- Пять минут, пять минуточек, - нарочито сюсюкаю я, маскируя серьёзность момента излишней дурашливостью.
Ах, моя любимая дочечка, невесомая тонкая былиночка – Кирочка укоризненно качает белокурой головкой, глядя с высоты своего родительского всевластия:
- Ну, мам, ты же знаешь, Артёму это не понравится.
Она хмурится, моя былиночка, стоит насмерть. Нет, нет и нет. Не перестаю удивляться – откуда у моей ясочки такая поразительная, просто твердокаменная несгибаемость, словно она и не наша девочка.
- Я быстро, одним глазком, - руки просительно прижаты к груди.
- Ладно, что с тобой поделаешь, - вздыхает Кирочка, - только очки сними.
Моё преждевременное ликование тускнеет, никнет, и я клянчу жалко и, уже не скрываясь:
- Дочечка, но я ведь ничего не увижу, и потом Федечка же спит…
- Мам, ты прямо как маленькая. А если проснётся? Ты же хочешь иметь здорового внука?
- Да я… для Федечки…
- Вот и хорошо.
Жаль, не могу рассмотреть своего любимца в подробностях. Блёклые размытые пятна предстают моему ищущему подслеповатому взору, и каждая наша встреча вымолена, выпрошена, выбита со слезами.
Мальчику всего три месяца. Или уже три. В математике я всегда была не сильна, впрочем, как и в остальных науках – вечная троечница. Знаю одно: в таком возрасте детки как раскрытая книга, листаешь странички, отмечая милые мгновения взросления, строка как день, а день как целый год. Когда молод и быстр, такие вещи мало замечаются, собственные дети вырастают, не успеваешь глазом моргнуть, зато внуки… Внуки – особая история, последняя утеха, защита от дышащей в затылок старости.
Склоняюсь над кроваткой ближе к Федечке, вдыхаю его младенческий молочный запах. Так хочется потрогать, погладить маленького... нельзя – сон у деток хрупок, как весенний ледок на лужах.
Когда во время нашей добровольной летней ссылки возвращался муж, допущенный к внуку, донимала его вопросами:
- Как он? Подрос? Изменился?
- Подрос, - улыбался Коля, и ничегошеньки больше из него не вытянешь: мужчина. Только женщины умеют видеть сердцем. Только женщины…
Солнце лезет сквозь лёгкие шторы, наполняя комнату светом. Хотя что тут наполнять – двенадцать квадратов всего, на два метра меньше чем у нас с дедом. В тесноте, да не в обиде.
Бдительно вслушиваюсь, пытаясь уловить невесомое дыхание Федечки, напрасно – лишь убаюкивающее тиканье настенных часов, ненарушаемое ничем. Впрочем, здоровые детки так и дышат – уху не за что уцепиться.
Когда Кирочку с малышом выписывали из роддома, Артём настоял, чтобы мы с Колей не ехали, так и сказал:
- Вера Павловна, давайте не будем устраивать первомайское шествие!
В этом они с Кирочкой очень похожи – оба непреклонные и принципиальные. К счастью, я – не любительница спорить, поэтому на рожон лезть не стала – нет, так нет, хотя хотелось очень.
Федечка родился богатырем – три шестьсот и длинненький, пятьдесят четыре сантиметра, в Кирочку.
Доверили и мне подержать свёрток драгоценный. В те несколько блаженных минут стояла, прижав мышонка к груди, зарывшись носом в одеяльце, надышаться не могла, такая нега, такая сладость…
Дверь скрипнула, и шёпот Кирочки, раздражённой донельзя:
- Мам, ты что, оглохла?
Как же, как же – Фёдор Артёмьевич проснулся, золотце наше! Зашарила рукой в поисках выпавшей пустышки, да не видя, наугад разве найдёшь. Курица слепая!
Не успело требовательное кряхтение выплеснуться в плач, как пустышка вернулась на свое законное место, и Федечка умиротворённо зачмокал. Не удержалась ясочка, упрекнула:
- Тебе ничего доверить нельзя!
