или
ОТКРОВЕНИЯ ШЕСТИДЕСЯТНИКА
Я считаю себя представителем поколения «шестидесятников». Почему? Совсем не потому, что по последним социологическим исследованиям я по образу своих мыслей, по своему образу жизни или по своему характеру попадаю под группу Советской интеллигенции, названной досужими интеллигентами термином «шестидесятники». А потому, что во второй половине шестидесятых годов я учился в одном из самых лучших ВУЗов Москвы и самого Союза, в Московском Геологоразведочном институте, жил в пятом корпусе одного из лучших Московских «студгородков», в незабвенной «Доргомиловке», в самом озорном и самом певучем ее корпусе, где круглые сутки звенели гитары и звучали студенческие песни, достигнувшие апогея своего развития именно в шестидесятые годы, в те самые моменты, когда я жил и учился в Москве.
Я сам бренчал на гитаре и довольно неплохо пел. И потому был обязательным участником всех Московских фестивалей студенческой песни тех лет. Я был знаком с Юрием Визбором, с Евгением Клячкиным, с Александром Городницким, с Аллой Йошпе, с Михаилом Анчаровым, с Юрием Кукины, с Новеллой Матвеевой, с Адой Якушевой, Еленой Камбуровой и многими, многими другими студенческими тогда певцами. Пусть не дружески знаком, а всего лишь поверхностно, по шапочному, по фестивальному, но знаком. Я их знал, они меня знали. При встречах мы здоровались, обнимались, пели вместе наши любимые песни, кое с кем даже и выпивал. Чем и горжусь!
Кстати, Высоцкий в те годы в студенческой фестивальной жизни участия не принимал. Молодежь Москвы Высоцкого тогда не знала. Он пришел в молодежную среду по позже, когда во всех аудиториях Москвы массово зазвучал «блатняк». А студенты шестидесятники «блатняк» не пели. Совсем не пели. Среди студентов тех лет «блатняк» не был популярным. Опускаться до «блатняка» среди студентов считалось неприличным. Точно также среди студентов считалось неприличным употреблять наркотики. Наркотиками откровенно брезговали. Поэтому «анашу», «план», кокаин, кодеин и даже опиум, наиболее известные в те годы наркотики, не употребляли. А термины героин, метадон вообще не были известны молодежи тех лет. Да, водку, вино, самогон, всякого рода самодельную плодово-ягодную «борматуху» пили во всю! Но наркотики – нет и еще раз нет!
Студенческая жизнь тех времен отличалась невероятной активностью. В большинстве Московских ВУЗов тогда работали студенческие театры, по вечерам в выходные дни на площади Маяковского, у памятника поэту, собирались студенты, читали стихи и пели песни под гитару; в Политехническом музее собирались любители поэзии и читали свои стихи вместе с Евтушенко, Рождественским, Вознесенским, Бэллой Ахмадулиной; у памятника Пушкина собирались участники студенческих стройотрядов и пели под гитару свои песни. Складывалось впечатление, что чуть ли не вся молодая Москва пела тогда свои, ими же сочиненные песни.
И что здесь в сравнении с этим массовым молодежным явлением были прославляемые нынешними демократическими СМИ какие-то там фарцовщики, стиляги со спекулянтами, шныряющие по переулкам улицы Горького, и предлагающие прохожим поношенные иностранные джинсы, шариковые ручки, жвачки, выклянченные ими за бесценок у иностранцев? Что? Да ничего - мошкара, тля, черви, навозные мухи, слепни да комары! Это они сейчас раздулись до неприличия. А тогда были никем не замечаемыми и никем не уважаемыми «людишками».
Особенно бурлила студенческая жизнь студенческих общежитий. Это было «нечто»! Это было что-то запредельное! Это были самыми счастливыми днями моей жизни. В каждом корпусе студенческого общежития внутренней жизнью студентов распоряжался и руководил «студсовет», назначаемый комитетом комсомола института и согласованный с парткомом института из лучших и надежнейших студентов. Ни о каких выборах «студсовета» и речи не могло идти.
Попробовали было в те годы в одном из студенческих общежитий МИХМа, то есть, института химического машиностроения, сделать выборный «студсовет» с большими полномочиями, то получилось примерно то же самое, что получилось в нынешней России в ее печально знаменитые девяностые годы. В «студсовет» пролезла всякая «шваль», всякого рода дельцы, нечестные, но очень даже говорливые студенты, сделавшие из общежития собственную кормушку и где за деньги можно было запросто получить комнату для безбедного проживания любому, имеющему эти самые деньги.
