На этот раз он не садился завтракать – упреки жены костью застревали в горле. Не спал всю ночь, упрямо перебирая в памяти все злобное, сказанное Марией. К утру в душе застыл такой осадок, что ни на яичницу с салом, ни на рюмку с самодельным вином, ни на ту, которая все это подавала на стол, смотреть не хотелось.
Печальным был тот рассвет. Мария и сама видела, что переусердствовала, но остановиться не могла. Где ж такое видано, что все люди считают ее полной дурой из-за этой ведьмы Арины! И Марфа говорила, и Санька, и сосед Васька Криворотый… Видели, как бригадир оставался вечером с той кочережкой, с Ариной, назначенной не так давно учетчиком в полевой бригаде. Что ж они делали в бригадном доме? Занимались подсчетом выполнения нарядов… Как же! Так и поверила! Пришел домой – ни слова, ни полслова. Договаривались же поехать на базар, детям к школе что-то прикупить, трое школьников в семье. А он то ли позабыл, то ли вовсе не думал.
Вишь, напяливает кепку на свою раннюю лысину. Стыда у тебя нет, Гришка, о детях забываешь, бежишь спозаранку, чтобы поскорее с ней увидеться! Люди в наш двор стыдятся смотреть. Вчера председатель колхоза приезжал мирить, а ты только зубы свои лошадиные скалил: ничего, мол, не произошло, Марии все привиделось, поэтому и побежала жаловаться.
И ничегошеньки-то в этой Арине нет такого, чтобы к ней ревновать. Наоборот: нос длинный, ноги кривые, худущая, даже лопатки выпирают на спине. Ей за сорок, двух мужей похоронила, детей не нажила. Как заведенная с метровкой по степи мотается. Глаза краснеют от пыли, платок сбился аж к затылку. А Григорий Петрович и правда, что-то в ней нашел. Никаких советов слушать не стал, и беседы в парткоме проигнорировал. Перешел к Аринке, в чем стоял…
С детьми виделся, баловал гостинцами, покупал обновки. Они не сторонились отца, видать, им тоже надоели ежедневные скандалы, материнские упреки да рыдания. Никогда он на нее руку не поднял, а Мария визжала на весь двор, чтобы соседи слышали.
Пошел отец на другой конец села – мать и притихла. Все молча: на работу, на пастбище к корове, на пруд за гусями. Под глазами у нее черные круги, вся поникшая, детям борща наливает, а сама не ест.
Чем-то все это должно было кончиться. И причина не заставила себя ждать. Стал Петрович чаще к рюмке прикладываться. С кумом засиживались допоздна. Вот однажды попытался встать, а ноги не несут.
- Гриша, слышь, ты бы оставался на ночь, - еле ворочая языком, настаивал кум.
- Э-эх, Ваня! – хитро поднимал палец Петрович. – А что Аринка скажет? Мы же, вроде бы, молодожены!..
- По-ни-маю! – выдыхал кум. – Бери, слышь, моего горбатого, все ж быстрее доедешь.
Вместе вытолкали из гаража облезший «Запорожец», Петрович уселся за руль, включил фары, авто медленно двинулось со двора.
Кум пытался подтолкнуть машину, но не устоял, плюхнулся во весь рост. Потом, что-то припомнив, поднял тяжелую голову:
- Эй! Гришка! Там у меня это… Дверца не открывается, я ее… это… приварил, чтобы не хряпала! – и снова уткнулся носом в землю.
Петрович уже был в дороге, предостережения кума не слышал. Фары вырывали из темноты то кусты, то чужие заборы… Асфальт почему-то сменился травой, которая стремительно ныряла под машину. Дальше бригадир увидел камыши, и… сквозь ржавое дно автомобиля заструилась вода. Рывок - и салон оказался в вертикальном положении. В один момент «Запорожец» погрузился во тьму. Исчез под водой.
Кто-то из ранних рыболовов приметил помятый камыш. В прозрачной речной воде просвечивалось колесо автомобиля. Подняли тревогу. Дернули при помощи трактора и… ужаснулись. Какая страшная смерть суждена человеку! Его глаза так и остались открытыми, будто искали выхода, из-под ногтей выступила кровь. «Запорожец» лег именно на ту дверцу, которая не открывалась…
Хоть как ни просила Аринка, бригадира хоронили из родного двора. Почерневшая Мария не подпускала соперницу ни на шаг, не давала проститься с покойным. Село будто разделилось на два лагеря: к кладбищу подходили с двух сторон. Кто отстаивал Марию – шли слева, кто оправдывал трудягу Арину – справа.
Бригадир ничего этого уже не видел. Его удивленно поднятые брови навечно застыли в немом вопросе: сможет ли смерть принести примирение?