Фалес в яме
Фалес, как известно, был достаточно крупным для своего времени учёным и первым античным философом. Первопроходцев не принято уважать – в среде их современников. До нас дошёл древнегреческий анекдот о Фалесе, в котором «первый философ» выставлен в роли глупца. Представьте себе старца, который, заглядевшись на небо, скатывается кубарем в грязную и глубокую яму – раскинув в стороны руки, выпучив глаза… Только что он важно шествовал по земле и мудрые мысли о небесном – эти крылья души, - удостоверяли его величие, отличие от толпы, были его счастьем, надеждой, высотой, достоинством и духовной красотой. Но достаточно было одного мига, чтобы «прозревший» оказался в роли «слепца», не видящего что у него под ногами, шута, нелепого старикашки, чьи ноги в момент падения оказались куда выше головы. Вот, в страхе и смущении, барахтается он в грязи, на потеху всем фракиянкам . Акт «божественного умозрения» сменился фарсом. Насмешливый случай указал человеку его место на земле. И да сгинет гордыня мудреца, желающего сравняться в знании с богами! Он променял зримую и основательную фактичность жизни на серебряный туман философских умозрений!
Анекдот о Фалесе имеет ряд смысловых слоёв. Для избежания многословия, акцентрируем своё внимание лишь на одном смысле. Согласно ему данный анекдот является сатирой религиозного и обыденного сознания, напрвленной на осмеяние слишком абстрактного, оторванного от живой эмпирики умозрения. Это сатира на абстактную науку и философию.Известна психология древнегреческого общества этого времени – культ телесности, практицизм, любовь к фактам жизни и жизни фактов. Философия в то время многими ощущалась как измена традиционному стилю мышления и поведения, вызов богам или святотатство, покушение на тайну Первооснов. Конечно, религия всегда ставит «небесное» выше «земного». Но для человеческого сознания «небесное» имеет ценность только в связи с «земным», утверждается, по крайней мере в эпоху язычества, во славу «земного», интересов человека. Это приобщение к божественному, но не столько через мышление и познание, сколько через чувство, через потребность в божественных покровителях и судьбодателях. С этих позиций мудрость не является любовью к мудрости как таковой. Это скорее любовь, во первых, к богам, во-вторых к благонравной жизни, к земному обустройству под покровительством высших сил. Интеллект или мудрость здесь лишь средство, для другого, средство «правильного» жизнеустроения, орудие веры
. «Правильные» путь жизни и образ мыслей есть способность найти важное, необходимое, спасительное, так сказать, под ногами, в самой эмпирической действительности – под эгидой религии. Одним словом, «правильное» понималось как «благочестивое», «жизнеспособное», «полезное», «ведущее к успеху», к эмпирическому благополучию. В самой эмпирике человек должен был проявлять свой ум, знания, способности (только поэтому и наука с философией могли иметь место и развиваться, но не ценились так, как потом, были на втором месте). Философия с её созерцательностью и рефлексией, предполагающей отстранение от бытовой жизни, взгляд со стороны, противоречила парадигме «традиционного сознангия». Античность стремилась вплести знание в жизнь и жизнь в знание. Знание оказывалось довеском эмпирической жизни, интересов сегодняшнего дня. Наука с самого начала была утилитарной. Иначе обстояло дело с философией. Требовалось значительное удаление от эмпирического и видимого, чтобы знание обрело собственную значимость и ценность. Поначалу изобретение механизма ценилось больше, чем знание первооснов. Но философия в античном мире быстро стала популярной, поскольку к тому времени традиционная парадигма уже ослабла. Но старое сразу не умирает долго ещё со-существует с новым. Между ними существует не только вражда, но и гармония. Они как бы дополняли друг друга – установка на утилитарность и бескорыстный поиск истины ради истины. Вера в богов отпочковала от себя и веру в истину. Ведь если Бог истина, то и истина – Бог.
Античность не смогла до конца освободиться от веры в истину, хотя бы в истину противоречия, как в школе скептиков. Скептики утверждали, как истину, своё «возможно» и «так кажется». Вольно или невольно скептики утверждали реальность многозначную и неопределённую. Сущностью мироздания и человеческого мира становилась сама парадоксальность сущего.
