ДОМИК НА БЕРЕГУ МОРЯ
Описанные действия основаны на реальных событиях, происходивших в период второй чеченской кампании. Однако все имена, фамилии, клички, радиопозывные, названия населенных пунктов и т.п. – изменены. Все совпадения с ныне действующими персонажами и реальной действительностью являются случайными.
Сокращения и непонятные слова (выражения) обозначены значком *, необходимые пояснения приведены в Приложении.
Зачем я каждый год упорно приезжаю сюда, к морю? Что меня постоянно сюда влечет и манит? Чопорная и весьма условная роскошь домашнего гостиничного бизнеса или консервативно-участливая гостеприимность добродушных приморских частников к странствующим туристам-сорвиголовам, вроде меня? А может быть, потрясающая красота местной природы? Что может быть краше восходов и закатов в прибрежных скалах и на песчаных пляжах? Тишина, легкий теплый туман, словно разлитое молоко, подступающий к едва колышущейся подобно бутылочному стеклу морской глади. И лишь чуть заметный приповерхностный слой остается чистой полоской, той невидимой границей, которую не может преодолеть туман, чтобы слиться с водной стихией. И первозданная тишина, словно вата в ушах… Так бывает, когда резко смолкает артиллерийская канонада…
…Всю ночь я гнал свою машину от гоптовского таможенного терминала* на юг, по Киевской трассе, обгоняя украшенные голубоватой ксеноновой подсветкой, словно Рождественские елки, фуры-дальнобои, и редкие попутные местные «шаланды», под завязку груженные дынями, арбузами и прочим сезонным базарным скарбом, с размалеванными полуголыми девками на обтянутых потрепанным брезентом бортах. Перед самым рассветом, где-то возле Перекопа, я преодолел Крымский КПМ*, затем, через некоторое время, свернул с Симферопольского шоссе на запад, на пустынную в этот ранний час проселочную дорогу, на Межводное. Восход солнца я встретил близ Евпатории, стоя на крутом обрыве и глядя на идеально ровный горизонт, где бледно-бирюзовое небо соприкасалось с синим морем. Волны морского прибоя лениво облизывали острые валуны прибрежного ракушечника, пена струилась меж белеющей гальки и выброшенных почерневших водорослей. Вдоль пустынного пляжа медленно брел, удаляясь, мальчик-рыбак, из местных, в обрезанных выше колен синих спортивных штанах, красной вылинявшей футболке с оторванными рукавами и темной бейсболке с затертым до дыр мятым козырьком. Сбоку на веревке у него болтался самодельный матерчатый садок-авоська. Чуть дальше, вдоль обрыва, выстроились десятка полтора машин с туристическими палатками подле них, образовывая своеобразный походный автокемпинг «дикарей». Эти современные спартанцы на колесах без сожаления урвали у шумных загазованных мегаполисов с десяток незабываемых солнечных дней, дабы провести их в относительном уединении и пьянящей первобытной свободе, упоенно слившись с умиротворяющей гармонией моря, до поры, до времени наивно забыв о духоте шумных суетливых офисов.
Я внимательно смотрел вдаль, словно там должно было произойти что-то очень важное, именно сейчас, в эти минуты разгоравшегося нового дня – будь то явление нового солнца или рождение Афродиты из морской пены неугомонного прибоя. Что меня сюда манит? Я не мог это объяснить, кому бы то ни было или даже самому себе. Хотя, наверное, я лукавлю. Я наверняка знал причину, которая изменила весь мой жизненный уклад, прежде расписанный и размеренный, подобно расписанию пассажирских поездов на железнодорожном вокзале. Это, как меч, острым клинком своим делящий жизнь на то, что было «до» и то, что стало «после». Это, как временной континуум, портал параллельных миров, сходящиеся в одной точке; это, как вспышка «сверхновой», как невиданное цунами, мощным разрушительным вихрем пронесшееся по судьбам и душам людей, которые уже никогда не будут жить, как прежде. Уже не будут так смеяться, не будут так беззаботно засыпать и тратить себя на всякие малозначимые мелочи. И глядя навстречу восходящему солнцу, совсем неземные и насущные мысли будут посещать их головы и будоражить их умы. И никогда они не услышат тишину и не испытают покой. Может, потому, что они живут благодаря тем, кто умер за них? Ведь, Жизнь и Смерть – это, как день и ночь, что неотделимо одно от другого, как тепло от костра или холод от Вечности Вселенной. Каждый путь имеет свое логическое завершение. А каждый конец есть начало чего-то. Может, это и есть разгадка Вечности Бытия? Как это море, это солнце и эти звезды?…
Почему я приезжаю сюда?
* * *
В дождевых лужах, словно в зеркальной комнате, ослепительно ярко отражалось по-весеннему теплое напористое солнце. Это отражение резало глаза, отбрасывало солнечные зайчики, заигрывая со стаями пикирующих с голых деревьев воробьев. Однако окна кабинета моего начальника выходили не на солнечную сторону, поэтому здесь царил полумрак и веяло неприятной сыростью, отчего мне становилось не совсем уютно. Я уже начинал немного нервничать, непривычно ерзая на жестком казенном стуле.
– Скажи мне, ну что может случиться с офицером штаба группировки, а? – шеф имел вид ребенка, убеждающего несговорчивую мамашу купить ему еще килограмм шоколадных конфет. Но, боюсь, этот «килограмм» теперь мне «боком встанет».
– В том-то и дело! Что я там буду делать? С бумажками воевать? Компьютером командовать?
– И это тоже в нашей работе не последнее дело, учиться тоже когда-то надо. Систематизация, учет, анализ разведывательных данных – надо же тебе хоть как-то расти, не все же болваном ходить.
– Ну, спасибо!
– А что? На «Выстрел» не поехал? Не поехал, – загнул мизинец шеф – в Смоленск – ладно, на учения групп спецназа Борисова отправил, молодой – ему нужнее – шеф прижал средний палец – На сборы в Реутово не поехал? – загнулся и безымянный палец – Не поехал. Так что же ты хочешь?
– Я всю жизнь по горам бегал, людьми командовал. Я воевал. Посмотрите на меня, ну какой я штабист?
– А кто здесь штабист? – шеф даже оглянулся.
– Не смогу я.
– Вот заладил! Короче так. Будешь кобениться – отправлю в Москву, на учебу. Еще не поздно, группу покамест не набрали. А коли едешь в Чечню, я, так и быть – пробью «фишку» на счет тебя, Рембо долбанный. Там, если я не ошибаюсь, направленец по спецназу нужен был. И если все получится, не стони – сам этого хотел. Все, базар окончен!
Долго ли солдату собираться? Что нищему подпоясаться. И вот я уже стою перед монументальными дверями штаба округа, совершив скучное двухчасовое путешествие на междугородном «Икарусе», чтобы добраться до этих пенат. Миновав, к слову, неказистое на вид здание, а проще – «хибарку» КПП, забросив свой дорожный полупустой баул на плече, неспешно поплелся к своему начальнику, уже должно быть, ожидавшего меня в своем кабинете.
Наш «главшэф» – фигура незаурядная. Я бы сказал – выдающаяся. Много ему подобных автобиографических историй, наверное, приходилось слышать. И, как не банально звучит, у обывателя такие истории уже набили оскомину: начинал свою военную эпопею еще в Карабахе, затем Фергана, Сумгаит. В первую чеченскую кампанию получил ранение, контузию и орден. А что делает ему поистине великую честь, как старшему офицеру и нашему старшему начальнику, так это чувство самообладания и такта, что даже при самых неприятных «разносах» никоим образом не задевали чести офицера и личного достоинства. Пройдя даже через маломальскую мясорубку чеченского чистилища, мало кто из старших офицеров и начальников мог похвастать такой особенностью характера в психологии общения с подчиненными. Уже только за это ему можно было памятник ставить. Звали мы его уважительно – Багратион. Это еще была и дань за кавказское происхождение нашего шефа. Я даже не помню, кто дал ему эту кличку. Характер у него был крутой и вспыльчивый, как и полагается кавказцу. Он был невысокого роста, худощавый, жилистый и очень подвижный.
Не весело на этот раз он встретил меня. Даже не взглянул в мою сторону. Только забрал мои документы, «командировку» и отдал незнакомому капитану, сидевшему за компьютером. Я понял, это стандартная процедура – в компьютер «забивались» данные на так называемый «похоронный случай». Такое уже не раз случалось – погибает или умирает от ран в госпитале офицер, а потом начинается неразбериха: «Кто?», «Чей?», «Откуда, мил человек?». От нечего делать, стал осматривать кабинет и его обитателей. Три компьютера, находившихся здесь, судя по первому впечатлению, числились, вероятно, за коллекцией царя Гороха. На одном работал вышеупомянутый капитан, мастерски будоража (другого выражения не подберу) короткими ухоженными пальчиками «залапанную» до черноты клавиатуру. Второй «выжимал» из древнего допотопного ленточного принтера какой-то длинный и, наверное, скучный текст, а принтер, истошно и послушно визжа, накладывал на «А-4» строчку за строчкой. Однако все равно его скоро выкинут на свалку. Казалось, принтер знал об этом и поэтому усердно старался продлить хоть не на долго свою рабочую жизнь. Ну а третья «машина» вовсе была «мертвой» – системный блок был разобран, клавиатура заброшена за пыльный монитор, а сам монитор как-то сиротливо и беспомощно жался в угол, подслеповато уставясь на меня пустым экраном. «Когда-нибудь так и с нами поступят, – грустно подумал я – мы живем, лишь пока кому-нибудь нужны, а потом придет время, и мы окажемся на свалке. Если, конечно, раньше не «сгорим».
Из своей комнаты выскочил Багратион, споткнулся об меня.
– Чего тут встал? Иди, падай, вон там, на стульч;к! – засипел он своим простуженным голосом – Чаю себе наведи, сахар возьми в столике. Чего, как не родной?
Он выхватил напечатанный ленточным «работягой» лист, убежал куда-то, затем прибежал, потом долго ругался с кем-то по телефону – так ругался, что капитан несколько раз отрывался от своего компьютера.
