Хирургическая койка

               

     В палате четверо.
     Мария Васильевна лежит на специальной "хирургической" кровати с высоко поднятым корпусом. Ей предстоит операция желчного пузыря. Но у нее "сочетание" - диафрагмальная грыжа, астма, а потому надо лежать высоко. Онa редко вступает в разговор, больше читает или думает.  Рядом с ней лежит маленькая старушка.
 Она не разрешает никому открывать фрамугу и настоятельно просит врачей вырезать ей аппендицит. Врач по утрам тискает ее живот и говорит:
- Путаешь ты все, бабуля. Говоришь, аппендицит, а боль у тебя на другое показывает. Старушка закрывает голову одеялом, громко вздыхает:
- Эх, - то и дело доносится из под одеяла, - скорей бы уж вырезали, был бы порядок. А то... Эх!..
     На третьей хирургической койке лежит Гурина Анна - уборщица
из магазина - шумная бабенка лет сорока пяти. У Анны, как говорит бабуля, два шила в организме - в языке и в заднем месте, Ночью она трубно храпит, а когда просыпается, начинает громко причитать.
На единственной простой койке Марфа Ивановна  -  тихая, безответная, терпеливая, с измученными ввалившимися глазами, Она страдает от храпа соседки, ее беспрерывного утреннего гуденья, но протест ее тих, как будто она убедилась за свою долгую жизнь в бесполезности любого протеста и неизбежности страданий.
   Мария Васильевна тоже страдает от беспрерывной Нюриной болтовни. Но та и забавляет ее. У Нюры нехватает терпения  дослушать до конца ни одну из собеседниц. А  сама говорит, говорит:
- Слышь ты, мужик мой - бродяга, паразит, не хочет работать. Сидел за хулиганство. Упросила я заведующую - взяла рабочим в ма¬газин. Чего тебе еще?! Нет, сбежал. Как забрали меня с приступом, оставила ему семнадцать рублей, как человеку - надо ж и ко мне прийтить, купить чего, чтобы  перед людями не стыдно. Не идет. Скажи паразит и все! Небойсь, пропал. Или баба какая. У-у, ты... - она не стесняется в выражениях. - Выйду, пойду сразу работать. На работе коллектифь. Побазаришь, с кем поругаешься, с кем посмеешься. А дома - ржа, как есть ржа и все. Дали двухкомнатную квартиру, как людям. А платить нечем. Третий месяц не плачено. Говорила:"Валь, будь челове¬ком, получку получишь - заплати покуда за месяц, а после еще. Где там! Семнадцать рублей в месяц платить - разве ж у него духу хватит? Все на меня, все на меня, паразит!.. Дочери еще нет шестнадцати. При¬ехал парень после армии и забрал ее к черту на рога - в Саранск. Ви¬дишь, увидал ее гдей-то на танцах и влюбился. Я говорю, доченька, ты ж несовершеннолетняя, загс не распишет. А ну как с ребеночком оставит тебя в этом Саранске, что тогда? !  Мама, говорит, сама знаешь, с таким отцом - не жизнь, да и ты - не сахар. Не сахар, доченька, твоя правда...  И вдруг резко меняет тон:  зачем Лариска уехала, куда - а, что ей там надоть?! У-у, паразит!
 Мария Васильевна морщится:
- Зачем же ругаться, Нюра?
-Ладно тебе, интеллигенция! Знай, читай свои книжки и молчи. Ты с книжками забавляешься, а мне поговорить охота. Что я, колода какая? Ай как?.. Правда, Марфуша?
    Марфа Ивановна плюется:
- Озорница ты, Нюрка, срамница. Язык срамной распустишь, спокоя от тебя нет хорошим людям.
     Нюра не обижается. Секунду-другую улыбается какой-то растерянной, стыдливой усмешкой, чуть сбавит голос, а потом снова трубит на всю палату:
- В магазине как? Гребут, гребут! А ты молчи, будто дурочка, иначе вылетишь... Знаешь, как едять продавцы: и ветчинки отрежутъ, и маслица, и сметанки нальють, и сырку... Го!.. А рабочие пьють. Напь¬ются - и нет их. А продавщица  -  Нюра подмогни, Нюра, давай перетащим флягу, давай стеллажи вымой.  И тащишь, и моешь, да. А что?!
    Нюра красивая.  У нее лицо раскольницы - большие продолговатые глаза, нос тонкий с горбинкой. Портит ее рот без двух передних зубов. Но когда она улыбается, лицо становится добрым, совсем молодым, ка¬ким-то смущенным, искренним.
