мысль. И вроде бы она ушла, но весь день она то и дело подкрадывалась ко мне, как белый медведь Толстого.
Мы с Джоанной оба изучали английский язык и литературу в Мэнском университете, и, как и многие, наверно, мы влюбились под звуки Шекспира и цинизма Тильбюри-тауна из произведений Эдвина Арлингтона Робинсона. Но писатель, который сплотил нас больше других, был Сомерсет Моэм, этот пожилой писатель-драматург, путешественник с лицом рептилии (которое, кажется, на всех фотографиях заволочено сигаретным дымом) и сердцем романтика. Поэтому меня не удивило, что книга под кроватью была «Луна и грош». Я и сам ее читал подростком, и не раз, а два, страстно ассоциируя себя с героем Чарльзом Стриклендом (только я, конечно, хотел писать в южных морях книги, а не картины).
Она использовала игральную карту из какой-то почившей колоды в качестве закладки, и, когда я открыл книгу, я вспомнил одну вещь, которую она мне сказала, когда мы только познакомились. Это, кажется, было на занятии по английской литературе двадцатого века, году в восьмидесятом. Джоанна Арлен тогда была пылкой маленькой второкурсницей. Я был старше ее и ходил на пары по британцам двадцатого века просто потому, что тогда на последнем семестре у меня было свободное время. «Через сто лет, – сказала она, – критики середины двадцатого века будут покрыты позором за то, что воспевали Лоренса, а Моэма игнорировали». Это было встречено высокомерно-добродушным смехом (всем им было известно, что «Влюбленная женщина» одна из величайших книг в истории), а я не засмеялся. Я влюбился.
Игральная карта была заложена между страницами 102 и 103 – Дирк Стреве только что узнал, что жена ушла от него к Стрикленду, моэмовской версии Поля Гогена. Рассказчик пытается взбодрить Стреве. «Не расстраивайтесь, голубчик. Она вернется…»
– Легко тебе говорить, – пробормотал я, обращаясь к комнате, которая теперь принадлежала только мне. Я перевернул страницу и прочел: «Оскорбительное спокойствие Стрикленда лишило Стреве самообладания. Слепая ярость овладела им, и, не отдавая себе отчета в своих действиях, он бросился на Стрикленда. Стрикленд, застигнутый врасплох, пошатнулся, но он был очень силен, даже после болезни, и в мгновенье, сам не понимая, как, Стреве оказался на полу.
– Ничтожный человечишка, – произнес Стрикленд».
Я вдруг понял, что Джо бы так и не перевернула эту страницу, и не прочла бы, про то, как Стрикленд назвал Строеве «ничтожным человечишкой». В этот момент, который я не забуду никогда,– как можно? это был худший момент всей жизни – мне стало кристально ясно, что это была не ошибка, которую можно было исправить, и не сон, от которого можно было проснуться. Джоанна умерла.
От горя у меня подкосились ноги. Если бы не кровать, я бы упал на пол. Мы плачем глазами, иначе мы не способны, но в тот вечер, казалось, я рыдал каждой порой моего тела, каждой щелочкой и каждым отверстием. Я сидел на ее стороне кровати, держа в руке пыльную «Луну и грош» и выл. И дело было не в самой боли, которую я испытывал, а в том, как внезапно я это осознал. Несмотря на труп, который я видел на экране монитора высокого разрешения, несмотря на похороны, несмотря на то, что Пит Бридлав спел «Твердо я верю» своим высоким приятным голосом, несмотря на церемонию прощания с его «пепел к пеплу, прах к праху», я по-настоящему не верил в то, что произошло. Книжке из серии «Пингвин классик» удалось то, что не удалось большому серому гробу – она определенно утверждала: Джоанны больше нет.
«Ничтожный человечишка», - произнес Стрикленд.
Я лежал на спине на нашей кровати, скрестив руки на лице, и плакал, пока не заснул. Так засыпают дети, когда им плохо. Мне приснился ужасный сон. В нем я проснулся, увидел книгу «Луна и грош», все еще лежащую возле меня на покрывале, и решил положить ее назад под кровать, где я ее нашел. Знаете, как в снах все бывает странно – логика становится мягкой и податливой, как часы Дали, которые висят, как коврики на ветках деревьев.
Я вложил игральную карту между страницами 102 и 103 – фраза «Ничтожный человечишка», - произнес Стрикленд» осталась на следующей странице, которая теперь никогда не будет перевернута, – и повернулся на бок, свесившись с края кровати, чтобы положить книгу туда, где я ее нашел.
Там среди комков пыли лежала Джо. С матрасной сетки свисал спутанный лоскут паутины, который нежно, как перышко, ласкал ее по щеке. Ее рыжие волосы выглядели тускло, но ее глаза, зловеще темнеющие на бледном лице, были живыми. И тут она заговорила, и я понял, что смерть свела ее с ума.
– Дай сюда, – прошипела она. – Это мой пылесборник.
Джо выхватила книгу из моей руки, которую я даже не успел протянуть ей. На мгновение мои пальцы коснулись ее, – они были холодными, как сучья на морозе. Она открыла книгу на своем месте, при этом игральная карта выпала, и положила Сомерсета Моэма себе на лицо, как бы накрыв голову саваном из слов. Затем сложила руки на груди и замерла. Тут я увидел, что она была в том же голубом платье, в котором я ее хоронил. Она вылезла из могилы и спряталась под нашей кроватью.
Я проснулся от собственного сдавленного крика и резко, аж до боли, дернулся, так что чуть не упал с кровати. Я спал недолго, слезы на лице еще не успели высохнуть, а веки были тяжелыми, как обычно бывает, после долгого плача. Сон был настолько явным, что я повернулся на бок, свесил голову и заглянул под кровать, уверенный, что она все еще там с книгой на лице, что она потянется своими холодными пальцами, чтобы дотронуться до меня.
Конечно же, там было пусто, сон есть сон. Но, как бы то ни было, остаток ночи я провел на диване в своем кабинете. Думаю, это был правильный выбор, так как больше мне ничего не снилось в ту ночь. Только небытие глубокого сна.