Я не спеша, прикончил свою чашку «Нури» с нелепой надписью на боку «Мама, не кричи на папу!» и стал терпеливо ждать своей очереди. Казалось, про меня забыли. Хотелось курить. Вдруг вышел Багратион.
– Пошли, – бросил он в мою сторону – мешок свой тоже бери.
Мы, немного пропетляв «высокими» коридорами, вышли на задний двор. Здесь было тихо. Сели рядышком в пустой курилке. Закурили.
– Долго по ушам ездить не буду, – заговорил начальник – обстановка в Чечне сложная. В какую задницу попадешь ты – я не знаю. Со своими людьми я разговаривал. У них были потери, кадры им нужны. Но чужого они брать не хотят. Поэтому, возможно, тебя сразу определят «не туда», и заниматься ты будешь «не тем». Ничего – поработаешь, пообвыкнешься.
Багратион заметил у меня горькую усмешку.
– Что?
– Ничего.
– А чего ж тогда морду кривишь?
– Да знаю я эту кухню – в армии нет ничего постоянее, чем временно.
– Много ты знаешь, как я погляжу. Дальше: за тобой будут наблюдать, возможно, проверят. Поэтому не вздумай там права качать или Рембо из себя корчить. Одним словом, не расхолаживайся, понял? Дело такое. Ну и потом, если ты их устроишь – тебя, скажем, заберут – ты не высовывайся, присматривайся, слушай, что тебе люди говорят. Там псы натасканные, не один год по «бойкам» работают. Герои посмертно там никому не нужны.
Мы немного помолчали. Я спросил:
– Они обо мне знают?
– Да.
Шеф бросил окурок в кривоногую металлическую тумбу, исполнявшую роль мусорки.
– Еще вопросы есть?
Я пожал плечами.
– Да нет, вроде.
– Смотри там в оба. Не подставляйся. Помни: на тебя могут повесить любое грязное дело. А, если повесят – ввек не отмоешься. Не подписывай никаких бумаг, не отвечай ни на какие вопросы. У тебя будет свой шеф, это его головная боль. У тебя будет только твоя работа. Никому не доверяй, в обиду себя не давай. Но и не вздумай там гладиаторские бои устраивать! Ясно?
– Так точно.
– «Так то-очно…» – по привычке передразнил Багратион – Знаю я вас.
Он в упор пристально посмотрел на меня, крепко пожал руку.
– Ну что, как говорится – с Богом! У тебя два часа до поезда. Билет здесь.
Он вручил мне мои документы.
– А какая маршрутка идет до вокзала? – поинтересовался я.
– Не надо тебе маршрутка. Мой помощник тебя увезет.
– Тот капитан в вашем кабинете?
– Да. Его зовут Андрей. И вот что, чуть не забыл. С тобой будут работать еще двое моих людей, ты их, наверное, не знаешь. Они там уже месяц работают. Встретитесь, выяснишь обстановку, прикинешь, что к чему, ну, в общем, не мне тебя учить.
– А как я их узнаю?
– Никак. Они тебя узнают. У меня будет маленькая просьба. Один из них, его зовут Иван – он «перворазник». Молодой, понимаешь? Присмотри там за ним, если сможешь. Доберешься до места – отзвонись.
– О чем разговор, Эдуард Тигранович. Сделаем.
– Спортивный костюм есть?
– Обижаете…
– Переоденься. Ни к чему звездами светить – один поедешь.
Мы обнялись на прощание, и Багратион ушел к себе. Я остался один.
Вот так новости! Мало того, что со мной еще кто-то будет работать, и это в том пиковом случае, если я попаду в эту «гоп-компанию», так еще и присматривать там за каким-то младенцем надо. Это далеко не новая история с «перворазниками» в конце кампании. Ветеранские «корочки» никому бы не помешали. Я даже слышал, что в высоких штабах существует некая очередность в чеченскую командировку. В результате вполне мирный офицер тыловых служб, посетив штаб группировки на месяц-два, обретал те самые заветные «корочки» и становился полноправным участником боевых действий, и даже уезжал домой с какой-нибудь «железкой» на груди. Но офицер разведки – это далеко не начальник кочегарки и горный рейд это не санинспекция в банно-прачечный комбинат. Какого черта Багратиону понадобилось отсылать это «молодое мясо» в «выездное» подразделение?
Вышел тот самый Андрей. Он был слегка пухленький, невысокого роста, с наметившейся залысиной на высоком лбу. И, как оказалось, с юморком.
– Ну что, на войну? – весело спросил он.
– На войну. Только орать на всю округу не надо – не очень-то дружелюбно буркнул я.
– Айда, машина с той стороны – помахивая ключами, кивнул он куда-то не определенно головой.
«На войну… – недовольно ворчал я про себя, поспевая за Андреем – ты хоть знаешь, с чем «это едят»? «На войну…», ты бы со своим животиком через двадцать минут помер бы в горах на марше. И тащили бы тебя на себе мои пацаны…».
У меня было прескверное настроение. Обычно, когда уезжаешь «туда», психологическое, да и физическое состояние находилось на каком-то подъеме, чувствовалась какая-то внутренняя сила, пик формы, я бы сказал. Но сейчас настроение было из рук вон. И Андрей еще этот со своими шуточками. Разговаривать не хотелось. Я сидел в его ухоженной «десятке» на переднем сидении и смотрел в окно. Надо было сесть на заднее. Андрей то и дело пытался развеселить меня, рассказывал какие-то истории, анекдоты. Наверное, в его понимании, я «уходил за линию фронта» – не меньше. А жизнь большого мегаполиса в двух шагах за окном била фонтаном, весна «жарила» вовсю. Девчонки «пораздевались», скинули с себя зимние «шкуры», обнажили заманчивые телеса. По тротуарам, вдоль чисто вымытых витрин супермаркетов, салонов и кафе плыли их легкие фигурки. И они, ловя на себе восхищенные мужские взгляды, только тешили свое самолюбие, покачивали бедрами и плыли дальше, усмехаясь весеннему солнцу и самим себе. Черт! И в такое время я еду в эту говенную командировку!
Может от какого-то предчувствия, а может и просто оттого, что одному предстояло добираться, как-то тяжко было на душе. Совсем я не хотел ехать туда в этот раз. Дело новое – штаб группировки. Люди чужие, меня никто не знает, я никого не знаю, да и судьба как-то не определена… Чем придется заниматься? Опыт такого уровня у меня отсутствовал, если «волкодавы» от меня откажутся, я совсем пропаду на штабной работе. Хоть в петлю лезь!
* * *
Эта «страна Чечения» встретила меня 40-градусной жарой, немилосердно палящим в зените солнцем и безоблачным раскаленным до бела небом. Воздух застыл, ни ветерка, ни прохлады. От полуденной духоты нигде не было спасения. Офицеры, ехавшие со мной в бронепоезде, едва прибыли на станцию Ханкала, кинулись на маленький местный рынок, за минералкой. Но я по опыту знал, едва стоит хоть немного пригубить спасительной водички – на такой жаре тут же пойдет цепная реакция: в течение пары минут вода сразу же выйдет с п;том и «сушить» начнет пуще прежнего, жажда будет мучить вдесятеро.
Да, места очень знакомые, прямо скажем – до тошноты. К югу от группировки в полуденной дымке ясно просматривались два гребня, между которых вилась автодорога в направлении Аргунского ущелья. Я знал, что там, далее, за первой же деревней начинаются сплошь зловещие места. В нашу прошлую бытность там каждый день колонны попадали под обстрелы и в засады. Каждый день там происходили подрывы на фугасах и боестолкновения. Сейчас, наверное, там все не так, как было при нас. Я слышал о «больших достижениях» в деле налаживания мирного процесса в республике.
Многое, конечно, изменилось с моего последнего посещения группировки. Неизменным остался небольшой рыночек у ж.д. полотна в самой Ханкале, возле неприглядной станцийки с кривой проржавевшей водонапорной башней, полуразвалившаяся-полувосстановленная станционная сторожка да тонны пыли над укатанными грунтовыми дорогами, вздымаемой проносящимися машинами и бронетехникой. Но лучше уж вездесущая пыль да жара, чем сырость и болото по пояс в дождливое межсезонье. Это я тоже хорошо помнил. Стоявшие невдалеке бравого вида вооруженные военные, из состава патруля от местной военной комендатуры, хмуро уставились в мою сторону. Среди них стоял полноватый прапорщик, старший патруля, он в упор рассматривал меня. Его округлое лицо лоснилось от пота, левую щеку пересекал едва заметный неровный шрам, на голове сидела небрежно смятая выцветшая кепи, похожая на блин. Я прекрасно понимал этих чернорабочих тыловых баталий – спрашивать документы и «рамсить» с шумной ватагой офицеров, только что сошедших с бронепоезда и оккупировавших местный рынок, дело весьма неблагодарное и скучное, я бы даже сказал – опасное. А вот «поддеть» одиночного вояку, вроде меня – это другое дело. Пропуска никакого у меня нету. Пока «разберутся» что к чему – времени уйдет Бог знает сколько. Но на «бакшиш» взять у меня почти нечего. Они некоторое время попялились на мой тощий «карабан» и неторопливо поплелись вдоль железнодорожного пути, лениво перекидываясь друг с другом ничего не значащими фразами.
По соседнему пути с каким-то железным скрипом протащилась старая, «довоенная» дрезина с рабочими на борту, победно взиравшими на меня с верху вниз, и покатила дальше, в сторону Аргуна. На дороге, метрах в тридцати от железнодорожного полотна, стояли два «Урала» и несколько «УАЗиков». Я проводил глазами дрезину, к которой вполне бы подошел заезженный пацифистский лозунг «лишь бы не было войны» и поплелся со своим баулом к стоянке машин, переступая через рельсы и какие-то валуны на междупутье. Отыскав тропинку, стал спускаться вниз. Приехавший люд быстро, по двое, по трое, «рассасывались» по «УАЗикам» – это были разного рода начальники и «функционеры» тыловых служб, преимущественно снабженцы. Проситься к ним в попутчики у меня почему-то гордость не позволяла. Один их вид говорил: «В поле – каждый суслик агроном!». «УАЗики» быстро разъезжались. Я выбрал один из «Уралов», с белым ромбом, выведенным под трафарет на лобовом стекле – эмблема внутренних войск, подошел к полноватому прапорщику, укрывшемуся в тень машины и споро уплетающему какой-то непонятный «сверток», похожий на шаурму. Вид этого кулинарного «хачипури» вызвал у меня подзабытое чувство голода, ведь позавтракал я сегодня только чашкой кофе в прокуренном ТПУ. На мой вопрос взять меня попутчиком до группировки, прапорщик перестал жевать, глянул на меня, на мои погоны, затем, возобновив жвачные движения челюстью, качнул головой:
– Не могу, товарищ майор, не положено. Вон, ВАИ стоит. Да и не до группировки мы.
