От выпитого вчера и выкуренного сегодня в тесной комнатушке заводской общаги топор повесился. Мысль теряется, звуки распространяются с трудом. Тоска…
- Как же мне хреново!
- Чо?
- Хреново, говорю, Серый! - вязким голосом тянет развалившийся на кровати четырехпалубный титаник Гоша Бобыкин. Свесившейся к полу кормой уныло черпает он в сизой табачной реке. Того и гляди пойдет ко дну.
- И чо? – пытается наладить обратную связь Серый.
- Ба-бу-бы … - растягивает Боб горечь тщетного существования.
- Ну, и чо ноешь! Скучно? Зад подними.
- А …
-Таньке что ли позвонить? – нехотя спрашивает Серёга, вспоминая о вчерашней поддатой Таньке, так и не оприходованной по причине взаимного перебора.
- Нет, Серый, ты не поэт! Нет в тебе романтизьму. Танька - давалка простая. А бабу покорять надо, как Джомолунгму, - мечтательно изрек Боб и, уцепившись взглядом за макушку качавшегося в окне тополя, воспарил куда-то к снежным вершинам Гималаев.
- Ну, ищи Джамму и Лунгму, а мне и Танька в самый раз, - с облегчением проворчал друг и уткнулся мыслями в недомятые вчера Танькины сиськи.
Бобыкин же поднатужился, борясь с похмельной инертностью, и поднялся с дивана.
В вертикальном положении он казался стройнее, нижние палубы разгладились. Над перетянутым мускулами туловищем, как крыши, висели богатырские плечи. Гоша не был культуристом, но его природой срубленная огромная фигура часто вводила в заблуждение тренеров бодибилдинга и любителей мышечной массы, принимающих его за спортсмена. А Боб и рад стараться, вот и сейчас - картинно развернулся, показал двойной бицепс сзади, спереди, сбоку. Затем распахнул дверь и, как Илья Муромец, посмотрел из-под руки в темень длинного коридора.
В пределах досягаемости не маячило ни одной Джомолунгмы.
Гоша горестно вздохнул, поскреб поредевшую макушку, натянул олимпийку, треники и шагнул за порог, дабы совершить локальный рейд по общаге на предмет поиска ещё непокоренных вершин.
На третьем этаже монтажники обмывали завершение второй очереди сборочного цеха. Бобыкин сунулся было к ним, посмотреть на соучаствующих дам. Но потенциальные Джаммы и Лунгмы уже поголовно пребывали в разобранном состоянии. И в первую, и во вторую очередь, некоторые даже - в третью. «Ловить тут, конечно, нечего», - смекнул Гоша и расстроенно прикрыл дверь.
Голова гудела. Пить не хотелось. Да и не приглашали. Раздвигая плечами куривших в коридоре нечетких пролетариев, он двинулся дальше.
Спустился на первый этаж, бегло окинул вестибюль, притормозил взглядом на двух тощих девицах со щипаными бровями и прыщавыми обветренными физиономиями. «Дохлые какие-то, нитратные что ли», - подумал Боб, вспоминая бойких и телесно крепких деревенских женщин своего детства. Без ГМО тогда были доярки, статные, здоровые, кровь с молоком. А эти что? Бледные доходяги скромно жмутся у окошка администратора со своими клетчатыми китайскими сумками, ожидают выдачи ключей от столичного счастья.
«Скучно! – мысленно зевнул на них Бобыкин и, пригладив у зеркала остатки шевелюры, вышел во двор. – Может, там чего …»
Октябрь щерился с неба радушной бабьей улыбкой, нежил на солнечных лавках сонных котов. На асфальтовых проплешинах двора валялись бесхозные золотые слитки. «Лето, бля…», - расслабленно подумал Бобыкин и, смахнув котов со скамейки, расположился на ней широко и вольготно, чтоб никто не сомневался.
Никто и не сомневался. Удачно выбранная диспозиция позволяла Гоше без труда держать в поле зрения весь дворик и сосредоточиться на созерцании женщин.
Вот мимо мчится заводная говорилка вахтерша Сонечка, все на месте, грудь, задница, ножки. Правда, она давно и неоднократно уже покоренная и столько же раз покинутая. А дома её ждут три несовершеннолетних спиногрыза от разных отцов. И четыре кошки с двумя котами – все в масть дымчатой плешивой сиамки, загулявшей невесть от кого и бросившей детенышей на воспитание сердобольной вахтерши. Плотоядно скользнув по массивному торсу Бобыкина, Сонечка вопросительно остановилась на его алчущем совокупления взгляде и, не найдя утвердительного ответа, усвистала дальше.
Вслед за ней прошуршала болоньей какая-то туристка, совершенно плоская: и спереди, и сзади - а потому неинтересная Бобыкину ни с какой стороны. Чужая, случайная. Глянула на развалившегося Бобыкина оценивающе - сама покорительница вершин, и, видимо, не найдя в нем пик Коммунизма, проследовала мимо.