У нас же было все по другому! «Студсовет» наделялся очень большими полномочия и полностью отвечал за порядок и благополучие студенческой жизни в своем корпусе. Каждую пятницу представители «студсовета» обходил комнаты общежития и проверяли их санитарное состояние по пятибалльной оценке. Проверяли очень строго. Я бы сказал, что сверх строго! Причем, «двоешников» обязательно вызывали на проработку в «студсовет» и строго предупреждали. Третья двойка означала выселение из общежития, что автоматически означало отчисление из института. Потому что протокол заседания «студсовета» со всеми минусами поведения жителей комнаты направлялся в комитет комсомола и в партком института. А оттуда и в администрацию.
Все конфликты внутренней общежитейской жизни разрешался «студсоветом». Милиция в общежитие не допускалась. Порядок на танцах, а танцы в общаге устраивались в каждые выходные дни, на праздничных вечерах и свадьбах, проводимых в вестибюле или в красном уголке общежития, обеспечивали сами студенты из числа дружинников, назначенные «студсоветом». И насколько я помню, за все годы моего проживания в «Доргомиловке» никаких таких эксцессов по поведению студентов в общаге не было никогда.
Нет, драки и мордобои на танцах и на праздниках были, были! Да и не только на праздниках. И никуда от них не денешься – молодость не умеет чинно по струнке ходить. И не любит по струнке ходить. Особенно, когда выпьет. А не пьющих студентов не бывает. Но все инциденты в общаге спокойно утрясались силами самих ребят из актива «студсовета». И с моей точки зрения, это было пиком, вершиной настоящего молодежного народовластия в Советские годы!
Единственное, что отравляло счастливейшую жизнь студентов тех времен в их общежитиях, это была стирка своих личных вещей в лице рубашек и нижнего белья. Хотя, если по честному, я не знаю, найдется ли хоть один человек на свете, который бы любил стирать? Стирка, это, как мытье посуды после обильного обеда. Есть любим все, а посуду мыть желающих не находится никогда. Но приходится! Приходится!
Так и здесь! Стирка – это обязанность, которую люди выполняют лишь по необходимости, но никак не по любви. А студенты – такие же люди, только молодые, и за стирку принимаются лишь тогда, когда ходить становится совсем уж не в чем. Невмоготу и стыдно! А для начала тянут время изо все имеющихся у них сил. Только бы не сегодня! Не сейчас! Завтра! Завтра! Завтра!
И поэтому рубашки, висящие в шкафу комнаты, сначала пронашивают по одному разу и вешают их обратно в шкаф на вешалки. Потом осматривают их и из имеющихся выбирают самую чистую. И вновь одевают ее. И так проходят все рубашки по второму разу. Затем вновь осматривают грязные рубашки и вновь выбирают из имеющихся самую, самую чистую. Относительно чистую, конечно же! Грязновато-чистую!
И так по нескольку раз. До тех пор, когда даже предвзятому студенческому взгляду становится яснее ясного, что все, хватит, больше носить эту грязноту невозможно и пора начинать стирку. И уж только тогда, жутко скрипя сердцем и тихонько, на весь этаж, про себя матерясь, начинают эту неприятную процедуру. Точно также поступал и я. Что я, рыжий, что ли? Нет, тогда я был точно таким же студентом, живущим на одну стипендию, которых в Советских ВУЗах было большинство.
.Правда, были студенты и другого толка. Такие, которые никогда не марали свои руки этой неприятной процедурой, как стирка. Они свое белье сдавали в прачечную. И получали его оттуда ослепительно чистыми и даже хрустящими от крахмала. Как говорится, «дешево и сердито». Правда, для этого «дешево» требовались лишние деньги. И не так уж малые. А денежный вопрос для студентов всегда оставался самым больным из всех имеющихся у него жизненных проблем. Поэтому на подобный шаг шли студенты только достаточно обеспеченные, те самые студенты, для которых материальная сторона их студенческой жизни не играла никакого значения, потому что она решалась не ими самими, а их родителями или же их родственниками.
Но у основной массы обычных Советских студентов лишних денег никогда не бывало! Потому что жили они все на одну стипендию и на свои случайные заработки. И если и заводились у них эти самые лишние деньги, то тратились они на что угодно, но только не на прачечную. А чаще всего на девушек, на одежду и на выпивку. То есть, на основные удовольствия своей молодой жизни!
Поэтому начало любого дня у настоящего студента тех лет после его завтрака из чая с пустым батоном, начинался с осмотра своих рубашек «на предмет их годности к надеванию». У меня было тогда три выходные рубашки, двое брюк и один костюм. Ну, еще курточка полуспортивная, купленная мною случайно в ЦУМе, и в которой я обычно ходил на лекции. И еще я имел в своем гардеробе пару рубашек «ковбоек», которые я надевал в общаге, и шерстяной спортивный костюм, выданный мне студенческим спортобществом «Буревестник» за мое участие в спортивной жизни Московского студенчества. Я тогда играл в волейбол в сборной института. Этот костюм был моей гордостью и его я берег до невозможности и никому не позволял даже «потрогать»! Потому что свободно купить такой костюм в магазинах Москвы тогда было невозможно. Не было их тогда в магазинах. «Спорткостюмы» с ведомственной эмблемой на груди и спине выдавались только в спортивных обществах.