Я опешил. Вот так вот! Ну, спасибо, братья-вэвэшники! Потом я понял, почему «прапор» на погоны мои глянул – взять-то с офицера нечего! Ладно. На худой конец пешком дойду, благо знаю куда двигаться. Я направился к другому «Уралу», стоявшему в полста метрах от меня. На его «лбу» красовался белый кружочек с циферками – армейская эмблема. Не лень же кому-то было в свое время придумывать знаки взаимного опознавания. Правда, потом всех заставили и штатные эмблемы принадлежности войск налепить на борта! Там копошились два молодых контрактника, весело подтрунивая друг над другом – пытались закинуть какой-то огромный тюк в крытый кузов. Полог тента опрокинулся обратно и не давал им закинуть свою ношу. Ставить тюк обратно парни не хотели и пытались как-то откинуть край полога. Может, это и было смешно, но хохотали пацаны неподдельно, обзывая друг друга на неказистом задиристом армейским жаргоне. Я подошел, откинул край полога, парни с криком «ура» забросили в кузов свой «чертов» тюк и уставились на меня.
– Спасибо, тащмайор – весело поблагодарили они.
– Не в сторону группировки? – пожимая им руки, поинтересовался я.
– Не-а, – качнул головой один из них – мы из горной*? Если хотите – айда с нами. Мы сейчас этот тюк к «42-ой» добросим и на аэродром поедем, по пути и закинем вас к дому.
– Лады! – обрадовался я.
– Только крепче там, в кузове держитесь – болтать здорово будет.
Болтало действительно «не по-детски». Парни, видно, опаздывали, поэтому гнали, как только позволяла разбитая изъезженная дорога. И, похоже, никакое ВАИ им было не указ – их экипаж «Урал» обдал такой тучей пыли, что бравые инспектора попрятались в свой «УАЗ», дабы пересидеть импровизированную «пыльную бурю». Я же стоял в полуприсеве в кузове, держась за ходившие ходуном дуги – сидеть было невозможно – и время от времени ловил свою сумку, норовившую «погулять» по кузову. Тут же гремели какие-то железяки, запчасти, под седушкой катался карданный вал, громыхала металлическая труба – жесткая сцепка, выкрашенная в желто-красный полосатый колер. Возле кабины стояли две намертво притороченные металлические бочки-двухсотлитровки. Казалось, они тоже стонали от этой нешуточной «гонки по вертикали».
Машина остановилась. Я вылез из кузова. Парни махнули мне на прощанье и умчались к аэродрому, оставляя пышный пыльный шлейф за собой. До штаба группировки мне оставалось несколько сот метров. Я забросил на плече свою сумку и побрел в сторону «отстойника», чтобы, обогнув тылы подразделений при расположении на месте, выйти к цели.
– Вы что, пешком до Чечни добирались?
Мой будущий, а впрочем, уже состоявшийся старший начальник – стриженный «под машинку» полковник с загорелым скуластым лицом и потрескавшимися от ветра губами – смотрел на меня, точно на бомжа, неизвестно откуда здесь взявшемся. Я, как ни драил накануне берцы, как ни отряхивал китель и кепи – вездесущая пыль проникла даже в уши, а берцы тут же, как назло, приобретали какой-то мышиный цвет, потеряв всякий блеск. Полагаю, в поры на лице тоже въелась дорожная пыль, что и мочалкой сразу не отдерешь. Так что видок у меня был еще тот. Даже как-то странно было вспоминать, что какой-то час с небольшим назад из-за моего чистенького и залихватского вида патруль из местной комендатуры с явным презрением пялился на меня на ханкальской ж.д. станции. Что интересно, даже сержант-делопроизводитель – женщина, сидевшая за отдельным столиком подле своего начальника – от удивления изумленно округлила глаза. Короче, моему конфузу не было предела.
– Моя фамилия Верещагин и дисциплина у меня жестокая, как у Пиночета, – заявил полковник, сам того не подозревая, что дал себе прозвище, в последствии плотно к нему приклеившееся – поэтому запоминай, повторять не стану: употребление в служебной командировке спиртных напитков – любых, даже пиво – смерть; отлынивание от работы, а равно неявка вовремя и в срок – смерть; запомни, где бы ты ни был: на обеде или на «очке», ты должен явиться ко мне после получения приказа через три-пять минут, не явка … – Верещагин, повернувшись, вопросительно глянул на меня.
– Смерть – вздохнул я.
– Так точно! Соображаешь. По этому пункту есть вопросы?
– Расстреливать сами будете?
– Нет, мой заместитель. Там, за бараком, на хоздворе.
Делопроизводитель снова округлила глаза, а начальник пристально посмотрел на меня.
– А ты остряк, как я погляжу. Ладно, поживем – увидим, что ты за птица. Теперь о деле. Сегодня сдашь все документы, станешь на все виды довольствия, короче оформишься, как положено. Найдешь коменданта, определишься с койко-местом в жилом модуле. Не забудь мне доложить, куда тебя определят, чтобы мог вызвать, если что. Дальше. С завтрашнего дня поступаешь в распоряжение полковника Саватеева. Отныне он тебе отец и мать. Его приказ для тебя – закон. С компьютером работать умеешь? Что рожу скривил, как среда на пятницу? Не нравится? А ты думал тут Сталинград? Так, сейчас иди, приводи себя в порядок, умойся, почистись, – Верещагин глянул на часы – жду через десять минут. Представлю тебя нашему генералу.
…Я сидел в «хибаре» у коменданта на высокой кушетке, вероятно, некогда бывшей медицинской и пил самодельный квас, болтая ногами. Комендантом оказался офицер из нашего ;круга, полковник, чью фамилию я тщетно пытался вспомнить. Зато он меня сразу узнал, усадил на эту кушетку, поставил рядом на стол пластиковую пятилитровку самодельного хлебного квасу и стал хлопотать по поводу моего пропуска, койко-места и прочей светотени. Я бы не сказал, что у коменданта были убогие пенаты. Наоборот, мечта любого штабиста – начальство далеко, сам себе велосипед: отдельный «коттеджик», пусть и небольшой, компьютер, вполне сносный принтер, в углу стоит «стационарка» – снятая с КШМ* радиостанция Р-142; в противоположном углу приткнулся списанный, но вполне работоспособный «Рубин», одногодка Ивана Грозного. А, впрочем, какая разница? Здесь всегда тихо и уютно. Из надорванного динамика старого «Олимпика», еще советского производства, мерно и убаюкивающе лилась мелодия «Мой ласковый и нежный зверь» Доги. За соседним столиком сидел старший прапорщик в милицейской форме с шевронами СМВЧ*. Его все, даже солдаты, звали «дядя Степа». Габаритов он действительно был «дядиных Степиных». Страшно заикаясь, он долго подбирал нужные слова, и немало времени уходило, прежде чем можно было скорее догадаться, чем понять, что хочет сказать этот здоровяк. Его лающий громогласный бас заполнял все небольшое пространство дежурки, и я даже непроизвольно вздрагивал.
Комендант без конца куда-то звонил, разговаривал, то ласково и нежно – наверное, с женщинами, то напористо и заковыристо – со всеми остальными. Явно, дамский угодник. В третий раз кому-то продиктовал мои данные, затем положил телефонную трубку, подмигнул мне:
– Вечером, после пяти, зайдешь, заберешь свой пропуск.
В дежурку вбежал невысокий худощавый старший лейтенант. Именно вбежал, а не вошел. Казалось, он весь был соткан из движущихся частей и механизмов. Он был быстр, отрывист и какой-то угловатый. Лицо узкое, длинное, нос тонкий, аккуратный. Если бы еще не коротко стриженый белесый ежик на голове с причудливой дугообразной челкой, а длинные прямые черные волосы – ну вылитый виолончелист из симфонического оркестра! Ему бы черный фрак, бабочку, а не эту выцветшую мешковатую «натовку» питерского пошива. Между тем, вбежавший «старлей» поздоровался, осмотрелся. Его бегающий взгляд остановился на мне.
– Савельев? Алексей? – живо осведомился он.
– Ну, допустим – насторожился я.
– Я – Иван. Мы вас уже два дня ждем, товарищ майор!
– Чего ж машину в Ханкалу на станцию не прислали? – заворчал я, пожимая его руку.
– Дак, мы звонка ждали. Чего не звонили?
– Звонил! С ТПУ. Вчера вечером, как только в Моздок прибыл.
– Блин! – Иван глянул на коменданта, на прапорщика, на меня – Эту дежурную службу надо порвать, как Тузик грелку! Ну, ничего, они еще свое получат.
Вопрос о моем койко-месте решился молниеносно. У наших парней как раз одно место освободилось, позавчера выпроводили одного офицера «на дембель» – так в здешних краях называлось окончание служебной командировки. Понятное дело, что комендант был не против моего вселения на это место.
– Не забудьте, сегодня банный день! – на прощанье напомнил комендант – И за пропуском вечером кто-нибудь зайдите, а то завтра на работу не попадешь!
– Зайдем, зайдем – пообещал Иван и потянул меня на выход.