Кирочкина бабушка, моя мать – женщина особенная. Вот ей можно доверить всё, даже ключи от президентского ядерного чемоданчика. Домашний генерал, хлебосольная душа и доброе сердце. И это не пустые фразы, а самая натуральная истина. Если бы не она, отец давно бы спился. Он, дело ясное, уважает порассуждать в застольные весёлые минуты о своей незаменимости и независимости, но мгновенно стухает от мало-мальски укоризненного взгляда матери.
Мне не повезло – характер унаследовала отцовский. Спокойная невнятная рабочая лошадка. На своём настаивать не люблю, да и не умею, лишь дважды в своей жизни я сделала по-своему, наперекор. Первый раз, когда самостоятельно рожала Кирочку – при моей-то наследственной патологии почек и близорукости минус девять, осложнённой астигматизмом. Как врачи каркали, пугали – только кесарить, вы что, мамочка, с ума сошли, о себе подумайте. А кто о девочке моей подумал тогда? Сколько знала таких деток-кесарят, все родились с нарушениями, язык сломаешь, пока выговоришь диагнозы. Я – не враг своему ребёнку. Здоровье Кирочки стоило тех жертв. Стоило.
О втором разе вспоминаю со стыдом, хоть и прошло почти тридцать лет. Мой грех, пожизненный крест. Мать, конечно, ни словом, ни полсловом нас с Колей никогда не попрекнула, но я-то теперь знаю, чего ей это стоило.
Совершенно безвыходная ситуация тогда сложилась, отчаянная. Только-только свадьбу мою отгуляли, как во сне летала – всё поверить не могла, что любима. В Колины глаза вглядывалась – не шутит ли, не насмехается? Первый он у меня был, первый и единственный, даже и не дружила ни с кем до него. Неказиста, скромна, очкаста. Не умела ни встать, ни сесть, ни пройтись, как девчонки некоторые умели, любо-дорого посмотреть, парни шеи сворачивали. В общем, нескладёха нескладёхой, а тут Коля. Мать поначалу, узнав, что он немец, запротивилась – боялась, увезёт меня в Германию, тётка у него там жила, но, познакомившись ближе, и нерусскость ему простила за серьёзность намерений и работящесть.
Коля к нам переехал, сам из многодетной семьи, на голове друг у друга ютились, плюс родители на грудь принять любили.
А тут, совпадение такое, очередь на квартиру отцу подошла, двадцать лет ждали, уже и надеяться перестали. Учитывая прибавление семейства и комиссию, нагрянувшую вдруг из столицы на завод, отвалили нам целую четырёхкомнатную улучшенной планировки.
Вместе с матерью метры замеряли и обговаривали – куда кроватку детскую пристроить, где диван поставить, какие шторы купить…
Через месяц хлопот приятных на землю спустилась. А тут битва нешуточная, нашла коса на камень. Мать по привычке своей взялась нам помогать и направлять, но Коля воспротивился.
- Давно вы мне чужими стали? – плакала мать.- Всё для вас, диван вам первым купили, сами на старье мостимся, пальто который год донашиваю, зато приданое малышу справили. Лучший кусок – вам… вам, неблагодарные!
Отец напрыгивал петухом, размахивал руками, ругал. Коля супился молодым бычком, не уступал.
Как жалела я, что не дано мне было ни речистости, ни ума, чтобы помирить, сблизить дорогих людей.
Поэтому в один надрывный, горький день Коля психанул и ушёл к своим родителям.
- Сволочь, вот сволочь, - скорбно говорила мать, гладя меня по голове, как маленькую. – Бросить женщину в таком положении! Не плачь, доченька, если любит, вернётся. А нет, так скатертью дорога, сами ребёночка поднимем!
Коля не вернулся, а в телефонном разговоре обронил кратко: «Или я, или они!»
Выбрала его.
