«Что жизнь... Этот способ существования тел есть не более, нежели случай для мастера явить мастерство»
Саша Соколов. Знак озаренья
Мастерская скульптора Валерия К. могла бы служить наглядным подтверждением закона энтропии: все во Вселенной стремится к хаосу и подвержено ветшанию и старению. Ибо для приведения чего-либо в порядок необходимы серьёзные усилия. Но в мастерской, предоставленные самим себе, даже крепкие предметы теряли прочность и чёткие очертания, как будто видимые сквозь тусклое стекло. В углах скапливались тени и становились все гуще, так что даже головы советских писателей и партийных руководителей, стоявшие тут и сям – на полу, на подставках и, якобы законченные, на полках – приобретали диковатый или зловещий вид и выглядывали из общего хаоса сплошными химерами.
Однако складывалось впечатление, что хаос этот не случаен, несмотря на фундаментальное свойство непредсказуемости, а соответствует внутреннему устройству хозяина и прямо пропорционален невозможности его понять.
Когда я увидела его впервые, у него была голова инока, летящая походка и медовые лучистые глаза с золотыми искрами, и он был сплошное опровержение любых прописных истин и стереотипов. Первую ночь после нашего знакомства он провел на дереве перед окном моего гостиничного номера, распевая серенады и умоляя впустить его, и мне казалось тогда, что нету ничего проще отшить его, посмеявшись над этим эпизодом, и я хохотала…
Вдоволь нахохотавшись, я обнаружила себя в огне сердечного безумия, не заметив, как жар любовной лихорадки пробрал уже тело до костей и окутал голову мороком. Явь, теряя связь с Правью, подменялась Навью, а будущее ещё пряталось, но уже пугало, уже бросало тень, прорезаясь в сны.
Начавшись неудачно, наш роман продолжался в том же духе: в разгаре чудного безмерного любовного безрассудства, он исчезал бесследно, беспричинно и бессрочно, а я, упав с небес, превращалась в соляной столб, балансируя между жаждой и боязнью открыть тайну, рационализировала иррациональное, пытаясь понять его подлинные мотивы и намерения, что было невозможно уже только потому, что исходила я из собственного опыта.
Спустя какое-то время он появлялся, так же внезапно, как и исчезал. По обыкновению пьяный, он приходил ночью и тихо стоял под моим окном. Осведомленная о его приближении упавшей чашкой, случайной строкой в книге, сломанной веткой, чирикнувщей птичкой или ещё Бог весть какими недвусмысленными сигналами, я находилась в лихорадке уже несколько дней и, учуяв его присутствие, боясь разбудить маленького сына и маму, бесшумно выпрыгивала из окна и исчезала из дому на несколько дней.
Эти мои походы были сродни падению в кроличью нору, где в конце туннеля открывалось небо, ибо все в наших странствиях было сплошная инверсия: нарушение принятого порядка, переворачивание всех смыслов. Мне не надо было погружаться в гипноз или принимать ЛСД, чтобы увидеть собственными глазами посадку инопланетян или осознать красоту облупленной штукатурки, чтобы почувствовать запах музыки или ощутить вкус хорошей картины…
Обогащённая всем этим, я возвращалась в быль, где и без того было всего много, жизнь стремительно менялась, и к этому избытку стали добавляться многочисленные новые измерения. Время стачивало и притупляло остроту восприятия, и рано или поздно я научилась известному безразличию, а однажды проснувшись и не ощутив привычной боли, я поняла, что цветок в моей груди пожух и его уже не воскресить .
Чувственность сморщивалась, как тень в полдень. Расстояние между нами все увеличивалось, пока не облеклось в плоть и не сделалось географическим, и в этом я усматриваю божественное вмешательство, ибо мне была дарована новая жизнь и милость не видеть в его глазах тревожных признаков безумия, предвестников тьмы в угасших глазах пациента буйного отделения.
Но иногда, просыпаясь ночью от звука колокола немецкой кирхи, я отдаюсь на волю прожорливого подсознания и слышу снова как шумит ветер над крышами степных многоэтажек, и ангел передает мне привет от мальчика на шаре из далёкого пыльного города...