Наш жилой модуль, под номером четыре, изначально строился, как рабочий. Тогда, пару лет назад, когда все компьютеры и прочая аппаратура стояли в палатках, было сыро и холодно, в первую очередь хотели решить проблему с работой – машины не выдерживали перепадов температур и скачков влажности. Люди, соскочив со своих коек, уже были на своих рабочих местах. Теснота была невероятная, жили и работали практически на головах друг у друга в буквальном смысле этого слова. Кто-то топил печь-буржуйку, кто-то пил утренний чай, кто-то «набивал» на компьютере боевое распоряжение, а двое-трое за его спиной уже ждали своей очереди поработать на этой же машине. Потом появились бараки нашего типа, для работы, а затем и жилые модули – с умывальниками, унитазами и душевыми. Нам не повезло. В нашем модуле не было душа, был один общий туалет и общий же умывальник. И масса комнат, некогда бывших рабочими кабинетами. Но меня это никак не волновало. Прожившего всю жизнь «по углам» да в общежитиях, меня нисколько не стесняли такие условия, тем более что на войне мы постоянно жили в палатках, в земле, а эти условия можно считать царскими.
Внутри барак был отделан гипсокартоновыми плитами, выкрашенными в странный желтоватый колер, имевший не менее странное название – «слоновая кость». Выражение «Желтый дом» имело некогда для всех вполне понятный смысл. Непонятно только, почему вся армия вдруг стала казармы красить в этот самый «колер»… Пол, устланный старым латанным зеленым линолеумом, жалко поскрипывал и прогибался под моей тяжестью. Наши шаги гулко отдавались по всему коридору, и я мог поклясться, что последний спящий, в самой дальней комнате, слышит наши шаги.
– Ключ до конца не запихивайте, миллиметра два оставляете, аккуратно поворачиваете против часовой, вот та-ак… – Иван хорошенько поддал коленом в дверь за номером «7» – Ключ один, поэтому мы его оставляем дневальному, на входе который стоит. Занимайте вон ту койку, возле окна.
Я бросил свою сумку возле указанной койки, повернулся к Ивану.
– Если ты меня всерьез будешь называть на «вы», то я тебя ударю.
– Понял. Ужин в семь, в баню еще успеваем.
Я устало бухнулся на свою койку. Ноги гудели, пыль скрипела на зубах. Иван покопался в шкафу, бросил мне комплект постельного белья:
– Вот вам босяцкий подгон. Сегодня как раз банька, помоетесь с дороги.
Я сверкнул снизу глазами.
– Виноват… Я имел в виду – баня сегодня, как по заказу. И бельишко свеженькое.
Я снял берцы, с наслаждением переобулся в тапочки. Достал из сумки летний комплект формы с коротким рукавом, повесил на стену на «плечики». Затем принялся застилать свою койку. Теперь ближайшее обозримое будущее я проведу здесь, в этой не запертой тюрьме под названием ОГВС*. Настроение было прескверное. А этот Иван наверняка и есть тот «перворазник», за которым Багратион просил меня присмотреть.
– В Чечне в первый раз? – между делом спросил я.
– В первый. Жалко, конечно.
– Чего жалко?
– Да заканчивается все. Вот и жалко, что не поучаствовал нигде. Глупо, да?
Да, он, конечно, совсем еще младенец. Глупыш. Но что-то до боли знакомое угадывалось в нем. Я качнул головой:
– Знаешь, мне однажды, лет двадцать назад, один умный человек, ветеран Великой Отечественной войны, старый партизан, сказал как-то – войны на наш век еще хватит. Нахлебаемся. Досыта… Я тогда глупый был, молодой. Как ты сейчас. В Афган все рвался. Письма все в военкомат писал, с просьбой «отправить меня в ДРА* для выполнения интернационального долга»…
– И что?
– А то. Запомни: на твой век еще хватит, навоюешься... досыта. Попомни мое слово.
– А вы… ты здесь не впервой, как я погляжу?
– Тебе лучше не знать.
– Понятно. А этот, ветеран Великой Отечественной, он кто? Уж не твой ли дед, случайно?
– Нет. Он был нашим классным руководителем.
– В школе?
– Да. Сейчас, наверное, уже совсем старый. Я дома восемь лет не был. А когда мы в школе учились, он даже пенсионером не был еще. Как и все, он попал в оккупацию, ушел в лес, воевал с фрицами. Ему тогда пятнадцать лет исполнилось. Поэтому и был самым молодым среди ветеранов. И крепкий от природы, как гора. О войне много рассказывал.
– А-а… – понимающе покачал Иван головой.
– А ты это чего интересуешься? – вдруг спохватился я.
– Да есть в тебе что-то врожденное, я бы сказал – офицерское…
– Да? А ты что, внук Мессинга?
– Нет…
Я снова принялся копаться в своей сумке. Видя, что Иван по-прежнему ожидает продолжения разговора, нерешительно переминаясь с ноги на ногу возле шкафа, буркнул между делом:
– Из рабочих я. Мой отец вообще в армии не служил, по состоянию здоровья. А по поводу офицерства – так я и сам себе иногда удивляюсь.
Я, конечно, не сказал, что по своему отцу я происхожу из старого богатого рода, из зажиточных казаков. По матери дед мой был старшим офицером РККА. Моя мать помнит, что они жили в Крыму, у самого моря. За ее отцом всегда приезжала служебная машина, «эмка». Потом, однажды ночью, в доме были какие-то чужие люди, очень грубые. Отца своего она больше не видела. Шел тогда 1939 год. Но зачем это надо кому-то знать? Сейчас модно такие истории рассказывать. Спроси – каждый встречный поведает подобную историю. Но где правда, где вымысел? А мать мне рассказывала об этом еще в 1979 году, когда на подобные темы даже на унитазе остерегались рассуждать.
Желая «сменить пластинку», я спросил:
– Сам-то где тут устроился?
– У Верещагина я, «на направлении».
– Ага, Пиночет этот – прирожденный партайгеноссе.
– Пиночет? Это кто?
– Да Верещагин ваш!
– Почему Пиночет?
– А он сам так представился – я принял осанку и, подражая полковнику, с наслаждением процитировал: «У меня жестокая дисциплина, как у Пиночета!». Он что, поклонник чилийской хунты?
– Похоже на то, – пожал плечами Иван – вообще, Верещагин – мужик толковый, зря не наседает, «самодурством» не занимается. Когда надо – защитит, заступится. Когда надо – ускорение придаст. Мужики его уважают. Ему, главное, с этим не дай Бог попасться – Иван характерным жестом щелкнул себя под кадык – иначе…
– Ага, снимут с довольствия на хоздворе, – поспешил я сообщить – эту кухню я уже знаю.
– Ну вот, а разведчики тут такое бывает, вытворяют, скоро сам все увидишь. Короче, не любят здесь нашего брата. Кроме сбитых летчиков.
Я поднял голову:
– Сбитых?
– Сбитых, сбитых… – засмеялся Иван, увидев мое удивление – Это мы так называем наземную обслугу аэродрома – обеспечение полетов, технари разные. Они живут тут рядом с нами, через комнату. Веселые, я тебе скажу, ребята.
Тут в комнату ввалился еще один обитатель – невысокий крепыш с ручищами терминатора и короткой борцовской шеей, берущей начало от маленьких ушей и плавно переходящей в широченные плечи. Я бы мог поспорить, что этот человек – мастер спорта по борьбе.
– Михаил – протянул он ко мне свою руку-лопату.
Не хотелось бы попасть под такую кувалду, отметил я про себя, пожимая руку. Его округлое лоснящееся лицо украшал широкий сплюснутый внутрь, сломанный, нос. Однако карие глаза светились мягким добродушным огоньком деревенского кузнеца. И только коротко стриженый ежик добавлял какой-то неповторимый боевой шарм. Может, потому, что все здесь стригутся налысо?
– Как добрался? – поинтересовался Михаил.
– Да ноги по пояс стер, если бы не армейцы. Спасибо, до ИСБ* подбросили.
– А что же наши? Не было никого?
– Да были.
– Не взяли?!
– «Не положено»… – передразнил я того прапорщика, с «хачипури».
– Тыловики, поди? Ну, паразиты!
Я копался в сумке, «обживая» свою тумбочку туалетными принадлежностями, размышлял вслух:
– А что удивляться? Что с меня можно взять? Тут все так просто не делается. «Бакшиш» подавай!
– Ну что ж, с прибытием на родную чеченскую землю! – артистически задрав китель, загадочным голосом поздравил Михаил.
Из-за ремня торчали три пол-литровых банки «Бочкарева».
– Давайте это возьмем в баню! – предложил Иван.
– Правильно – поддержал я и вытащил из сумки пластиковую «полторашку» с этикеткой «Бонаква» – А это – ударить роком по этой дыре. Вечером, естественно.
– А что это? – уставились на бутылку ребята.
– Чистый спирт.
– Спирт?
– Спирт, спирт. Извините, водку тут провезти трудно. Вот, «это» пришлось закамуфлировать под газировку.
Баня представляла собой небольшой сарайчик с узкой раздевалкой, помывочным отделением и парилкой. Там, в углу, стояла небольшая огороженная прогоревшая печка с камнями в крошечной клетушечке. Михаил сразу полез кочегарить печку, пообещав, что через пятнадцать минут мы и минуты не высидим в парилке. Мы, опрокинув на себя по тазику, полезли париться, прихватив с собой «местную» плошку горячей воды.
– А этот… дядя Степа, ну из комендатуры. Странный он какой-то – завел я разговор.
– Контуженый, – брызгая из плошки на камни, пояснил Михаил – в 96-м, в августе, когда «духи» в Грозный вошли, бои, знаешь, сильные были. Их подорвали на фугасе. Всех своих пацанов потерял. Его доктора в госпитале по запчастям сшили-сложили. Теперь вот здесь служит. Что интересно, всю первую войну прошел – ни царапины. А тут на тебе… Кстати, как тебе начальство? С Дедом познакомился?
?!
– Дед – генерал наш, начальник разведывательной службы – пояснили ребята.
– А-а… Да, вроде, мужик спокойный.
Парни опять захохотали:
– Кто? Дед? Ну, это ты его еще не знаешь. Подожди, еще попадешь под горячую руку. А определили тебя куда?
– К Саватееву. За компьютер, блин! Дожил…
– А ты думал, тут Сталинград?
– Где-то я уже это слышал.
– Ладно, не расстраивайся. Все мы тут за компьютером. Саватеев – мужик своеобразный, ГРУшник еще тот. Только запомни, этот человек ни дня взводом не командовал. Только бумаги да телеграммы. Как аналитику, ему, конечно, цены нет. А вот с людьми – посложнее.