Понималась объективная и субъективная противоречивость всякого познания.
А мир – то, что познаётся. С другой стороны противоречивость познания можно было объяснить парадоксальностью и того, что познаётся, мира-в-себе. Религия, как бы не настаивала на примате «небесного», оказалась ближе всего к утилитарному, с его установкой на земное и эмпирическое начало. Жрец при всём своём благочестии существовал ради упрочнения земного бытия. Нужно было саму жизнь и законы сделать значимыми и ценными – через их приобщение с сакральному. В Риме эта особенность взаимоотношения миров привела к огромной бюрократизации религии, основания и государственности и гражданственности. Философ в таком контексте древнегреческой действительности казался человеком не от мира сего, колебателем треножников, еретиком. Для него субъективная истина оказывалась сильнее богов и всяческой святости. Философ пытался познать естественные корни реальности. Но философия и религия равно стремились утвердиться в мире земном. Религия делала это в форме исполнения культа, философия – в форме познавания основ мира и человека. Религия стремилась к жизненному комфорту и оправдывала данную социальную реальность. Исполнение религиозных обрядов спасало человека от мести богов ещё при жизни, скрепляло людей в общину, было источником наслаждения, успокоения, надежды на лучшее. Тайн богов не полагалось знать смертным. Философия же изначальная и вечная неуспокоенность, пренебрежение данным и очевидным, попытка рационального объяснения сущего и в конечном счёте отрицание чудес. Душа индивида оказывается для философии важнее общины и её традиций. Мысль противополагается Вере. Философию не удовлетворяет сладкое иго веры. Она превращает индивида в личность. И земной дискомфорт для неё полезнее всяческого комфорта с его сытой успокоенностью. В философии дискомфорт – стимул к его духовному, моральному, творческому, познавательному преодолению. Философ стремится к духовному благоустроению мыслителя. Философия любит разрушать традиции и более разделяет людей, чем сближает. Её бог – Разум. И именно из ямы жития философ обозревает сущее, подобно всёзрящему Аргусу. В ямах души, в ямах сознания и чувства обретает разум свою мощь. Что такое яма, как не клочок тьмы? Но только во тьме начинают сиять факелы мыслителей. Тьма возжигает в нас желание света, во тьме формируются глаза интуиции и рефлексии. Перефразируя А. Белого, можно сказать, что чтобы выйти к свету, надо побывать во тьме. Мгла невежества, одиночества, страдания – вот ступени к свету. А для религии тьма есть абсолютное Зло, грех, порча человеческой природы. Тьма не является необходимой ступенью к свету. Тьма здесь – препятствие на пути «благого сияния», следствие отхода от мудрости Абсолютной Истины. Религия жаждет полного искоренения тьмы, чтобы пребывать в свете целую вечность.
