- Это был кошмар,— проговорила она после ми¬нуты молчания.— Не надо быть суеверным. Бог хранит нас.
В эту минуту по озеру пронесся призывный, крик не¬скольких голосов, и вдали показалась лодка.
- За нами едут,— сказал Самуил, вздрагивая.— Прощайте, Валерия. Дайте мне проститься с вами теперь, а завтра, под ледяным взглядом вашего отца, мы опять будем чужими.
- Нет, нет, мы еще должны увидеться. Приходите завтра, Самуил, между одиннадцатью и двенадцатью часами, я буду ждать вас в роще Флоры, возле калитки, которая ведет в поле, там мы можем спокойно проститься без свидетелей.
Сияющий и признательный, он прижал ее к груди и затем ответил громко на зов. Спустя несколько минут, лодка, в которой был Рудольф, причалила к остров¬ку, и они направились к дому. На пристани граф, барон и Антуанетта ожидали их в сильной тревоге.
Успокойтесь,— крикнул весело Рудольф,— я везу вам потерпевших крушение, они здравы и невредимы.
Валерия выпрыгнула из лодки и кинулась в объятия отца.
- Милый папа, если ты видишь меня живой, то этим ты обязан мужеству и присутствию духа Самуила,— сказала она.
Поглощенный своей радостью, старый граф не обратил внимания на восторженный взгляд дочери и на то, что она просто, по имени назвала человека, которого, как он полагал, она едва выносит; но Рудольф, покручивая усы, подозрительно взглянул на сестру.
На другой день Валерия проснулась радостная. Дав¬но не ощущала она такой полноты жизни; будущее улыбалось ей и не было страшно, как прежде. Она глядела на кольцо, надетое на ее палец Самуилом, и, краснея, спрашивала себя, как мог глупый предрассудок внушать ей отвращение к этому красивому, богато одаренному природой человеку. Вспомнилось ей, какие тяжелые минуты пережила она в его саду, прося возвратить ей свободу. К счастью, он тогда отказал, и теперь блаженная улыбка скользнула на ее губах. Много других счастливых минут ожидает ее в том же саду, там она будет гулять с ним в тенистых аллеях и его звучный, страстный голос, который заставляет дрожать все струны ее сердца, будет нашептывать ей слова любви, подобные тем, которые слышала она от него вчера.
И как некстати на голову свалилась скучная эта поездка. Как длинны покажутся три недели, проведенные вдали от него. Слава богу, что она назначила на утро ему свидание, им о стольком еще надо поговорить.
Она сбросила одеяло и позвала камеристку.
Валерия с большим вниманием занялась туалетом, надела синие туфли, розовое платье и кружевную ко¬сынку, выделявшую жемчужную белизну ее лица, и приколола синий бант к русым волосам, ниспадающим двумя длинными косами. Затем, удостоверившись в зеркале, что она прелестна в этом простом туалете, взяла зонтик и поспешно отправилась к месту свидания. С не-терпением ходила она взад и вперед по аллее рощи, поглядывая на часы, а всего было только десять с полови¬ной часов, и вдруг открыла калитку. Пред ней расстилались широкие поля, слегка холмистые, засеянные хлебами, волнующимися под дуновением ветерка.
Направо виднелась, теряясь в пространстве, дорога, ведущая в Рюденгорф, прямо извивалась другая, изрытая дождями и колесами тяжелых телег. Валерия по¬шла этой дорогой, срывая в пути васильки и маки, но дойдя до большого дерева, бросающего кругом густую тень, она села на скате холма и стала плести венок из васильков. Отсюда ей видны были калитка парка и Рюденгорфская дорога, а сама она была скрыта тенью ветвей и хлебными стеблями.
Взглянув на дорогу, она увидела мчавшегося всадника. Доехав до ограды, он проворно соскочил на землю, привязал лошадь и хотел открыть калитку.
- Самуил! — крикнула Валерия.
Тот повернулся с удивлением, но не видя никого, хотел идти далее. Тогда она позвала его еще раз. Уловив направление голоса, он тотчас вышел на проезжую часть дороги и увидел Валерию, она сидела, улыбаясь, вся в цветах, и сама была похожа на василек.