– Час от часу не легче – вздохнул я.
… Наутро мое состояние и процессы, происходившие в головном мозге, можно было назвать «характерными». Вчера у нас в гостях побывали, наверное, все обитатели нашего модуля: и артиллеристы, и спецназовцы, и автоматизаторы, и «сбитые летчики», конечно. Куда же без них? Даже дядя Степа посидел с нами немного. Он жил через две комнаты, левее нашей. А нашего спирту хватило, как говорят, «на затравку». Потом куда-то исчезли наши артиллеристы и появились уже с водкой. Потом летчики притащили свой «НЗ» – все тот же спирт. На столе уже оставался стандартный джентльменский набор – одна шоколадка и батарея пустых бутылок. Потом я уже плохо помню ...
И вот наступило хмурое утро. Своего рода, час расплаты, о котором русские говорят: «Весел; веселье – тяжело похмелье»… Чувствуя приближение убийственной дневной жары, я дал себе слово – бесконтрольное потребление в Чечне спиртного отныне прекратить. В умывальнике я столкнулся с дядей Степой, поздоровались. Дядя Степа как-то странно оглядел меня, осторожно спросил:
– А в-вы п-п… прож-живает…те в-в… здесь?
Я ошалело захлопал глазами, не зная, что и ответить. Соображал: это шутка или Степан действительно меня не узнал.
– Степаныч, брось комедию ломать, – раздался из-за моей спины голос Михаила – по-твоему, какого черта он вчера проставлялся?
– А-а… – понимающе закивал головой Степан, похлопал меня по плечу и побрел к своей комнате.
– Не обращай внимания, он всем по утрам задает подобные вопросы – махнул рукой Михаил.
– Он что, меня совсем не помнит?
– Я думаю, он вообще ничего не помнит. Для него все это время после ранения – «день сурка».
– Бред какой-то! А как же врачи? Как же служба? Как он вообще в армии находится?
– Бред, говоришь? А на гражданке ему, думаешь, лучше будет? С голоду подохнет! Его первая же ВВК* в дурдом упечет. Наш командующий его еще с первой войны знает. Сказал: пока сам жив и при деле – дядю Степу в «дурку»* не отдаст. Да и потом, он совсем безобидный. Сидит себе у коменданта на КПП, за мониторами следит, пропуска выписывает.
– А родственники как же?
– Родственники? Да нет у него никого. К тому ж его погибшим объявили. Случается и такое. Жена получила компенсацию, больше ее никто и никогда не видел. Кому такой нужен?
…Полковник Саватеев, подойдя ко мне вплотную, пристально посмотрел на меня, наверное, понюхал мой «выхлоп» и с интонацией инспектора Лестрейда, изрек:
– Что-то не нравитесь вы мне, голубчик. Глазки красненькие, запашек подозрительный… Ну да ладно, спишем все это на ваш приезд. Однако советую впредь поостеречься. Вы ходите по краю пропасти. Итак, вы прибыли под мое начало и я вправе спросить вас, какие ваши познания в ПЭВМ?
Я, конечно, слегка утрировал, когда речь заходила о работе на компьютере. В нынешнее время в армии постоянно сталкиваешься с необходимостью работы на «машине». А если нет штатного заместителя или подчиненного «хакера», коих в войсках сейчас пруд пруди, то волей-неволей сам начнешь потихоньку «рюхать» и «шарить» в простейших компьютерных вещах. Однако я, исходя из старой доброй истины «лежачего не бьют», заявил полковнику Саватееву, что мои познания в компьютерных технологиях находятся на уровне тетриса. Проще говоря, я «валенком прикинулся». С тоской вспоминая свое бравое боевое прошлое, я стоически выслушал о себе в частности и о внутренних войсках вообще все самое наилучшее и перспективное в изложении новоиспеченного шефа. Кстати, тут же сидел его заместитель – худощавый, довольно-таки еще молодой подполковник с воспаленными от бессонницы глазами на длинном бледноватом лице. Черная, как смоль прядь жестких волос с редкой проседью упрямо спадала на лоб. Его все звали уважительно – Мирослав. Драма, которую озвучил шеф, не произвела на него ни малейшего впечатления. Он, оторвавшись от своего монитора, устало глянул в мою сторону и за меня же ответил Саватееву:
– Ничего страшного. Подучим.
Полковник Саватеев, слегка полнеющий, но довольно крепкий мужчина средних лет, имел округлое пухловатое лицо, пытливые серые глазки буравили меня, но это небыли рентгеновские глаза матерого пса ГРУ, которые я ожидал увидеть. Коротко стриженый ежик уже слабо скрывал седину, просматривался наметившийся кабинетный животик, а движения рук были какие-то закругленные, расчетливые, как бы из боязни не сделать ни единого лишнего движения. На щеках виднелся какой-то странный алый румянец, словно с мороза. Тем более странно было видеть этот румянец, учитывая с каждым днем усиливающуюся жару – сегодня уже далеко за «сороковник» обещали.
Саватеев устало опустился в свое кресло, пожевал губами.
– Даю вам три дня, чтобы принять дела и должность. Вникайте, уясняйте, можете ночевать возле компьютера. Учтите, ваш сменщик честно отработал и заслужил скорейшее убытие домой. Теперь ваша очередь. – Саватеев недовольно глянул на меня – Что стоите? Можете приступать!
Я вышел из кабинета. Убивающая духота тут же схватила за горло, сдавила грудь. В кабинете у шефа, хоть и было не по себе, зато кондиционер нагнал холоду, как в холодильнике. Несмотря на просыпающуюся жару, я выпил чашку крепкого кофе и вышел покурить на улицу. Возле крыльца модуля разведывательной службы меня кто-то окликнул. Это был Мирослав.
– Пойдем – поманил он меня за собой.
Мы зашли за модуль, миновали маскировочные сети. Здесь был небольшой уютный закуток, невидимый снаружи. Тут стояла небольшая урна, ящики из-под боеприпасов, установленные полукругом, служившие лавками, сбитый из тех же ящиков небольшой столик для домино (или игральных карт). На стене модуля, на вбитом в легкую жесть гвозде-восьмидесятке висел допотопный советский приемник, некогда шедевр ушедших в далекое прошлое ударных «пятилеток» и называвшийся тогда «транзистором». Проволочная антенна обеспечивала худо-бедно нормальный прием грозненского радио, где без конца передавали лезгинку и новости очередных сельскохозяйственных побед.
– Садись, закуривай, – предложил Мирослав – разведка отдыхает здесь, чтоб ты знал. В общую курилку ходить не стоит.
– Почему?
– Морду набьют.
– За что?
– Узнают, что из разведотдела – подумают, что шпионить пришел.
– Хорошие тут развлечения.
– Развлечения «тут» обычно начинаются по вечерам.
Мы закурили. Ловким движением фокусника Мирослав откинул крышку импровизированного столика, достал из его чрева банку «Бочкарева», откупорил ее и протянул мне.
– Спасибо, не опохмеляюсь – отказался я.
– Дело хозяйское, – рассудительно кивнул Мирослав и, отхлебнув из банки, философски продолжил – Верещагин мне говорил, что тобой интересовались «тяжелые»*. Но скажу тебе одно, даже если они завтра за тобой придут, без замены ты уйти отсюда не сможешь. А замена – это недели две, не меньше. Так что настройся на рутинную работу. Мне нужен специалист, а не иждивенец.
– Ну и какой же из меня толк, как из специалиста?
– Не перебивай. Будет толк. Все, что говорил начальник – выброси из головы. Работа твоя не пыльная, но очень важная. В твою задачу будет входить отслеживание перемещений бандгрупп, их численность, концентрация, вооружение, ближайшая задача и характер действий. И самое главное – бандглавари. В любое время, даже если тебя поднять среди ночи, ты должен, как «Отче наш» знать: какие банды в данном районе находятся или где в данный конкретный момент находится такой-то бандглаварь, его личные данные, в общем – его досье и так далее. Это, конечно, сложно. Нужно быть неплохим аналитиком, чтобы из кучи информации выудить одну-единственную, достоверную, ценную и неповторимую, сопоставить факты и события, составить аналитический прогноз, обосновать его и подать наверх.
– Да, проще застрелиться.
– Ты знаешь, я начинаю верить, что у «спешэлов»* голова для того, чтобы в нее только жрать. Короче, вникай. Будут трудности – обязательно обращайся ко мне или к нашим парням.
– А где же я все это буду брать, чтобы сопоставлять, обосновывать?
– Из оперативной информации, мой дорогой. Твой начальник отдела, Андрей, сводит тебя к нужным людям, познакомит. Ну а во всем остальном ты сам должен искать нужную информацию. Учти, обстановка сложная, каждый день что-то случается: обстрелы, подрывы, налеты. В горах вообще беспредел творится. А тут еще Ингушетия, Дагестан. Короче, нам постоянно нужна свежайшая информация по бандам и бандглаварям. Идет лето. Дальше будет еще хуже. Сразу могу тебе сказать, что в ближайшем будущем мы активизируем свою работу и понадобится самая разнообразная информация, особенно твоя. Так что ваша смена никак не должна сказаться на твоей работе. Понял?
– Понял.
Я понял, что «на халяву» тут не прокатит. Придется работать по-настоящему. Что поделаешь, видать окопная романтика для меня закончилась. В нашем отделе, включая и меня, работало шесть старших офицеров: четыре майора и два подполковника. Каждый отвечал за свой фронт работ. Что характерно – на «моей стороне» сидели офицеры внутренних войск, на противоположной, спинами к нам – «армейцы». И ни какой дележки, препираний и обидных характеристик в сторону министерств я не слышал. Армейцы нас называли «вованами», от известной аббревиатуры – «ВВ». Обезличенное «федералы», часто употреблявшееся в СМИ, никто не упоминал – это считалось обидным. Офицеров ВДВ называли DVD, или: «висит груша, нельзя ее скушать». Я думаю, это нечто родственное с парашютистом. Офицеры КОП* – «одноглазый Пью». А ребят из космической разведки (правильнее – ВРК*) и вовсе звали космонавтами. Я только диву дивился, когда наш начальник отдела, Андрей, сказал мне:
– Сходи к космонавтам, выгони на плоттере эту таблицу.