Философии же доставляет удовольствие лицезреть вечную диалектику света и тьмы и соучаствовать мыслью в борьбе и гармонии этих начал. Анекдот о Фалесе желает скомпромитировать Фалеса, столкнув тело немощного старца в яму. Но разве тело Фалеса сам Фалес? Фалес – это его душа и его занятия. Под именем фалеса хотят скомпромитировать саму Философию. Это религиозное превращение «высоты мысли» в фарс не достигает своей цели. Мы лишь видим досадный эпизод из жизни конкретного Фалеса, который не устраняет его величие. Напротив, мы ощущаем благородство души Фалеса, главный интерес которого – знание, а не земная суета сует. Символически же «яма» - это судьба всякой высокой души на земле. Трагическое бытие такой души лишь подчёркивает её величие, способность видеть незримое даже в глубине «ямы». Из внешнего неблагополучия разум ткёт свою радужную паутину творчества. Часто необходимо «упасть», чтобы «встать». Лишь «идеально» бросая мир философ его приобретает по настоящему – в его глубине,основах, многообразии. Отрываясь от эмпирики, обыденности, традиции, он находит новую вселенную в собственной душе. Обогащённый, он вновь идёт в жизнь, неся её Смысл, одухотворяя даже чуждое. «ямы» философии и есть её «небо». Это и одиночество творящего, созидающего новые миры и созвездия смыслов. Вся философия была, есть и будет лишь Фалесом, глядящим на небо из ямы своего эмпирического существования. Фалес был первым древнегреческим философом и, следовательно, первым в Греции философом-еретиком. Будуче на земле, он пребывал и на Олимпе, не спрашивая разрешения у богов и жрецов. Сатира анекдота мыслит яму как символ Аида, наказания-падения, кару за гордыню, как результат умозрения, слишком абстрактного и оторванного от жизни, от её насущных интересов. Но и сама философия выступает против того, что теперь называют «философской схоластикой», против засилья абстракции. Но абстрактное должно переплетаться с конкретным, осмысливать конкретное – это общий процесс. Абстракция в мышлении столь же важна как и её противоположность. Позитивная символика «ямы» оказалась глубже, богаче, значительнее, величественнее символики негативного отношения и в итоге фарс оборачивается триумфом. Философия соглашается со своим противником, с главным аргументом противоположной стороны – излишняя абстракция умозрения – антитеза жизни, когда человек делается рабом своих абстракций. Философия абстрактна в том смысле, что имеет связи с явлениями специфические, часто выявляет неявное. Всякое же осмысление в большой степени абстрактно. В сущности, как философия влияет на жизнь,так и жизнь влияет на философию. Абстрагирование от конкретного в философии неизбежно. Это и результат наращивания знания ради знания. В этом случае не знаешь даже каким будет результат познавания и можно ли будет использовать это знание на практике. Но и такое знание необходимо, может быть использовано не сейчас, так потом. Необходимы и полезны даже промахи и ошибки разума при его эпохальном шествии вперёд. Они к тому же часть тренировки разума, негативный опыт, когда разум понимает, как мыслить не нужно. На этой основе вырабатывается мышление более правильное и плодотворное. Слабость разума всегда залог его будущей силы, зрелости. Вообще всякое творчество предполагает выбор вариантов, использование всего «простанства мысли», от очень абстрактных положений до конкретных «образов действительности». Но чем более разум «мудреет», тем более он вынужден работать в сфере неопределённости: ответов всегда оказывается меньше, чем вопросов. Вопрос же, между прочим, тяготеет к абстрактности, тогда как ответ – к конкретике. В принципе, на один вопрос ( в области гуманитарных знаний) можно дать ряд равнозначных по «ценности» и «истинности» ответов. И они могут быть противоположны друг другу. Парадоксы, антиномии, противоречия, противоположности, антиномии, гипотезы, всякого рода неоднозначности – судьба разума. Но эти же явления источник творческой мощи разума. Обвинение античного разума в излишней умозрительности здесь является в основном религиозным раздражением против самого разума. Именно разум пытается похитить у богов сокровенное знание первооснов. Разум необходимо должен быть «открытой системой знаний». Он пребывает в вечном поиске, в движении, в «режиме окрылённости». Старое знание он дополняет и частично заменяет новым. Религия же обязана быть закрытой системой абсолютных истин и тяготеть к традиции. Изменяется она крайне медленно. Она может видоизменить свои старые догмы, но почти никогда не отказывается от них полностью. Потому и существуют множество вероисповеданий – замена основных догм порождает новое по существу религиозное течение. Кредо определённой религии включает в себя систему «всех» важных истин, данных раз и навсегда, - другое знание «главного» оказывается излишним и вредным. Религиозное сознание самым забавным образом, в сатире на Фалеса, фактически даёт сатиру на себя. Система догматического знания не лучше любой схоластики. Жизнь-фракиянка, насмехаясь над Фалесом в яме, изобличала лишь собственное убожество чисто эмпирического существования, собственную односторонность. Яма казалась ей западнёй для мудрости. Но, право, лучше быть мудрецом в яме, чем глупцом во дворце.
