Солеа (с ударением на последний слог) - один из видов фламенко. Рассказ написан под впечатлением вот от этого видео - http://www.youtube.com/watch?v=IxsjO0MLfVI
Ты пропускаешь первые гитарные аккорды, зрители ждут, почему она стоит? Наконец ты идешь, медленно, шаг, помедлила, еще шаг. Руки поднимаются сами собой, словно устали висеть опущенными без дела, затем одна рука медленно, очень медленно идет вниз, поднимается, описывая круг. Поворот, остановка, руки снова идут вверх, кисти поворачиваются, будто выплетая в воздухе замысловатое кружево. Шаг назад, поворот, руки взмывают, чтобы резко опуститься. Взмах ногой, снова поворот, руки расправляются, как у готовой полететь птицы. Зрителям нет дела, что сегодня днем ты отстирывала ими замызганную спецовку мужа, месила тесто, мыла полы. Сейчас эти руки – главное в танце, все внимание на эти руки-крылья, гибкие, как спина кошки, на кисти-бабочки, порхающие вокруг тонкой фигуры в черном платье, перетянутой на груди крест-накрест платком с бахромой. Эти бабочки то неспешно поднимаются вверх, то быстро ныряют вниз, то подхватывают многочисленные оборки юбки, развевающейся волнами. Шаг, поворот, туфли выбивают первую дробь. Вступает певица – кантаора. Песня ее о несчастной любви, ревности, измене – о чем же еще может петься в этой песне, если название танца происходит от soledad – одиночество. Спина твоя пряма, плечи расправлены – ты женщина и гордишься этим. Певица поет о красивой любви, которая казалась вечной. Ты танцуешь, ноги покорны тебе, то несут тебя вперед, за движением бабочек, то по кругу, выбивая гулкую дробь почти неуловимыми глазу движениями.
Голос певицы набирает силу, ритм ускоряется. Зачем ты здесь? Вся вековая цыганская обида, угнетение гордых – сильными, поднимается в тебе. Не захотел, не оценил, вернее, оценил лишь твое тело, гибкое тело байлаоры, с детства живущей фламенко, украшающем серые будни семьи из пригорода. Душа твоя, мысли твои, мечты – все бросила под ноги. Зря, все зря! Шаг, поворот, новая дробь, зрители восхищенно переговариваются, как ей это удается, человеческие ноги не могут двигаться так быстро! Ole! Все одиночество, все слезы в подушку, горькие слезы, горше от того, что тот, из-за кого они, лежит рядом и будет лежать еще много ночей, не желая стать ближе ни на шаг, вот что дает ей силы танцевать, вот откуда берется duende – дух танца, искажающий сейчас ее лицо, вот-вот слезы брызнут из глаз. Но нет, я не заплачу, не сейчас.
Смотри, сейчас десятки глаз прикованы ко мне, десятки глаз восхищаются, вожделеют. Смотри, сейчас они все – в моей власти, стоит лишь только поманить, мужчины пойдут за мной, как послушные барашки. Чего они хотят? Ноги, выбивающие замысловатую дробь, tacon, planta, tacon, пятка, носок, пятка, бедра, обрисовывающиеся при взмахах юбки, грудь, перетянутую платком? Или их привлекает страсть, которую они жадно считывают с моего лица, кривящихся губ, глаз, гневно смотрящих сквозь них, гордо запрокинутой головы? Может, они тоже видят сквозь меня, видят то, чего не увидел ты? Любовь, которая тебе не нужна, нежность, которой ты сторонишься, мысли, испуганными птицами разлетающиеся от твоего тяжелого взгляда? Отвечай! Но нет, ты не придешь в это tablao, где вперемешку с очарованными туристами горстка стариков, танцоров и музыкантов смотрят сейчас на меня, утирая слезы, за тарелками с едой. Ole!
Ритм пульсировал, выливался со сцены в зал ударами сердца, подчеркиваемый ударами в кахон, хлопками в ладоши и ее каблуками. Теперь настало время проявить все свое мастерство, все, чему научилась от матери и многочисленных теток праздничными вечерами, все, что переняла от легендарных танцовщиц, на которых смотрела с немым обожанием в таких же tablao. Крики восхищения стали еще громче. Улыбнись, порадуй зрителей напоследок замысловатыми па, юбку повыше, дробь погромче, хлопки по коленям, в ладоши, шаги пошире, села на место, все! До следующего вечера, в который ты придешь сюда не из-за нескольких евро за свой танец, не из-за аплодисментов и власти над толпой, ты придешь сюда в ритме фламенко выплеснуть свое одиночество, чтобы оно не задушило тебя в одну из горьких ночей.
Ole!