Гудели системные блоки, парни изредка перекликались о характере поступающей информации, иногда долго смеялись над каким-нибудь предложением официального служебно-боевого документа, составленным каким-то замученным штабистом и я начинал понимать, откуда берутся армейские анекдоты и прочие перлы военной жизни, типа: «Жена труппа…». За окном все время слышался рокот вертолетных двигателей. Иногда модуль весь содрогался от проносившихся мимо на взлете и заходивших на посадку целых звеньев Ми-8 и Ми-24. На аэродроме шла обычная боевая работа и я, иногда глядя в открытое окно на хищные вертолетные силуэты, ощерившиеся мощным вооружением, с тоской вспоминал свое недавнее прошлое: так же и мы взлетали своей группой на задания или возвращались с эвакуации… С высоты полета птиц я взирал на эти модули (тогда здесь стояли вагончики и палатки) и помыслить не мог, что через каких-нибудь пару лет буду сидеть здесь, за компьютером, буду обычной штабной крысой…
К ужину я уже неплохо разбирался в поступающем потоке оперативной информации и Ивану, забежавшему за мной, стоило немалых усилий оторвать меня от работы, чтобы сходить «заморить червяка».
Столовая по праву считалась «гвоздем» ОГВСа – не один миллион был «вбухан» в благоустройство этого «центропита». Наверное, примерно столько же, сколько стоит пара НАТОвских ультрасовременных минно-поисковых комплексов. Правда, на сколько мне было известно, пока эту цену до сих пор оплачивали наши саперы, каждый день, укладывая свои жизни на чеченских дорогах и горных тропах. Столовая внутри была отделана белыми стеновыми панелями, вестибюль был увешан великолепными зеркалами, шесть умывальников с электросушилками, просторная раздевалка (оставишь кепи – ноги прирастут!). Помимо общего зала для приема пищи, также имелся и отдельный зал, отделанный под кожу с гарнитуром из мягкой мебели, теле-, видео-, стереосистемами, холодильниками и прочей необходимой в боевых условиях «оргтехникой», а так же отдельной прихожей. Понятное дело – не для простых смертных, а для особ, приближенных к императору и прочих высоких гостей, коих нынче бывает немало. Стены везде были увешаны искусственными цветами, которые не отличишь от настоящих. А что? Удобно – поливать совсем не надо. Не завянут. Только знай, вовремя бойцу протереть лепестки от вездесущей пыли и вынуть «чинарики» из горшков. Линолеум на полу матово зеркально отбрасывал свет от метровых окон, а стулья и столы, похоже, были из офисного набора. В общем, я, вспоминая свое последнее посещение ОГВСовской столовой двухгодичной давности, был ошеломлен. На «большой земле» подавляющее число воинских частей и помыслить не могли о таких столовых невиданной роскоши и отделки. Это уж точно!
Увидев то, что лежало в моей тарелке и называлось ужином, я нисколько не разочаровался. По-моему, порция картофельного пюре с загнутым полумесяцем жареного минтая – прекрасная альтернатива банке свиной тушенки, залежавшейся в моем «бауле». Впрочем, были времена и похуже. Однако я видел, как многие офицеры брали с раздачи только чай и масло. Некоторые приносили с собой кетчуп и майонез, таким образом, делая свое блюдо намного питательней и вкусней.
– Вот гады! – ворчал Михаил, ковыряясь в своей порции – За такую еду я бы весь тыл к стенке поставил. Разве это можно есть?
– А что, картошка, как картошка, – возразил я – вроде, без червячков.
– Вот именно! Пожрешь ЭТО пару месяцев, изо дня в день, тогда я посмотрю на тебя.
– В смысле?..
– А вот, «в смысле»! Другого ничего на ужин тут не дают. Я даже могу со сто процентной гарантией сказать, что завтра на завтрак давать будут: каша рисовая, масло и чай.
– Что ж, и на том спасибо.
Медведю, конечно, трудно было энергетически обеспечить свою массу тела, он постоянно голодал – порция, считавшаяся нормой (правда и для меня эта «норма» была мизерной) для него это было «на один зуб». Поэтому Мишка постоянно был занят мыслями о еде: какие-то поиски, махинации, бартеры… Я видел, как он, перед тем, как выйти из столовой, зашел к поварам и вышел оттуда с небольшим свертком под мышкой. Иван же, допив чай, собрал из тарелки все печенье и завернул его в салфетку.
– Это еще зачем? – удивился я – Чай «дома» пить?
– Да нет, Степа сладкое уж больно любит, – пояснил он – вот мы его немного подкармливаем.
Мы вышли из столовой и уселись на лавочке возле ажурного фонтанчика с белым гипсовым амуром в центре. Я вспомнил, что у меня в сумке «завалялась» баночка клубничного джема, который я в тайне обожал и купил накануне своего отъезда. Естественно, я предложил подарить ее дяде Степе.
– Нет, – покачал Иван головой – не возьмет.
– Почему?
– Не такой уж он и полоумный. Понимает, что его жалеют. Подарок не возьмет.
– Мне лучше подари – предложил Медведь.
– Не слушай, Алексей, этого старого попрошайку – пытался урезонить Иван вечно голодного Медведя.
Солнце клонилось к закату, окрашивая перистые облака, собравшиеся над западной частью горизонта, алой бахромой. Стало тихо, даже птицы, казалось, петь перестали. Лишь слышно было металлический лязг гусениц и утробное урчание дизелей где-то за периметром охраны ОГВСа – это возвращались БМП из числа огневого прикрытия очередного центроподвоза и снятые с основных коммуникаций войсковые заслоны. Войну никто не отменял, несмотря на райскую идиллию, царившую вокруг. Я сидел лицом к горам. Дальних перевалов не было видно, однако, даже при виде ближних хребтов, по старой привычке, мне сделалось не хорошо. Где-то там прятались «духи», ожидая ночной темноты для проведения очередной дерзкой акции, о которой мы узнаем рано утром. Хотя, я прекрасно знал, что, ни сегодня, ни завтра, ни на следующей неделе там я не буду. Не раздастся рядом автоматная очередь, не просвистят пули над головой, не будешь выкладываться до седьмого пота, преодолевая очередной гребень. Потому, что я – офицер штаба ОГВС, штабная крыса, личного участия в спецоперациях отныне не принимаю. Противно даже, черт возьми! Я чувствовал, что это выбито у меня на лбу. Может, потому так не дружелюбно на меня посмотрели только что прошедшие мимо нас офицеры-спецназовцы, получившие очередную задачу на проведение РЗМ*.
…Утро следующего дня в разведывательной службе началось с обычного штабного «кипеша»: то ли кто-то из офицеров, «дежуривших на сводке»*, неправильные данные подал, то ли эти данные уже пришли искаженными и дежурный, не проверив, «забил» всю эту беду в донесение – короче, в нашем отделе «головы мылили» всем подряд. Дед был вне себя от ярости, даже свою любимую собаку забыл покормить, от чего зверел еще больше. Увидев меня с Иваном в коридоре, тоже не стал кривить душой и по привычке, точнее – по инерции, обругал и нас:
– О! Явились, не запылились! Работнички! Саватеев, вас всех уже пора в горы отправлять! Или к стенке ставить! Зажрались!
Полковник Саватеев, стоявший с обреченным видом, тут же, тихо, но довольно-таки ядовито, прошипел нам:
– Чего вылупились? Валите на свои рабочие места!..
Да, издержки работы мозга военной машины в действии. Верные древнему армейскому принципу «Ты – начальник, я – дурак», мы, молча, юркнули в свои душные норы-кабинеты. Мое рабочее место находилось прямо возле входной двери. Поскольку установилась неимоверная жара, а кондиционера у нас не было, дверь в коридор была постоянно открытой, дабы хоть малый сквознячок проветривал душный кабинет и, главное, системные блоки наших машин. Кабинет деда располагался почти напротив нашего, чуть наискосок, поэтому я еще долго имел удовольствие слышать раздраженный голос нашего генерала, костерившего всех подряд тем исконно русским наречием, при упоминании которого, хоть всех святых выноси. Андрей, наш начальник отдела, тоже весь красный сидел у своего компьютера и, ни с кем не разговаривая, молча уставился в экран монитора. Ему тоже, вероятно, досталось. Он долго молчал, потом, наконец, проворчал:
– Ну, надо же! Испугали ежа голым задом! Кто-то там, в Москве, утренний кофе недопил!
А Дед все не унимался, из коридора все еще доносился его по-старчески скрипучий фальцет:
– Всех в окопы загоню! Всех отпетрушу!
– Отпетрушит он… – негромко, скорее для себя, комментировал Андрей – Смотри, как бы «петрушка» не отвалилась!
Неказистые штабные перипетии со всеми вытекающими издержками грозили обернуться виновникам в разного рода штрафные санкции, о которых через сутки уже никто и не вспомнит. Однако никто крайним быть не хотел. Поэтому утренний скандал имел перспективу плавно перейти в полуденный. Одним словом, буча, которую заварил наш дед, по всему видимому, должна была утихнуть еще не скоро, и я постарался с головой уйти в свою работу – благо, ее всегда было вагон с тележкой. Но не прошло и двадцати минут, как к нам забежал Мирослав, дал мне листок с написанной там фамилией:
– А ну, пробей-ка мне этого махмуда!..
Потом заглянул начальник соседнего отдела, из нашей же конторы, ему надо было сверить со мной данные по бандглаварям такого-то района. Затем забежал дежурный по службе – убитые и задержанные боевики за такой-то период. Потом опять Мирослав:
– На, пробей списочек. Срочно!
Одним словом, я «строчил», как угорелый, забыв, что «работать на компьютере не умею». Прорва работы! Со всех сторон на маня надвигались предложения, просьбы, приказы. Мне казалось, что я один пашу, как проклятый. Парни в нашем кабинете шутили, переговаривались, смеялись, рассуждая над свежим анекдотом или ситуацией из жизни, произошедшей тут же. Толкали меня в плече: «Пойдем, покурим!»… Какой там! Хотя бы свою работу успеть сделать, хотя бы самое необходимое. Но никаких бездельников в нашем отделе не было. Просто, ребята, уже «съев собаку» на своих должностях, быстро и споро управлялись со своей текучкой. Да и операционная скорость работы на машине у меня – чего кривить душой – оставляла желать лучшего. Я был профан по сравнению с ними. Они половину жизни, всю свою службу проработали в штабах, разведцентрах и подобного рода отделах. Куда там мне за ними угнаться! Но меня раздражало совсем не это. Уже несколько раз меня вызывал Саватеев и, кивая на мои справки, мрачно и не очень-то дружелюбно отчитывал за ошибки и недоработки разного рода.
