Забегая назад, признаем, что Тушка была годной девчонкой. Полная беcпризорщина. Отец пахал на кафедре политэкономии как вол и просиживал брюки в Ленинке. Мама разрывалась между кафедрой методики и семью-восемью школами помимо той, куда поступило чадо.
Как результат, учительница младших классов ценила девочку за понятливый характер и удивлялась тому, как легко та щёлкает орех наук. Девочки на перемене недоумевали - отчего она не хочет разгуливать парой, сделав одну руку кренделем, другую калачиком, - а заводит оба кулака под фартук. Продлёнка восхищалась умением сделать из яблока, причитающегося каждому ученику на завтрак, колючего ежа: для этого требовалось стальное перо из ручки-"вставочки" и две минуты напряжённой работы. А те куда более взрослые однокорытники, коим посчастливилось заступить Тушке дорогу по пути домой, потом перешёптывались:
"Кесарница, зуб даю. Оттого не боится ни фига. А ещё у всех девчонок портфеля, а у ней ранец, как у парня. И тяжеленный!"
Наталья появилась на свет вполне прозаическим образом, но и в самом деле не боялась никого и ничего. Ни толчков и пинков. В момент давала сдачи: на гривенник - пару целковых. Ни темноты. В тридцатиградусные морозы к окнам изнутри ставили щиты из горбыля на толстенных шкворнях, продетых в петли, - приходилось бежать к ночному ведру в кромешной тьме, чтобы не будить родителей. Ни чудовищ. Когда-то Натка во сне жутко пугалась людоеда из сказки Перро, но годам к шести он уже не мог её догнать.
Так что когда семейство дозрело до покупки "Запорожца" первой модели, вежливо прозванного "Тянитолкаем" благодаря полному равенству между передней и задней частями корпуса, Тушка ликовала больше всех. Ей виделись в мечтах крутые горные склоны и витые змеи серпантинов.
Папа срочно научился рулить и получил любительские права. Уже в начале июня все трое дружно тошнили между Михайловским и Пшадским перевалами, в Абхазии запивали мерзкий вкус во рту жиденьким мацони, а на мысе Пицунда восхищались кипарисами в гирляндах алых роз.
Снова забежим назад. В шестьдесят шестом году Пицунду ещё не успели испохабить многоэтажным курортом, галька пляжа и донный песок были прекрасны, в реликтовой сосновой роще разбивали шатёр дикие автотуристы, частники драли семь шкур с туристов культурных. Папа выдержал в полном смысле золотую середину: договорился с ведомственной базой отдыха, что его семью, включая автомобиль, поселят на территории, которая одним концом вклинилась в ту самую рощу, - и спешно отбыл на поезде принимать сессию.
Финский домик с двумя раскладушками, столом и стулом был сдан пришелицам с условием - ставни ночью не открывать, огня никак не жечь, в туалет на том конце двора с ярким фонариком не шляться: неучтённый гость вне закона и хуже татарина.
Натуша потолклась в окрестностях, то загружая карманы платьица, то выворачивая их содержимое на траву. Наступал вечер. Мать позвала дочку вдвоем проверить море, пока ясно.
- Я уже видела, - откликнулась та, однако побежала за следом.
Вода была гладка и холодна, как стекло: оттого в июне мало кто купается. На границе между прибоем и сухими камушками...
- Мам, не смотри.
... виднелось широкое ярко-алое пятно. Его уже вовсю лизали волны прибоя.
- Пойдём-ка отсюда, ужинать пора, - ответила наконец мама, отводя зачарованный взгляд.
Пока ели и устраивались, резко потемнело: непогода редко посещает здешние места в начале лета, но сегодня был как раз такой случай.
- Я лучше в машину полезу, там спать мягче и на руль можно задними ногами облокотиться, - решила дочь, прыгая на тощей кровати.
- Только ведерко с очистками пока не выноси, - сказала мама со вздохом. - Ну её, эту мусорку. И запрись как следует.
Вздох имел под собой основания: сиденья машинки были заранее разложены в длину, а запах свежей искожи и бензинового перегара убаюкивал слаще и крепче макового молока.
Сны матери снились рваные и путаные. В самом сердце ночи она вздрогнула и села на кровати, от этого проснувшись. Совсем рядом, ближе к потолку, что-то гулко перекатывалось, дрожь передавалась хлипким стенам и полу.
Гроза шла в посёлок семимильными шагами - а грозы и особенно молний, что полосуют небо и рвут его как хлыстом, мать боялась столько, сколько себя помнила.
- Где фонарик. Где-этот-чёртов фонарик... - бормотала, шаря под своим изголовьем, на столе, в постели Натки...
Ей показалось, что она ухватила, наконец, холодное и скользкое - алюминиевый корпус - но это скользнуло из руки и во всю длину юркнуло к двери!
Тут грохнуло так погромно, что небо раскололось вместе с крышей. В ярком голубом треске молнии мать узрела трубку фонарика, что завалилась в щель между её постелью и стеной, и лоснящийся чёрный отросток, уходящий под запертую дверь. И одновременно услышала надрывный вопль на два тона с переломом посерёдке:
- Йи-га! Йи-гха-а!
Это было уже слишком. Другой молнией мелькнула мысль, что в конуре нет громоотвода, а вот машина заземлена таким стальным (ой) хвостом в резиновой оплётке. И там же уютная Тушка, беззащитная Тушка...
Не помня себя, мать вырвалась из дома, кое-как отчленила тугую дверцу "Тянитолкая" и влезла внутрь, наглухо задраив люки и свернувшись в тесноте уютным комком.
Теперь могли вволю сверкать зарницы и клубиться облака, вопить инфернальные звери, а ливень, который обрушился на землю, - барабанить и скатываться с низкой крыши. Натка под боком сопела куда громче буйства земных и неземных сил. И снилось матери, что семья, все трое, плывёт в крошечном уютном ковчеге, который ритмично переваливается по бугристым волнам. Тихо баюкая... сильнее, ещё сильнее...
Проснулась она оттого, что в утренних сумерках "Запорожец" рвался и ходил ходуном, едва не опрокидываясь на спину по-черепашьи. Дочь тоже приоткрыла глаза.
- Туш, - спросила мама истерическим шёпотом, - нас в море уносит?
Натка села и выразительно постучала пальцем по виску:
- Тю-тю. Какое море? Рыночек рядом.
- Р-рынок? Почему?
- Грузовые ишаки ночью разорались под навесом. Они тоже грозы боятся. Барашка бедненького ещё вечером на шашлыки народ извёл - мариновать. Даже кровь не смыло. А лодку раскачивала вон она.
Девочка повертела ручку, спустила окно вниз:
- Я по глупости ведёрко под днище сунула, чтоб еда дождём не размочилась.
Обе выглянули.
Неподалёку от неподвижно замершего Тянитолкая валялась огромная туша, грязно-свинцовая, как одно из вчерашних облаков, и храпела, откинув в сторону скрюченный хвостик.
- Покушала. Мам, как ты думаешь, не зарежут свинку? Жалко будет.
- Очень жалко, - мама критически покачала головой. - Постой. Всё понятно - а кто был у тебя за подушкой?
- Ой. Так он туда удрал?
- Скорее оттуда.
- Так ящерчик маленький, ещё без лапок и с желтком на мордочке. Ведь чуть не задохнулся, наверное! Я его молоком напоила и хотела принести в тепло, а он потерялся.
- Будем надеяться, что это уж, - ответила мама. - На что ещё здесь надеяться? - На меня, - ответила Тушка. - И ещё немного - на папу...