***
Эта история с ямой в нашу эпоху приобрела ещё один существенный смысл, увы, негативный. Когда в «яму» попадает современный философ, он не всегда способен оставаться в ней, как говорится, «на высоте». Он начинает вырабатывать философию «ямы». Кажется уже, что современная «яма», в которой мы все давно сидим, не способна породить даже искорку света. Ямв-гроб, яма-деградация, яма, в которой сам философ превращается в фракиянку; яма как символ победы корысти над бескорыстием, невежества над знанием, зла над добром, необходимости над свободой. Современная философия стала двуликим Яеусом. Если один её лик сохраняет ещё остатки ангельской красоты , то второе лицо очень уж похоже на рыло слишком жирного борова. Возможна уже философия как демагогия, карьеризм, как обслуживание наперёд заданных позиций, как средство личного обогащения, как система «чиновной иерархии» и бюрократии, как «проституция духа» (выражение К. Чуковского). Более того, даже самая благотворная, творческая, гениальная философия уже не нужна большей части общества, массе, подчас даже самим философам. Равнодушие народа к искусству и философии в наше время приобрело крайнее выражение, стало максимальным. Философы уже не нужны своему народу. Философы нынче оторваны от жизни общества даже больше, чем античный грек в начале развития философии как таковой. Важно отметить, что философия человека может существенно расходиться с его жизнью. Можно писать великолепные философские сочинения и быть при этом в жизни ничтожеством. В творчестве философа и часто лишь на время творчества – как и в словесном искусстве – проявляется родовая личность и подавляется эго. В более ранние эпохи не было такого глубокого разделения слова и дела, «Я» духовного и «Я» эмпирического.
Желание добра и неумение его созидать – характерная черта «среднего» человека нашей эпохи. Иногда случается, что философ, являясь большим авторитетом в своей среде , будучи «божеством» трибун, симпозиумов, философ ских конференций, в жизни предаёт свою философию на каждом шагу. Дело тут даже не в самих философах, а в эпохе, где на первом плане рыночные отношения. Многое становится предметом купли-продажи, резко проявляется зависимость всякого человека от денег, связей, чинов. Материальный прогресс может соседствовать с моральным регрессом. Зло становится утончённее, кутаясь в разноцветные одежды «благих пожеланий» и демагогического «гуманизма». Чем внешне цивилизованнее и опытнее становится Зло, тем значительнее оскудение духа человечества. Рассудок становится значимей разума. Нравственность становится прикрытием порока. Мещанство претендует стать сущностью современного человека. В эпохи мощи и расцвета культуры, разума, морали философия ценилась в качестве главной (наравне с искусством) гуманитарной части общественного сознания. Теперь философия находится на задворках социума.
Фалес не видел ямы, поскольку глядел на небо. Современное общество долгое время глядело в свою «яму» и принимало её за единственную реальность человека. Даже религия оттого и популярна, что стала слишком «земной», ценит эмпирические удовольствия, а подчас и торгует святынями. Священник обычно в наши дни очень богат, живёт в комфорте, ездит на собственном авто. Разве в силах понять он отчаянье бедных? Если церковь и помогает, то «своим», но миллионы тратит она не на помощь бедным, а на строительство, например, новых церквей. Идиотская поправка к закону – об «оскорблении прав верующих» только облегчит как противостояние самих религий в России, так и противостояние верующих и атеистов. Более того, это может привести к церковной цезуре над книгами и науками. Уже дарвинизм может оказаться «оскорблением чувств верующих». А Ницше превратится в исчадие ада.
Если душа перестала быть факелом, осветит ли она кромешную тьму жития? Эпоха, сидящая в «яме», стОит того, чтобы Вечность засыпала эту яму песком бедствий. Неужели человек всего лишь гном, который хотел стать великаном, - и не стал?! Толпа сама для себя худшая яма и преисподняя. Быть может, Конец Света уже был, но мы его не заметили? Фалес и в яме остался мудрецом. Мы мало о нём знаем, но знаем О НЁМ. Пусть же он будет для нас символов света, а не тьмы. Даже в яме.
2001г., доработка – 2012 г.