Жилплощадь, стыдно сказать, разменяли через суд. Разъехались по разным концам города – в две двушки, с той только разницей, что родители и брат поселились в убогом двухэтажном бараке, выстроенном ещё пленными немцами, но ближе к центру, а мы с Колей обустроились в пятиэтажке на окраине.
Мать не разговаривала со мной долго. Не виделись, не перезванивались. Лёд тронулся, когда Кирочке отмечали первый день рождения. Малышка покорила всех – маленькая как дюймовочка, в розовом платьице с кружевами, с глазищами в полличика. Целый вечер ясочка не слезала с рук бабушки, баловалась, а мать таяла от счастья, простив нам старые обиды и помолодев лет на десять.
Я же… так и не смогла простить себя.
Появлению Артёма мы обрадовались – ненормально, когда молодая интересная девушка пропадает на работе сутками, не мечтая о своей семье.
Коля поворчал для порядка, что без загса, как нелюди, но утих, Кирочка, умница, уговорила, улестила – всегда умела из отца верёвки вить. Да и обычное это дело сейчас - жить без штампа, гражданским браком называется.
Наша скрытная девочка в мелочи не вдавалась, сообщила только, что Артём разведён, дочь растёт, и всё – хватит с вас, родители.
Остальные подробности передали добрые люди, слухом земля полнится – что, де, развод затеяла его половина, сам очень любит дочку и навещает каждую неделю, дважды хотел вернуться, но бывшая не приняла. А живут они на соседней улице, вот такое совпадение.
Кирочке я, конечно, ничего не сказала, зачем её терзать упрёками, к молодым лишний раз не совались с советами, шли навстречу их пожеланиям – главное, чтобы дочечка покойна была.
Захотели отдельно питаться – покачали головами, но согласились. В комнату без стука к ним не входить – ради бога. Артёму разговорами не перечить – как скажешь, красота наша ненаглядная.
Два года жили, не расписываясь, а мы с отцом делали вид, что пустяки, дело формальное, только кошки на душе скребли, когда очередная любопытница, скорчив сочувственную мину, спрашивала словно невзначай: «Ну что, когда на свадьбу пригласите-то?» «Как только, так сразу», - а на душе… охо-хо, былиночка моя бедная.
Не говорила ничего, не жаловалась, но я же не без глаз, видела, какой от подруг замужних да детных возвращалась. Глазки ясные опущены, задумчивая и грустная, сил нет.
Мы с Колей аккуратно так намекали, когда, мол, внуком осчастливите? Молчала ясочка, взгляд отводила. Зато Артём скучно так, будто пням берёзовым, втолковывал, выговаривал:
- Дети – это взвешенное и взаимное желание двоих. Сначала надо на ноги встать, базу создать для воспитания, а потом уж…
- Конечно, конечно, вам, детки, виднее.
А чего там виднее, понятно, откуда ветер дует, командир-то у нас один – Артём Михайлович.
Сердце кровью обливалось, как он ласточку мою строить наловчился. А ведь не робкого десятка девочка – машину водит не хуже Коли, на работе её уважают, за себя постоять всегда могла, жаловаться отродясь не любила.
Помню, в детстве коленку расшибёт, обниму её, приголублю, стоит ясочка, как струночка натянутая, не качнётся, не обнимется, слёзки из глазок катятся, а она язычком их слизывает. Твердокаменная девочка росла. Росла и выросла нам на утешение, на потеху своему оглоеду.
О новости долгожданной мы с Колей узнали последними. Вот так. На мой справедливый укор Кирочка лишь пожала острыми плечиками:
- Не заводись. Мама Артёма посоветовала пока никому не говорить. Понимаешь, сглаз, то, сё.
- Это когда же тётка чужая успела тебе ближе матери родной стать?
- Да ладно тебе, зато Артём обещал, что поженимся после родов!
- Слава Богу! – не удержалась, приобняла девочку на радостях.
Губки сурово подобрала и освободилась из кольца моих рук. Доча, дочечка!
Тяжело носила, поправилась на шестнадцать килограммов, округлилась до невозможности, а на животик и смотреть страшно было. Личико припухло, как яичко перепелиное стало, Колин носик ещё заметнее выступил, и настроение скакало, будто моё давление.