– Это не доклад, а пародия. Вы хоть элементарное понятие о штабной культуре имеете? Немедленно переделать!
Я пыхтел, краснел, переделывал… Наконец, ближе к вечеру, «на ковре» у шефа, при очередном разносе, меня вдруг прорвало:
– Я тут что, мальчик для битья? Я – боевой офицер, ранение имею! И оказался здесь по воле случая. И то, что мне не хватает штабной культуры – так в окопах другой культуре учили!
На удивление, Саватеев почти никак не отреагировал на мой, мягко говоря, недопустимо дерзкий и враждебный тон. Только посмотрел на меня усталыми, красными от недосыпа глазами и спокойно, словно под диктовку, сказал:
– Все мы тут боевые, с ранениями и орденами. Не поймите меня превратно, обидеть вас никоим образом не хотел. У всех у нас выдался тяжелый и не совсем удачный день. Учитесь! А переделать вот этот документик, все-таки, придется. Не сомневайтесь. Так что идите, дерзайте, голубчик…
Выйдя в коридор, я услышал за закрывшейся дверью голос Саватеева:
– А из него, я думаю, будет толк.
– А куда он денется из подводной лодки? – буркнул в ответ Мирослав, как всегда, не отрываясь от своих бумаг.
Так, за напряженной работой, перепалками и склоками с начальством, незаметно прошла неделя. Саватееву определенно нравилась моя манера работы. И хотя я был человеком малоразговорчивым и немногословным, иногда мне приходилось «показывать зубы», за что мой шеф более пристально наблюдал за мной, но отнюдь не из вероломства, а скорее из профессионального любопытства. Иногда он говорил Мирославу:
– Определенно, этот юноша создан для аналитики. Подумать только, раньше человека годами готовили для работы в КРЦ*. А этот – три дня и уже почти готовый специалист! Можно подписывать отчетно-информационную документацию, не перепроверяя выводы из оценки обстановки.
– Вам дай волю, вы весь РИАЦ* к себе в ГРУ заберете – с непробиваемым лицом ворчал Мирослав, однако его тешила мысль, что он не ошибся во мне.
Саватеев меня иначе, как «голубчик», не называл, что являлось знаком особой признательности. Однако у него была странная манера «раскусывать» своих людей: сначала разозлит, выведет из себя, а потом и смотрит на всю подноготную, что скрыто у человека за семью печатями. Смотрит и оценивает: кто ты и что ты?
Обо всех этих особенностях подводных течений в разведслужбе мне как-то вечером поведал наш начальник отдела, Андрей. Мы сидели в темноте, с тыльной стороны нашего модуля и курили, пуская дым в звездное небо. Я поймал себя на мысли, что совсем забыл о существовании «волкодавов», которые, якобы, присматриваются ко мне, желая отобрать в свою «банду». Более того, я стал замечать, что мне начинало нравиться каждое утро, забрав у дежурного офицера флешку с «инфой» о происшедших событиях за истекшую ночь, быстренько сортировать и укладывать информацию по характеру, направленности и степени важности для дальнейшей детальной работы. Начинать работу приходилось очень рано, иначе за информацией выстраивалась настоящая очередь довольно-таки нервничающих и неуравновешенных в терпеливом общении штабных людей. Но, несмотря на недосып, мне даже нравилось приходить в модуль разведывательной службы так рано, практически до восхода солнца – в это время в отделах сидели только сонные дежурные, в кабинетах стояла непривычная тишина и веяло относительной утренней прохладцей. Всего этого не наблюдалось днем и главное – за отсутствием суеты, беготни и перегруженности событиями, быстро, почти молниеносно, решались внезапно возникающие текущие вопросы. Все это Саватеев определенно одобрял и он, мельком встречая меня, ни свет, ни заря в коридоре разведслужбы, искоса, но благосклонно наблюдал, как я беспощадно наседал на дежурного офицера, поторапливая его побыстрее «добить» последнюю и самую свежую информацию для своей работы.
– Вчера, когда ты свалил на обед, к Саватееву приходил «волкодав», из «тяжелых»* – проронил в темноте Андрей.
Я почувствовал, как нечто холодное и колючее шевельнулось у меня внизу живота.
– Он что, тебе представлялся? – попытался я перевести все это в шутку.
– Мирослав сказал, что тебя спрашивали.
– Что еще сказал Мирослав?
– Ничего. Саватеев попросил его удалиться.
Андрей, хоть и имел простоватый и слегка ухарский, я бы сказал – бесшабашный вид, но обладал он вполне аналитическим складом ума, поэтому вполне отдавал себе отчет в том, что это означало, когда «тяжелые» интересуются, кем бы то ни было. Андрей в прошлом танкист, но на войну уже попал, как разведчик аналитического отдела. В его характере присутствовал и казарменный юморок, и бронетанковая упрямость. Как и каждый технарь, он сначала хорошенько думал, прежде чем что-нибудь сделать.
– Мало ли, кто интересовался бы мной – неуверенно проронил я.
Но Андрей рассудительным тоном размышлял, казалось, сам с собой:
– Из спецов у нас в центре вас двое. Интересуются тобой. Значит, тебя скоро заберут к себе «тяжелые».
– Возможно – спокойно ответил я.
Андрей посмотрел на меня. Мне были отчетливо видны его темные глаза с паутинкой смешливых морщин вокруг них. Когда он смеялся или улыбался – был похож на ушлого бомбилу с Пересыпского моста. Но сейчас он не улыбался.
Утро следующего дня ознаменовалось очередным скандалом. Некий десантник по имени Толя в звании подполковник, из нашего отдела, перебрав «белой» в лагере горной группировки на чьем-то «дне Варенья», спасаясь от убийственной духоты, решил ночью окунуться в фонтане. И все бы ничего, если бы к нему не подошел патруль в составе прапорщика и двух солдат-«контрабасов»* из местного милицейского батальона охраны. Глупо было что-либо возражать на сделанное замечание старшего патруля, тем более что купание в фонтане, не говоря уже о самом факте употребления спиртного, было строжайше запрещено командующим группировкой. Но Толя ничего лучше не придумал, как отметелить весь патруль в полном составе, благо, габаритов он был внушительных и сила его удара равнялась силе таранного броска колхозного быка. И хоть патруль и разбежался кто куда, виновник происшествия был опознан начальником патруля на всеобщем утреннем построении. У прапорщика под глазом красовался внушительный «фингал», что пахло вполне реальным судом военного трибунала. Пару лет назад на этот инцидент в зоне боевых действий вряд ли бы стали обращать внимание. Но сейчас ситуация была несколько иной.
Едва я, вернувшись с построения, сел за работу, как в кабинет вбежал наш начальник отдела, Андрей, а за ним и Мирослав. Оба – сразу ко мне:
– Леха, пойди к Толяну, переговори с ним. Он там такое в модуле вытворяет! – торопливо затараторил, жарко дыша мне в лицо, Андрей.
– Я? А что я, Папа Римский? – опешил я.
– Он только тебя слушает!
– Иди, иди! – подталкивал меня Мирослав – Вы оба десантники, у вас есть общий язык. Не то, не равен час, натворит, не дай Бог, делов по глупости…
Я, чертыхаясь про себя, быстрой походкой направился к нашему модулю. За мной едва поспевали Андрей и Мирослав. Еще на пороге, по привычке зайдя с «черного» хода, мы услышали глухой грохот, топот чьих-то ног и мощный рев Анатолия. А в коридоре нас едва не сбили с ног разбегавшиеся «сбитые летчики». В это время из-за двери комнаты, где проживал Толян, выскочили два автоматчика из «минюста»* с округлившимися от ужаса глазами и за ними милицейский капитан – тоже далеко не воинственного виду. Затем из-за двери показался и сам Толян в тельнике-майке с табуреткой в руках. Как и было положено, этот капитан, выполняя приказ командующего, явился с конвоем арестовать Анатолия, дабы препроводить его в камеру бывшей гауптвахты. Капитан остановился где-то за нами у выхода и выкрикнул из-за наших спин:
– Я буду стрелять за неподчинение!
– А-а?! – словно недобитый мамонт взревел Толян и метнул табуретку.
Мы вовремя пригнулись, пригнулся и капитан – табуретка с леденящим холодком просвистела над нами, капитаном и вылетела через дверной проем на улицу.
– Кишка тонка, понял ты, крыса?! – громогласно завопил Анатолий.
– Подполковник Андрияшин, успокойтесь! – насколько мог властным тоном приказал Мирослав.
– Уйдите, уйдите от греха подальше! – уже спокойнее, положа руку на сердце, попросил Толян.
Но я уже успел заметить, что в поведении Анатолия все же произошел какой-то надлом. Я повернулся к Андрею и Мирославу:
– Идите на улицу и заберите с собой этих клоунов – я кивнул на незадачливый конвой.
Потом подошел к Анатолию и, бесцеремонно втолкнув его обратно в комнату, закрыл за собой дверь.
– Ну и как, по-твоему, это называется? – печально спросил я.
– Я их всех передушу, всех до одного, кровососы!
– Кого?! – повысив голос, спросил я.
– Всех!
– Ты с кем воюешь, брат?
Толян сел на койку и закрыл лицо руками. И вдруг разрыдался.
– Я не могу больше… Я устал!.. Я очень устал! Я не могу больше…
Я сел рядом с ним и приобнял за широкие плечи.
– Не мудрено. Железо плавится, а люди работают.
– Работают? – Толян поднял на меня свои злые темные с влажной поволокой глаза – Вот ответь мне, брат – это что за работа за такая: половину сводки с численностью «бойков» порезать в корзину и подать в Москву на белом блюдечке райскую идиллию, а не боевую сводку? А?