И вот как-то подошел и ко мне этот самый день стирки. Я настроился на стирку с самого утра и потому даже отпросился с последней пары, не слишком важной для меня, чтобы пораньше приехать в общагу. Хотелось место для стирки заранее занять, чтобы никто не опередил и не помешал сделать эту сверх нужную, но такую неприятную работу.
Стирали у нас в общаге в большой туалетной комнате, в так называемом предбаннике туалета, где стоял электрический титан с горячей водой и были натянуты веревки для сушки белья. Но титан в последнее время работал что-то не важно – то грел воду, то не грел, а если и грел, то слишком уж долго. Поэтому воду для стирки своих вещей я нагревал в основной комнате кухни, где стояли две газовые плиты, на газовых конфорках в обыкновенных оцинкованных тазиках. Их всегда стояло в предбаннике штук пять, не меньше.
Сначала я постирал свои рубашки. Тогда только массово пошли нейлоновые рубашки – мечта студента. Они были не только чисто белыми, но и в полоску и в клеточку. Они легко стирались и их потом не надо было гладить. Потому что гладить обычную рубашку – это было мука! Настоящая испытание нервов! И всегда была возможность прожечь ее утюгом. Ведь утюги были без регулировки. И все делалось на глазок. А здесь, постирал, прополоскал, затем повесил на вешалке в предбаннике - и готово! Вода стекла с рубашки, она повисела немного и готово, уже высохла! Надевай и носи! Балдеж, да и только! И вид у нее всегда, как у новой.
И вот под конец своей стирки я решил постирать свой любимый шерстяной свитер темно оранжевого цвета с отложным высоким воротником, подарок ребят из нашей группы на день моего рождения. Я его еще не разу не стирал и не хотел спешить с этим делом. Жалко было его испортить. А вот теперь решился - пора уже было! Воротник совсем залоснился. На глаз видно уже было.
Я налил воду в тазик, насыпал туда стирального порошка, разболтал основательно порошок, пока он не растворился, затем замочил в тазике свой свитер и поставил тазик на конфорку плиты, сделав газовое пламя лишь на чуть-чуть. Пусть постоит, помокнет, а заодно и нагреется. Времени у меня было много.
Я повесил постиранное белье на протянутые веревки в предбаннике и пошел в свою комнату за чайником, чтобы поставить его на плиту и попить затем чайку после праведных трудов, связанных со стиркой. Большое дело сделал – постирался! Целую гору забот с плеч свалил! Теперь недели две можно будет балдеть, не стирая! Я собирался поставить чайник на газовую плиту кухни, а сам понаблюдать за тазиком с моим свитером, стоявшим на конфорке.
Я открыл дверь своей комнаты, которая у нас, да и у других тоже в общаге, никогда не закрывалась после обеда, потому что дома обязательно кто-нибудь был. Да и воровать у нас тогда ни у кого ничего такого не было. И я вообще не помню случаев воровства среди студентов. Не было ничего подобного среди студенчества в Советские времена!
Так вот, я открыл дверь и увидел Павла, студента МГУ, моего большого друга и большого любителя студенческой песни , с которым мы частенько выступали вместе на различных студенческих фестивалях и даже пели на пару. Он сидел за столом и читал какую-то книжку. Моих соседей по комнате, а мы жили по трое, никого еще не было. Ведь я отпросился с последней пары.
-- Привет, старик - сказал я.
-- Привет, - ответил Павел, - я к тебе.
-- Чай будешь? – сказал я.
-- Спасибо, нет - ответил Павел, - у меня кое что посущественней.
И он достал из своей спортивной сумки пару бутылок пива Жигулевского и двух здоровеньких вобл.
-- Ого! – сказал я, - Откуда такая прелесть?
-- Рыбу отец привез из Астрахани. – сказал он, - А пиво я в гастрономе у вас купил. Кстати, сегодняшнее. Так что, давай стаканы. Есть разговор по поводу предстоящего концерта студенческой песни у нас в театре МГУ. Нам с тобой предлагают выступить дуэтом. Мне в жюри прямо так и сказали.
Я пожал плечами:
-- Какие проблемы? Давай выступим. Надо только репертуар подобрать. Да прорепетировать немножко. А так – пожалуйста! Но для начала разговора давай горло промочим!