Будущий отец строжился – лишним куском попрекал, выпитые стаканы пересчитывал – о здоровье малыша заботился. А то, что девочка двоих кормила, и невдомёк дундуку тридцатилетнему.
Последние недели не ходила, ползала по-черепашьи, прихоть за прихотью, измучились все ожиданием.
Дотерпели – родила Федечку за пять дней до собственного дня рождения, третьего июня. Сама родила, умница наша.
Как принялся новоявленный папаша за воспитание – святых выноси. Тут я и пожалела, что живём вместе, никакое человеческое сердце не выдержало бы на те издевательства смотреть.
Плачет мышонок, заливается, приказ грозный – ребёнка на руки не брать, не потакать капризам.
Кто поймёт муки кормящей мамочки? Только тот, кто муки те сам испытал. Строгий режим, диета – чтобы маленькому не навредить. Вижу, хочется ясочке вкусненького, запрещённого, суну капелюшечку тайком, Артём, словно из-под земли вырастет, талдычит своё, стыдит девочку:
- Ты о ребёнке подумала? Знала же на что шла!
Иногда так и подмывало зятьку в лоб поварёшкой залепить.
Додумался – дочку в гости привёл, с братиком знакомиться.
Смешная девочка – толстенькая, щекастая, бровастая, вылитый Артём. Присела перед ней, спрашиваю:
- Здравствуй, лапушка, как тебя зовут?
- Сашенька, - и взгляд папин – насупленный, суровый.
Приобняла её и на кухню увела, усадила чай с тортом пить – вот и всё моё преступление.
Как водится, Артём на Кирочку сорвался, а она уж на мне отыгралась. Полночи проплакала от обиды незаслуженной.
- Мам, кто тебя просил? Ты же знаешь, Артём не любит этого!
- Да что я сделала особенного?
- Особенного? А твои телячьи нежности? Зачем ты Сашеньку обняла, зачем с расспросами полезла? Ты что, специально?
Примерно через неделю после Сашеньки всё и обрушилось.
Допустили меня к Федечке. Лежит мышонок на пелёнке в одних памперсах, улыбается, агукает, ванны воздушные принимает. Глазки Кирочкины – незабудки яркие, реснички-лучики – одна к одной, волосики – пушок цыплячий, пальчиками крошечными шевелит, а на них ноготочки такусенькие розовые, не удержалась, целовать их принялась.
Вдруг, ни с того ни с сего, запищал наш мальчик, заплакал. Артём коршуном налетел, выхватил Федечку, чуть головёнку тому не оторвал.
Двое суток дитёныш хныкал, грудь не брал, по ночам спать никому не давал.
На третий день дети врача пригласили, платного невролога.
Она у меня сразу доверия не вызвала – нахальная, трескучая, чуть старше Кирочки, какой уж тут опыт.
Правда, осматривала Федечку долго – деньги отрабатывала. Артём, тот всё косился на моё присутствие, но при чужих гнать постыдился.
- Что, доктор, что? – волнуясь, допрашивала Кирочка.
- Знаете, ничего необычного не нахожу. Здоровенький чудесный малыш.
- Но ведь без причины он плакать не будет? – настырничал Артём. – Что-то же его беспокоит! И у меня есть одна догадка.
- Очень интересно, впервые вижу такого внимательного папу, - заулыбалась, заподдакивала докторша.
- Я думаю, Федю испугали очки, – кивнул Артём в мою сторону.
В первую минуту я не поняла даже, о чём он говорит, а потом словно по сердцу ножом острым полоснули.
- Правда, в моей практике такого ещё не встречалось… хотя…
- Доктор, я уверен.
- Что ж, почему нет, - ответила докторша, не запнувшись. – Давайте временно изолируем малыша от источника страха. Пусть привыкает постепенно, начните с пяти минут в день. Я вам выпишу на всякий случай успокаивающий чай и седативные ванночки.