- Ах, как вы хороши, дорогая моя,— воскликнул Самуил, садясь возле нее и поцелуем заглушая ее привет.— Я так счастлив, что вы тут ждете меня, и боялся все утро, что, поразмыслив, ваша гордость осудит вчерашний вечер, и вы не придете.
Молодая девушка покраснела.
- Какое вы составили обо мне понятие! Какая гордость может разлучить нас теперь, между нами все ясно, как июльское солнце! Я сожалею о том, что мы должны расстаться. Ах, зачем вы еще не крещены? Мы поехали бы вместе.
- Скоро, дорогая моя, я буду всецело ваш, и ничто более не разлучит нас; но если вы хотите, чтобы я был вполне счастлив, говорите мне «ты» теперь, когда мы здесь одни. Это слово из ваших уст будет для меня талисманом.
- Вы стали слишком требовательны и смелы со вчерашнего дня; если бы я не уезжала, то не согласилась бы, но сегодня я ни в чем не хочу тебе отказывать,— прошептала Валерия в смущении.
- Благодарю, благодарю! Сердце твое почувствовало, что никогда еще я так не нуждался в утешении; три недели я буду терпеть адские мучения ревности, знать, что ты в незнакомом мне обществе, окруженная блестящей молодежью, которая, конечно, будет ухаживать за тобой!.. Ты так обольстительно хороша, что нельзя видеть тебя и не любить. И все эти дни люди не будут знать, что ты невеста другого, которого никто не решится назвать...
Лицо Самуила мало-помалу хмурилось, глубокая печаль и горечь звучали в его голосе и странным огнем горели его черные глаза.
- Нет, нет, не ревнуй, Самуил, ты знаешь, что я люблю тебя. Кто же может вытеснить тебя из моего сердца? — утешала его Валерия.
Но видя его мрачность и задумчивость, она наклонилась и провела цветком по его щеке. Самуил глубоко вздохнул.
- Милая Валерия, я более тебя испытал пагубную силу светских предрассудков,— сказал он печально.— Ты сама, когда не знала, что я еврей, любезно отнеслась ко мне, пока Рудольф одним словом не заставил тебя измениться.
- Зачем ты мучаешь меня, да еще в такие минуты, когда я думала, что мы будем вполне счастливы! Я вижу, что ты не простил тех слов, которые мне внушала моя гордость и это служит тебе основанием бояться моей неверности! Но ты забываешь, жестокий человек, что в твоих руках честь моей семьи? Разве я полюбила бы тебя, если бы ты не отнесся ко мне враждебно и всеми способами заставил меня тебе покориться? Тем не менее, твоя пленница стала твоей союзницей.
- Не напоминай мне этого никогда, Валерия,— сказал молодой человек, тяжело дыша.— Ужасной угрозой я приковал к себе женщину, страшно любить и чувствовать, что тебя ненавидят, презирают. Я никогда не за¬буду кровного оскорбления, нанесенного мне тобой, когда ты мне сказала прямо в лицо, что мое происхождение внушает такое отвращение, которое не может уничтожить никакое крещение. Как же не бояться, что эти предрассудки и твоя врожденная гордость не заставят тебя стыдиться за твой выбор? Свет не будет знать, что сперва ты хотела принести себя в жертву своей семье. Останешься ли ты тверда, если тебя будут окружать поклонением, если какой-нибудь гордый аристократ сложит к твоим ногам свою любовь и имя, достойное тебя? Поклянись мне остаться верной, несмотря на искушение, не красней за мое происхождение, а я буду спокоен и постараюсь подавить адское чувство ревности.
- Боже мой! Какой же клятвы ты хочешь от меня? — спросила Валерия в сильном смущении.
Самуил поднял глаза к солнцу, лучи его играли на траве у их ног.
- Взгляни. Это солнце озаряет равно всех людей, без различия расы и вероисповедания, оно создано богом, который — наш, равно как и ваш, и только люди жадные, гордые и завистливые, по своей взаимной ненависти, делят его, чтобы вернее разрушить гармонию природы, которой управляет единая воля. Валерия, этого единого бога я призываю в свидетели твоей клятвы, и если ты мне изменишь, пусть это солнце, озаряющее нас в эту минуту, будет тебе всегда живым упреком и осуждением твоего поступка.