Я взял воблу и стукнул ею головой пару раз по углу стола. От этих ударов кожа рыбы у головы лопается и ее можно без особого труда отдирать от самой рыбьей тушки. То же самое сделал и Павел. После чего мы открыли бутылки, налили в стаканы, чокнулись и выпили. Первую порцию пива я всегда пил залпом и всегда полным стаканом. Затем уже можно было пить и понемножку, по глоточку, заедая вкус пива соленой мякотью воблы.
Мы пили великолепное Жигулевское пиво, которое выпускалось на местном Бодаевском заводе, расположенном недалеко от нашего «Студгородка», заедали его прекраснейшей, еще не пересохшей от времени Астраханской воблой, кайфовали от ощущения радости собственных жизней, жизней Московских студентов, и разговаривали. Точнее, трепались. И я полностью потерял ощущение времени.
Сколько так мы с ним просидели, я не знаю. Но вдруг в дверь нашей комнаты постучали.
Я сказал:
-- Да! Входите!
Дверь приоткрылась и тонкий девичий голос проговорил:
-- Ребята, вы не знаете, чей там свитер в тазике стоит?
Я схватился руками за голову, выругался и кинулся к двери:
-- Ч-ч-ч-ч ерт! Это же мой свитер!
Павел побежал за мной. На кухне нам представилось любопытнейшее зрелище. В тазике, что стоял на газовой плите, бурлило какое-то красно-буро-оранжевое варево. Это был его праздничный свитер. Я схватил тазик и вывалил его содержимое в раковину умывальника. Затем включил холодную воду и прополоскал свой свитер. Вернее то, что от него осталось. А осталось от него что-то маленькое, скомканное и грязно-пятнистое.
Я выжал свитер, развернул его во всю длину и ширину и чуть было не заплакал от обиды. Свитер уменьшился в размерах чуть ли не вдвое. Да вдобавок еще и пятнистым стал. Как лежал в тазике сжатым комком, так по местам взаимного контакт ткани пятна и пошли. Все, был у меня свитер и не стало теперь у меня свитера. Сварился мой свитер. Когда я теперь исхитрюсь осилить себе такой же?!
-- Мнда-а-а-а, - проговорил озадаченный Павел, - хороший бы у тебя свитер. Точно – хороший. Зря вот только ты бульон вылил. Наверно густой и жирный был.
-- Какой бульон?! – вытаращил я на него ошарашенные от случившегося глаза , - ты о чем?!
-- Я о том, - деланно назидательно пояснил Павел, - Когда у меня мама холодец делает, она кости долго варит, чтобы бульон густой получился. А у тебя же свитер не меньше часа ведь кипел. Зря бульон ты вылил. Ей богу – зря. Мог бы и пригодится!
-- Да ну тебя! – выкрикнул я в сердцах и погрозил ему кулаком. – Не забывай, пожалуйста, что я боксом в школе занимался! Я все-таки кандидатом в мастера школу закончил
-- Я – тоже боксер! - выкрикнул Павел и встал в стойку, - Я тоже был кандидатом в мастера! И, в отличи от тебя, боксом до сих пор занимаюсь.
Я тоже встал в боксерскую стойку и мы немного по боксировали. Не всерьез, конечно, а так, шутейно, не нанося удары, а только прикасаясь друг к другу. Но все равно, поразмялись, подвигались по кухне основательно. Пока от двери не раздался умоляющий девичий голос:
-- Ребята, может, хватит?! А то нам обед надо готовить. Скоро девочки с занятий придут. А у нас еще ничего не готово.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Чего только потом я с ним не делал, чтобы сделать его вновь пригодным для носки. Свитер уменьшился в размерах почти на половину и потерял свою мягкую, нежную ворсистость. Для начала я его покрасил в темно красный цвет. Студенты часто красили свои вещи в тазиках и в общаге во всю действовала «тазиковая» технология покраски рубашек, маек и трусов. Но это оказалось единственным, что у меня получилось. Главную же свою задачу по возвращению сварившегося свитера в эксплуатационный для меня вид, задачу увеличению его размеров до прежних, мне решить не удалось. Все, что я не предпринимал, было впустую.
Я и натягивал его мокрым на чертежную доску, фиксируя нужные мне размеры гвоздиками, вбитыми в доску по края м свитера, и даже надевал его мокрым, на себя, и так и ходил в нем, в мокром до полного его высыхания. Ничего не получалось. Свитер, как заведенный возвращался в новые свои размеры. Потом я махнул на все рукой и отдал его одной студенческой семейной паре, живущей в общаге, у которых был крупный трехлетний мальчишка, вечно бегающий по коридорам общаги. Вот мальчишке этому свитер мой оказался впору. И долго еще потом, увидев его в бывшем моем свитере, я вздыхал и качал головой! Как же глупо все получилось!