- Нюра, какая у тебя хорошая улыбка. И зачем ты сквернословишь? говорит Мария Васильевна, - Зубы только надо вставить.
- Мужик снова выбьет. Дружок его за бутылкой сказал: "За твою улыбку, Нюра! Улыбнешься, как богородица, И будто нет на свете никакого паскудства.   Мужик мой засмеялся, а вечером как двинет кулаком в зубы: "Зараз ты мне, стерва, поулыбаешься". Залилась кровью. Рука у него тяжелая.
     Маленькая бабуля в который раз рассказывает  Марии Васильевне, что училась когда-то в гимназии, потом была учительницей в самых младших классах.
- Но я сама отказалась. Дети меня не слушались, безобразничали, а непорядка я не переношу. Пошла в кассиры. И не было случая, чтобы я ошиблась. А работала в автобазе. Шоферы, знаешь, какой народ. А меня ни разу не обидели, нет.
 И она с восторгом говорит о кассирской работе.
- А потом перед пенсией меня выдвинули в бухгалтерию. Работала! Голос бабули крепнет, в нем появляется металл. Она рассказывает как не боялась пререкаться с директором:
- Кто главней?!- бывало, скажет директор. А я ему;
-     Вы в своем деле, а я в своем главней. Если будет недостача, я одна отвечаю. Вы за меня сидеть не будете.
И старушке становится тесной ее "хирургическая" кровать, она вынимает из под полушки аккуратно сложенный тёмнокрасный домашний халатик, надевает его, подходит к Нюриной кровати и тоже говорит - говорит.
     Но Нюра не может долго слушать бабулю:
- Ладно, иди ты со своей кассой! Кому интересна твоя касса? Сиди и молчи.
     Бабуля обижается:
- 3-эх!.. Вырезали бы аппендицит - и все, был бы порядок. А то никому ничего не интересно.
     Она выходит из палаты, а по возвращении долго и методично моет руки с мылом, как наверное моет хирург перед операцией. Потом снима¬ет свой домашний халатик, аккуратно складывает ero, кладет под подушку, медленно укладывается на свою хирургическую.
      В хирургической - панцирная сетка разрезана поперек на две половинки. Покрути ручным рычагом - поднимется   каждая, как тебе надо, можно спать, почти сидя, а вниз не съедешь - не пустит вторая половина. Удобно. Только бабуля не пользуется   этим удобством - привыкда спать на ровном месте, почти
без подушки.
            Неожиданно в палату вкатывают больную после операции. За каталкой вносят простую койку и ставят в свободныи угол палаты.      
 Появляется сестра :
- Женщины, больной только что сделали операцию аппендицита, ей нужна хирургическая кровать. У нас в отделении нет свободной. Кто из вас уступит ей свою?
     В палате наступает гнетущее молчание.
     -Больные, поживей! Что, не понятно?
      Молчание продолжается.
     -Ну и народ!.. Вы тоже, может, будете в таком положении.
      Лицо  Марии Васильевны покрывается багровыми пятнами. Марфа Ивановна - она лежит на простой койке - тихонько молится. Маленькая бабуля ныряет под одеяло. Нюра смотрит на сестру остановившимися глаза¬ми и молчит.
- Ну что же, придется позвать врача. Сестра выбегает из палаты и  скоро возвращается с врачом.
Меланхоличная выпускница медвуза растерянно смотрит поочередно на   каждую женщину.
- Зто же неприлично..,Перед вами больная после операции. Вам тоже, может быть, предстоит... Я прошу вас...
     Молчание продолжается.
- Ну, хорошо, тогда я приказываю как врач,- она обращается к бывшей кассирше,
     - Перейдите на простую кровать, хирургическая вам пока не нужна.
Бабуля  вцепляется руками в край кровати.
- Меня тут положили, и я тут буду лежать  и никуда не уйду,
Она натягивает на голову одеяло и исчезает из поля зрения. Видно.
работа в кассе и бухгалтерии автобазы, схватки с директором закалили ее характер .
      Врач переводит глаза на Марию Васильевну:
- Да, у вас грыжа, астма, вам надо лежать высоко, - затем поворачивается к Нюре :
     -Гурина, вам решено операцию не делать. Через па¬ру дней вас выпишут, перейдите на простую кровать.