Она слушала дрожа и бледнея.
- Жестоко с твоей стороны так мучить меня, но я клянусь остаться тебе верной, не стыдиться тебя, и если я изменю своему слову, пусть глаза мои больше не увидят солнечного света.
Последние слова ее были заглушены рыданиями. Слезы любимой женщины испугали и произвели сильное впечатление на Самуила, он побледнел и, упав на колени к ногам Валерии, покрывал поцелуями ее руки, просил у нее прощения, упрекал себя, что увлекся свои¬ми мрачными предчувствиями до того, что огорчил ее.
- Хочешь, чтоб я осталась? Я скажусь больной и не поеду на свадьбу, если это может тебя успокоить,— сказала она вдруг.
- Нет, нет. Теперь я прошу тебя ехать, забыть мою безумную ревность, и в доказательство твоего полного прощения взять вот это.
Самуил вынул из кармана красный сафьяновый бумажник и подал его невесте.
- Что это значит? Что в этом бумажнике? — спросила с удивлением молодая девушка.
- Это значит, что я хочу, чтобы ты была весела, чтобы никакая мучительная забота относительно твоего отца и брата тебя не тревожила. В этом бумажнике все их обязательства, они мне больше не нужны, так как ты отдала мне свое сердце.
- Возьми их назад, умоляю тебя, отдай их после отцу, как было условлено,— сказала Валерия, бледнея от волнения.
- Нет, любовь не нуждается в материальных оковах, и меня ужасает мысль, что ты все еще находишься под гнетом твоего самопожертвования. Ты поклялась мне в верности, и я верю тебе, как самому себе. К чему же эти бумаги? У меня было желание приобрести тебя, а гибели твоих родных я не хотел; я стану спокойнее, сильнее, когда у меня не будет против тебя иного оружия, кроме твоей любви, иного ручательства, кроме твоего честного сердца.
Побежденная, растроганная этой слепой верой и бес¬предельной нежностью, отражавшейся в глазах Самуила, все еще стоявшего перед ней на коленях, Валерия обвила руками его шею и прошептала взволнованным голосом;
- Я беру эти бумаги, но не уничтожу их, всю жизнь я буду их беречь в память этой минуты, когда ты ответил на наши оскорбления и презрение своим велико¬душным доверием.
- Что говорить об оскорблениях? Все забыто, все сглажено этой минутой, минутой невыразимого счастья,— сказал Самуил, прижимая ее к сердцу и целуя ее пушистые волосы.
Настало короткое молчание. Оба они верили, что достигли совершенного счастья, фата-морганы ослепленного сердца человека, который воображает, что может нащупать то, что видит глаз, а между тем это лишь неуловимый призрак...
Заметив, что Валерия дрожит, Самуил поборол волновавшие его чувства и, сев рядом, весело сказал:
- Когда ты вернешься обратно, мы непременно должны встретиться в этом же месте. Я не предполагал, что эта проселочная дорога внушит мне такое почтение; но теперь каждый раз, когда я буду в Рюденгорфе, я обязательно стану ее посещать. Дай мне на память эту гирлянду васильков, которая так идет тебе, или подожди немного, это будет еще лучше.
Он вынул из кармана записную книжку и карандаш, попросил ее не шевелиться и через несколько минут по¬казал ей эскиз, прекрасно удавшийся.
- С этого я сделаю твой портрет масляными красками,— сказал он улыбаясь.— Время пройдет скорее, когда у меня перед глазами будет всегда твой чудный образ.
Ах, какая хорошая мысль и как этот набросок похож,— воскликнула Валерия, хлопая в ладоши.— Ка¬кой ты милый! Но пора расставаться. Антуанетта и моя камеристка, верно, ждут меня, я едва успею переодеться в дорожное платье. Иди теперь к отцу и постарайся нас проводить, я хочу видеть тебя до последней минуты.
- Желание, волшебная фея, будет исполнено. Я сажусь на лошадь и совсем прилично въеду по большой аллее,— смеялся Самуил, с комическим почтением отвешивая ей поклон.
