(оказывается, забыла выложить сюда этот драбблик. Ну вот, исправляюсь).
«Мама, я, наверное, даже не решусь это тебе послать... Я хочу просить... нет, вымаливать у тебя прощения. Мама, я жив, я не умер. Я спасся из огня, и под моим именем похоронили другого человека. Я сначала думал, что сразу же извещу тебя, но потом я увидел тебя на улице. Ты была не одна, с тобой был этот ... ну... Ну, в общем, ты понимаешь, о ком я. Вы шли с ним под руку, и он рассказывал тебе что-то смешное. Ты была в трауре, но ты улыбалась, чтобы не обижать его – ты ведь понятия не имела, что я могу тебя в этот момент видеть... Вы очень респектабельно выглядели, как приличная семейная пара. У вас даже рост подходящий друг к другу.
Мама, прости, я не смог подойти к вам. Я подумал, что позвоню позже на мобильный и, действительно, хотел это сделать...
Мама, я снова не смог. Я представил себе, что сейчас услышу твой голос, и что ты мне скажешь этим голосом, и я понял, что я не смогу этого слышать. Просто не смогу.
Ну а потом меня осенило: ты уже всё знаешь, ты поэтому и могла улыбаться. Тебе рассказал Уилсон. Этот козёл просто не мог утерпеть, как бы он ни старался строить из себя Кайла Кэллоуэя... Кто этот Кайл, ты спрашиваешь? Не обращай внимания, мам, это я сам с собой...
Мама, у тебя отвратительный сын, тебе не повезло со мной. Знаешь, мне ведь отменили УДО, я должен был в тюрьму возвращаться. А этого сейчас никак нельзя – мне нужно быть с Уилсоном. Мне придётся оставаться с ним до конца, и я уже с ужасом предвижу, как это будет. Ну а то, что будет после, вообще кажется мне каким-то неестественным, несбыточным, словно в плотном тумане. Не знаю, что буду делать. Мне страшно, мама! Может быть, мне впервые так по-настоящему страшно...»
Он окончил писать, но ещё долго сидел у стола, глядя на лежащий перед ним лист бумаги. Сидел, пока сзади не раздались шаги, и на его плечи не опустились ладони «этого козла» Уилсона.
- Ты, конечно, уже протрепался моей матери, что я жив-здоров? – с деланным равнодушием спросил он, не поворачивая головы.
- Конечно, не волнуйся, - мягко сказал Уилсон.
- А кто волнуется? – он положил на письмо ладонь и принялся сминать его, пока не получился бумажный шарик. Шарик этот он подбросил вверх, поймал, немного подержал на лбу, стараясь сохранить равновесие, снова уронил в руку – растерянно, словно сам не знал, что с ним делать.
- Просто положи в пепельницу, - попросил Уилсон и чиркнул зажигалкой.
Пламя занялось, и он поспешно отдёрнул руку, с шумом втянув сквозь зубы воздух.
- Обжёгся? – участливо спросил Уилсон.
Он молча помотал головой, потому что знал, что голос сейчас может и подвести.