      Нюра меняется в лице:
- Что? Чегой-то я обязана?! Пусть она! - Нюра показывает на Марию Васильевну , -  Я лежу на этой койке и буду лежать, пока не выпишут. А кто тронет - разнесу вашу тележку в щепки. Нашли дуру.
     По серому лицу больной на каталке текут два ручейка. Врач хватается за голову и бежит к двери.
/-    Доктор, я перейду, кладите... Неважно...
         Мария Васильевна вскакивает с кровати, хватается за подушку, потом за сердце.
-        А как же вы? Нет...
- Вы дадите мне лишнюю подушку. Я попробую.
- Боже мой, спасибо... спасибо!..
Няня с сестрой переносят постельное белье Марии Васильевны на простую кровать, устраивают больную на хирургическую, затем увозят каталку.
     После взрыва атмосфера в палате не проясняется. Каждый лежит сам по себе. Мария Васильевна повернулась к стенке. Марфа Ивановна тихо-тихо плачет. Бабуля не вынимает головы из под одеяла. Нюра чуть слышно бормочет, затем резво вскакивает с постели и подходит к новой больной:
     -Пить хочешь ?Дай я тебе поильничек поднесу. Вот так.
      Мертвенное лицо женщины вздрагивает, щелка рта приоткрывается. Она делает глоток и  отводит рукой поильник.
     -Ну вот и ладно. Больно, небось?   
      Больная не отвечает. Нюра отправляется восвояси. Все лежат молча.  Бабуля из-под одеяла начинает храпеть.   
   Вдруг тишина раскалывается воплем. Отчаянно, исступленно вопит
Нюра:
- А-а!..Ну-у!.. Молчите!.. Ну, да! Я - стерва, она добрая!.. А
я видела когда эту доброту, видела?!.. Учиться не схотела, осталась
дура-дурой... Бывалоча, мужик какой приласкает - я верю. А  он пнет
ногой - на кой сдалась! Реву. Сызмальства на кухне, на работе только
то и было - "Слышь, Нюрка, беги, давай, не опоздай! Дають!. Что дають -  не спрашиваешь. Раз дають, значит, надо. Беги, знай, не будь лопухом, не воронь! И  бегла, и не воронила! Сунулся бы кто без очереди, голову оторвала. А   потом свой мужик: "Нюрка-стерва, куды трояк дела?"   Куды,  куды?!..А в игрушку, Мишку лохматую, пьяная твоя рожа!.. А   разве скажешь? Надо хитрить. Одно в сердце, другое на языке. И все так, все хитрые, каждый думает, как бы ловчее для себя... Вон соседка у меня на площадке, одна. Пенсионерка. А   ты б видела, как одевается, да как хитрит. То шуба котиковая, то пальто с норкой, другое из кожи, то платье блескучее, то шерстяное, да все люксы. А недавно -вязаное - модное такое, с коротким рукавом, на кофту надевается... Спрашиваю: "И где вы только берете все, Юлия  Степановна, красоту такую, деньги надо иметь большие", Отвечает:
" А  знакомство, Нюра, отношения хорошие. Вот приятельница подарила шерсти две бабины". Говорю: "Такие дорогие подарки", отвечает: "А  она не свое - краденое". Во как! Будешь после этого доброй!. Вот и  держишься за свое - то ли место в магазине, то ли койка в больнице, я свое-то какое - копеечное!.,
       Нюра рыдает горько, неутешно.
     Поднимается Марфа Ивановна , подходит к Нюре, натягивает ей на плечи сползшее одеяло.
- Ишь как тебя перекосила доброта-то эта. С непривычки перекосила.  Значит, душа-то у тебя не совсем залохматилась, живая еще доброта. Только ты сама ходу ей не даешь, не привыкла, многие не привыкли, только детям своим отпускают не в меру доброты этой, во зло   их жизни,  Нюра перестает рыдать, только всхлипывает:
     -Я   может, совсем уже псих, Марфа Ивановна, совсем уж!.. И меня нельзя обижать! - кричит она в сторону Марии Васильевны.
- А никто тебя и не обижает. Это ты всех обидела. Спи, девонька, не шуми. Дай покой больным людям.
- Ладно, Марфуша, хорошая ты, все хорошие. А я одна такая... Не буду, не буду... У-у, паразиты!..
     Марфа Ивановна ложится в свою кровать и бормочет:
 "С непривычки, все с непривычки".
- Слышь, Марфуша, - после паузы опять всхлипывает Нюра, - профундила я жизнь свою, профундила.  И не воротишь, нет...
И продолжает тихонько плакать - уже не на "публику", про себя.