- До свидания. А венок я тебе пришлю.
Когда Валерия, раскрасневшаяся и улыбающаяся, пришла к себе в комнату, горничная доложила ей, что Антуанетта уже одета и ждет ее в саду.
- Я запоздала, собирая цветы. Скорей дай мне, Марта, дорожное платье и затем уйди, мне надо еще на¬писать письмо.
Она спрятала в дорожный несессер красный сафьяновый бумажник и наскоро оделась. Затем она сбегала в комнату Рудольфа, сняла свой висевший над его письменным столом миниатюрный портрет, сделанный в Италии, положила в ящик вместе с гирляндой, приложила к этому золотой крест на тонкой цепочке и записку следующего содержания:
«Я получила этот крест в день моего первого причастия, теперь он будет твоим крестильным. Пиши мне на имя Рудольфа и пришли мне твой портрет. Я буду, отвечать через брата».
Затем она позвала Марту.
- Сегодня вечером эту шкатулку надо отнести г-ну Мейеру, я проиграла ему пари. Распорядись, чтобы после нашего отъезда она была доставлена в Рюденгорф.
Ключ от шкатулки Валерия положила в карман, что¬бы отдать его потихоньку Самуилу, и направилась по¬спешно в залу, где ее с нетерпением ожидали.
Во время завтрака лакей доложил Самуилу, что его слуга принес для него сверток. Он приказал положить его в соседней комнате. Как только встали из-за стола, а люди ушли, Самуил взял два футляра и подошел к молодым девушкам.
- До сих пор я не позволял себе подносить вам что-нибудь,— краснея, начал он.
- Как? А цветы и конфеты? Да еще в художественных ящиках и вазах,— перебила его со смехом Антуанетта.
- Цветы и конфеты, может подносить каждый. Но по случаю вашей предстоящей свадьбы, Антуанетта, умоляю вас, как будущую мою родственницу и крестную мать, принять это от меня на память. Вы всегда относились ко мне так приветливо и дружественно, что не огорчите меня отказом. Что касается вас, Валерия, вы не отвергнете первый подарок, который осмеливается преподнести вам ваш жених.
Антуанетта с любопытством открыла свой футляр и при виде великолепной парюры из рубинов в античном вкусе сказала, протягивая руку Самуилу:
- Я принимаю, но это слишком хорошо!
Парюра Валерии вызвала общее восхищение: это была гирлянда маргариток вся из бриллиантов. Камни и работа были так хороши, что Валерия не могла удержать своего восторга и пожелала тотчас же примерить эту дивную парюру. Страстный взгляд Самуила убедил ее, что гирлянда шла ей восхитительно.
- Но вот доложили, что экипажи поданы. Антуанетта пошла прятать футляры; Рудольф, граф и барон фон Гойя тоже вышли для последних дорожных приготовлений, а жених с невестой остались на минуту одни.
- Возьми этот ключ, он от той шкатулки, которую тебе принесут сегодня.
- Прощай, Валерия, приезжай скорей и не забывай меня,— прошептал грустно Самуил.
- Я никогда не забуду тебя. Утром ты будешь пер¬вой, а вечером последней моей мыслью,— ответила она, бросаясь в его объятия.
В эту минуту Антуанетта проходила коридором и при виде трогательного прощания с удивлением попятилась.
Минут десять спустя все сидели в карете и ехали на станцию, куда прибыли как раз вовремя, чтобы успеть сесть в купе, обменялись последними поклонами с Самуилом, и поезд тронулся, увозя путешественников.
С поникшей головой грустный Самуил сел в экипаж и направился в Рюденгорф. Ему казалось, что все по¬меркло, все стало пусто вокруг него, и остальную часть дня он провел на террасе.
Шкатулка, которую ему принесли после обеда, не¬сколько улучшила его настроение. Он читал и перечитывал записку Валерии, поцеловал крест и, поставив перед собой ее портрет, не мог налюбоваться прелестным лицом своей невесты. Позабыв все свои опасения и ревность, он отдался мечтам о долгой и счастливой будущей жизни.