Пока Кирочка разговаривала с докторшей в прихожей, Артём сказал, не глядя на меня:
- Поймите правильно, Вера Павловна, вы сами слышали рекомендации врача. В наших же общих интересах, чтобы Федя рос с крепкой нервной системой. Согласны?
Если бы от согласия источника страха что-то зависело!
Отлучённая от Федечки, плакала день и ночь. Кирочка со мной в переговоры не вступала, а к извергу я бы и сама не сунулась.
- Поехали-ка, мать, на даче поживём, - решил Коля, - пусть молодёжь сама похозяйничает, может, поумнеет.
Половину июля и весь август во времянке перетерпели с удобствами на улице. Только брезжить начинало, вставала, Колю собирала, ему к четырём часам на смену в автобусный парк, самой же только к шести в детский сад завтрак готовить. Закутавшись в плед, дрожала то ли от прохлады утренней, то ли от мыслей саднящих. Всё передумала, да не по одному разу.
Вот когда мне аукнулись и роды, и строительство фазендное, всё сами, своими горбами, и работа – минус девять за прошедшие годы с лёгкостью превратились в минус тринадцать. Линзы пришлось в столице заказывать, у нас не брались, но и в них я видела… курица курицей – с пяти шагов лица расплывались, мелочи выпадали начисто, да что там говорить, даже по дому передвигалась, спотыкаясь…
В начале сентября, когда первые заморозки ударили, мы и вернулись.
Только ничего, ничегошеньки не изменилось.
В один из октябрьских дней встретила я случайно на детской площадке Сашеньку. Не знаю зачем, но окликнула. Она гуляла не одна, следом подошла женщина, приятная и моложавая, слово за слово, познакомились. Бывшая Артёмова тёща оказалась.
- Славная какая Сашенька, - сказала я. – И так на папу похожа.
- Ну, у вас теперь тоже наследник растёт.
- Так-то так, только первые дети всегда на особицу, самые желанные. Просто удивительно, как Артём Сашеньку любит.
- Сашенька его тоже любит.
- Такого отца замечательного грех не любить. И как муж, и как отец – поискать такого. Да, вы сами в курсе, какие сейчас мужчины пошли, с самими нянчиться надо. А уж чужих детей воспитывать, таких героев днём с огнём не отыщешь.
- И не говорите!
- Не понимаю, как ваша дочь Артёма отпустила, или у неё кто-то есть, простите за нескромность.
- Что вы, никого так и не нашла. Каких только глупостей по молодости не совершаем.
- Жалко, что за ошибки родителей дети отвечают. Радуюсь на Кирочку, за Артёмом как за каменной стеной. Кормилец, защитник. Всё у них хорошо… одно меня тревожит.
- А что такое?
- Хотя Федечка, дело ясное, записан на Артёма, но никак брак оформить не соберутся. Странно это.
- Действительно, легкомысленно.
Столкнулась я с Сашенькиной бабушкой ещё пару раз. Она всё об Артёме выспрашивала, вполне резонный интерес, хоть и бывший зять, но не чужой. Да и отчего с хорошим человеком не поговорить.
…А вчера случилось чудо чудное. Сели с Колей ужинать, и Кирочка к нам тулится, давненько ясочка нас так не баловала.
- А ты разве Артёма не будешь ждать?
- Не придёт Артём, - и личиком скривилась, задрожала.
- Как не придёт?!
- Он к бывшей жене вернулся, - и завсхлипывала, затеребила прозрачными пальчиками бахрому скатерти.
Коля стукнул по столу кулаком:
- Вот подонок! Увижу, морду разобью!
Обняла я девочку, глажу по волосам, плечикам, спинке:
- Ш-ш-ш, не надо плакать, дочечка, тебе Федечку кормить. Всё наладится, вот увидишь. А мышонка мы сами поднимем, ш-ш-ш!
Не отстранилась девочка, впервые не отстранилась, приняла мою ласку и поддержку.
Слава Богу, расписаться не успели. Всё к лучшему… к лучшему.