Широко расставляя ноги, как по лужам прошлепала горе подобная Ивановна, рыхлая и румяная постаревшая Аленка с шоколадной обертки. Ей немного за тридцатник, но она давно и прочно скатилась в отчество, не напрягаясь ни внешностью своей, ни внутренностью. От неё обильно пахнет тучностью и чесноком, вечно пьяным мужем и унылым продавленным диваном, на котором она проводит большую часть своей жизни, вывязывая тучу шерстяных носков для уличной торговли возле универсама. Жаль бабу, конечно, но не настолько, чтоб принять её за Джомолунгму.
Медленно, то и дело останавливаясь и отдыхая, от супермаркета двигается женщина с тяжелыми сумками. «Вот набрала!» - думает Гоша и поворачивается в её сторону, чтоб лучше рассмотреть лицо. Симпатичная. И фигурка ничего. Только грустная какая-то, озабоченная. И даже немного злая, кажется. «Проблемная», - решает Бобыкин и разочарованно отворачивается в поисках нового объекта.
А вон из-за угла крысиной рысью чешет Лариска из электроаппаратного. Эта длинная, худая, как саранча. Вынюхивает, высматривает, подглядывает, подслушивает. Всюду нос сует, в склоках претерпевает. Всегда одна, сухая и напряженная в своем грязесобирательстве. Какой секс у сексотки? К счастью, Гоша ни разу не задавался целью это проверить. Да и сейчас желания не возникло.
Много женщин увидел сегодня Бобыкин. Озабоченных, усталых, унылых, бесцветных, задумчивых, погруженных в свои маленькие горести и совсем крохотные радости. Но их не то, что покорять, смотреть на них больно. Обнять и плакать.
Плакать Гоша не любил, да и не умел. А потому, отчаянно желая хоть за кого-то зацепиться «для покорить», все пялился и пялился вокруг. Минут сорок грел на солнышке лысину, выкурил полпачки «Камела», но ни одной приличной Джомолунгмы мимо не проходило… Обычно Бобыкин был более актичным, но сегодня сдвинуться от пассивного созерцания к более энергичному поиску мешал гудевший в голове трансформатор. Гоша собрался уходить.
Но в этот момент вдруг откуда-то сзади раздался тонкий стук каблучков. Покоритель мгновенно мобилизовался, поправил расползшийся по лавке пельмень туловища, приподнял плечи, напряг спину, готовясь стройным лайнером выплыть пред ясные очи незнакомки, так ритмично выбивающей удары по щербатому асфальту. Сгруппировав свои мыслительные остатки, он уже сочинил большую часть первой фразы для привлечения внимания в начале великого совместного восхождения. И едва сдерживался, чтобы не повернуть голову раньше времени и не испортить прелесть беспардонного созерцания её подтянутых ягодиц. То, что они будут упруги и подтянуты, Боб даже не сомневался. Ему уже грезились сиськи не меньше пятого и длинные светлые локоны, спадающие на хрупкие плечи. Он готовился утонуть в лазурной волне её взгляда. Еще немного, совсем немного. Вот её тень уже слилась с его треугольным силуэтом …
Взгляд Бобыкина, затуманенный мороком ожидания, формирует неясные очертания плотного торса, высокой груди. Мускулистые икры, упругие ягодицы… Волосы спадают с плеч. Видение проплывает мимо и, не обращая никакого внимания на очумевшего от собственных фантазий культуриста, движется к остановке общественного транспорта. Неужели он даст уехать прочь этой вершине, которая сама прошла мимо Магомеда, сверкнув перед его носом своими ослепительными икрами?
Никогда!
Гоша вскочил и рванул за ней.
- Девушка, подскажите, где находится художественная галерея? – выдавая себя за интересующегося искусством, он слегка коснулся её плеча.
Красавица повернулась - и Гоша с ужасом узнал в ней…
Жоржика Пендосова – трансвестита из ночного клуба на проспекте Победы. Жоржик слюной захлебнулся от радости, увидев, кто к нему обратился.
- Галерея? Это вам нужно две остановки проехать… - рдея от восторга, пропел он.
Но Бобыкин уже не слушал, он воровато оглянулся, проверяя не заметил ли кто его позора, и спешно растворился в недрах переполненной маршрутки, из которой вышел через две остановки, но, естественно, не у галереи.
Столкнувшийся с айсбергом титаник чувствовал себя отвратительно и бесповоротно обманутым в самых лучших побуждениях, тащился прежним курсом, обратно к Серому, по сторонам не глазел, тщательно задраивал люки, вычерпывая из души хлынувшую туда тину разочарования. Все оказалось не так просто.
- Ну, что?
- Звони пока Таньке… - согласился Гоша.