– Не лезь в это. Это не наше дело. Наше дело – приказы выполнять.
– Приказы выполнять? Не это ли гавно называется политика?
– Политика – не наше дело.
– Да? Хорошая у тебя позиция. Цинковые мальчики по ночам не мучают?
Я прекрасно понимал Толяна. И ночное купание в фонтане, выпивка с сослуживцами и драка с конвоем тут совсем не причем. У него просто случился нервный срыв. А все предшествующее этому послужило нелепым и внезапным катализатором, что являлось уже, как следствие цепной реакции. Все мы здесь бомбы замедленного действия. Только у кого и когда сработает этот невидимый часовой механизм? Что послужит тем незримым толчком, который приведет в действие этот внутренний детонатор? Самый мирный и тихий человек вдруг становится буйным и неуправляемым, смертельно опасным.
Анатолий сидел, опустив могучие плечи и смотрел в окно. В его мощной сгорбленной фигуре угадывалась нечеловеческая усталость жнеца, который бросил свою работу, обессилев физически и морально. Он уже больше не хотел и не мог работать. Он потерял главное, что всегда придавало сил и энергии – он потерял веру. Он больше не верил тому, что делал и чем занимался, чем занимались все мы.
– Успокойся, – трепал я его по плечу – у всех здесь нервы на пределе. И ко всем нам придут эти самые цинковые мальчики. Но потом. Не сейчас. Всему свое время.
– Ты так говоришь, буд-то заглянул в расписание Небесного Отца – хлюпающим голосом проронил Толян.
Он тяжело поднялся, подошел к столу, налил в солдатскую кружку водки.
– Будешь?
Я отрицательно покачал головой:
– И тебе не советую.
– Знаешь, когда я в первую войну командовал взводом, мы попали в засаду, под Ярыш-Марды, – глядя в окно, заговорил Анатолий – тебе хорошо известны те места не понаслышке, иначе я бы с тобой и разговаривать не стал. Так вот, за нами вертушки для огневой поддержки и эвакуации не прилетели. Видите ли, авиацию задействовать было нельзя – перемирие, бля... Москва запретила! Войны ж нет?! Подумаешь, где-то группа гибнет.
Андрияшин залпом выпил водку, помолчал немного. Потом уже другим голосом закончил:
– Все мы – пешки, расходный материал, пушечное мясо! И всем на все насрать – вот какая это политика! И все бы ничего, да только людей не вернешь.
Мы закурили.
– Знаешь, Толя, – я посмотрел в его темные глаза – да, они погибли. И их не вернешь. Но они погибли не совсем уж зазря, как ты говоришь.
– Да? А за что тогда?
– Странно от тебя слышать этот вопрос.
– Да уж постарайся объяснить мне, полоумному…
– Ничего я тебе объяснять не собираюсь. Мы живем только потому, что они умерли за нас. Понял? Мы живем за них. А если для тебя это такая уж тяжелая ноша, то, пожалуйста – пусти себе пулю в лоб и дело с концом. Только никому больше не говори, что они погибли зазря. Иначе, они будут к тебе приходить. Постоянно. Пока ты с ума не сойдешь или не сдохнешь, как собака.
– Я знаю, – тихо проговорил Анатолий.
Мы снова сидели рядом на койке и он смотрел куда-то в стену, хотя его взгляд фокусировался где-то далеко отсюда
– Я знаю. Я – боевой офицер. Только я отвечать буду перед собственной совестью, а не перед этими откормленными жирными упырями. Умереть не страшно. Страшно не умереть, не сойти с ума, не съехать окончательно с катушек. Страшно понимать, осознавать все это. Знаешь, мне иногда даже кажется, что они действительно питаются человечиной. Иначе, почему они все это делают с нами?
Спустя час подполковника Андрияшина увезли под конвоем в комендатуру. Он больше не геройствовал и не сопротивлялся, вдруг сделавшись молчаливым и покорным. Через десять дней, по окончании служебного разбирательства, он был откомандирован в свой округ, в распоряжение командующего, откуда впоследствии был уволен из армии – тихо и незаметно.
Ко дню Рождения Ивана мы решили немного пополнить наши продовольственные запасы. Для этого надо было сходить на ханкальский рынок за продуктами. Однако данное обстоятельство осложнялось тем, что нам, офицерам группировки, было строжайше запрещено покидать расположение без соответствующего на то разрешения, подтвержденного разовым пропуском, подписанным военным комендантом. Конечно, это была не проблема, если передать в нужные руки определенное количество «жидкой валюты» или договорной бартер в соответствующем эквиваленте. Но нам ли, прожженным воякам, унижаться перед тыловыми упырями, покупая себе свободу на два часа? Мы, благополучно заговорив зубы наивному дяде Степе на КПП, что идем в шашлычку к «осетрам»*, вышли к расположению ОБМО*, свернули к «корейцам»* и через пол часа были уже на рынке возле станции Ханкала. Через час к нам обещал подъехать на «оперативном» УАЗике Медведь, чтобы забрать нас с баулами с рынка.
Рынок этот представлял собой настоящий Клондайк, Эльдорадо – по крайней мере, нам так казалось, вырвавшимся из своей незапертой тюрьмы. Здесь было все: от сотовых телефонов и крошечных походных телевизоров до только что освежеванной баранины, натовского снаряжения и комплектов спутниковой навигации GPS. Мы ходили вдоль торговых рядов, толкаясь и разговаривая с чеченками о ценах, пытаясь торговаться, но торга почти никакого не было. А цены были ого-го! Мы только и чертыхались, проходя от одного лотка к другому. Когда уже наши баулы были под завязку набиты нехитрым продуктовым скарбом и мы уже было хотели отваливать в сторону автомобильной стоянки, как к нам вдруг направился вооруженный патруль во главе с полноватым прапорщиком в выцветшем мятом кепи в виде блина на голове. Я уже давно заметил, что они пристально наблюдали за нами. Я даже узнал того прапора, старшего патруля – совсем недавно он точно так же пялился на меня, сошедшего с бронепоезда, решая – снять с меня «бакшиш» или нет? Поэтому совсем не обязательно было ломать голову – зачем они идут к нам? Что ж, вот и встретились. Можно с лихвой вернуть «долг».
Патруль в составе старшего и троих автоматчиков браво подрулил к нам.
– Ваши документы, товарищи офицеры – неожиданно тонким, почти бабьим голосом, с видом большого одолжения, проговорил прапорщик.
Совершенно справедливо он пытался придать себе небрежно-деловитый буднично-усталый вид, однако в моих глазах это выглядело подобно тому, как дергают тигра за усы. Я отчетливо видел его левую щеку, которую пересекал неровный едва заметный шрам. Этот шрам слегка подергивался.
Однако я не стал форсировать события и, вызывающе глядя старшему в глаза, не очень-то дружелюбно отпарировал:
– Здесь поживиться нечем.
Нас было трое – я, Иван и примкнувший к нам Вова Трук, майор-спецназовец из нашего отдела. Их было четверо, к тому же все вооружены – трое бойцов-контрактников с автоматами за спинами, у прапора в кобуре – «макарыч». К чему эта комедия – я прекрасно знал. Патрульные хорошо понимали наметанным глазом, что у нас нет пропусков, поэтому можно было неплохо поживиться за наш счет. Зачем нам нужен громкий скандал за «почиканный самоход»? За это в группировке по головке не погладят. Так рассуждали они, но только не мы.
– Я так понял, документики мы показывать не хотим? – миролюбиво улыбаясь, спросил старший.
– Ты это видел, шкура? – хмуро кивнул Трук на свою нашивку о полученном ранении.
– Все ясно. Вызываем наряд – еще шире вымученно улыбнулся мне прапорщик своей резиновой улыбкой.
Однако он даже и не думал прикасаться к радиостанции, торчавшей у него из нагрудного кармана. Все было куда яснее. Щуплого Ивана они вообще в расчет не брали, а с нами двоими не составит большого труда справиться четверым откормленным псам. Я посмотрел в его желтые прокуренные зубы и неожиданно предложил:
– А что мы на людях-то стоим, бакланим? Пойдем, зайдем за сторожку. Чего тут баулами светить?
– Конечно, пойдем! – охотно согласился старший патруля, чем и допустил свою роковую ошибку.
Едва зайдя за кирпичное здание, с глаз людских долой, я повернулся к прапору, оказавшись с ним лицом к лицу. Справа к солдатам зашел Трук, слева – Иван. Патрульные и сами не поняли, как оказались в «вилке».
– Ну? – глядя на мой баул, вопросительно промычал старший.
Его одутловатое в мелких оспинках лицо, похожее на кусок копченого шпика, лоснилось от пота. В маслянистых глазах застыло легкое удивление. Его глаза встретились в упор с моими глазами, которые не предвещали ничего доброго.
– «Ну?» – выразительно переспросил я его, зло улыбаясь – Не «нукай», крыса, не запряг! Узнал меня?
Я успел заметить ужас, перекосивший его лицо, однако в следующее мгновение мощный хук справа в челюсть отправил его в глубокий нокаут. Я наверняка сломал ему челюсть, потому, как влепил от всей души, целя костяшкой среднего пальца, давно превратившуюся в каменный нарост, под левую нижнюю ямку подбородка. Тут же я схватил за голову рядом стоящего и ничего не успевшего сообразить патрульного, дернул к себе и резко «насадил» его головой на свое колено. Удар пришелся ему в лоб, поэтому он не сразу обмяк – пришлось добить наотмашь рубящим ударом в сонную артерию, минуя выставленные для защиты ладони. Про свое оружие он конечно с перепугу забыл. Затем, увидев боровшегося Ивана с третьим, оседлавшим его верхом, патрульным, я хотел было подскочить на помощь, но меня опередил Трук, оглушив патрульного коротким ударом в основание черепа. Мы кратко оглядели место схватки, длившейся всего три-четыре секунды.
– Ты хоть не убил его? – кивнув на валявшегося оппонента Ивана, спросил я у Вовы.
– Живой, боров. Шевелится… Я ж так, в пол силы.
– Угу… Чисто в воспитательных целях?
– А то! – широко улыбался Вова.
Трук был явно доволен и чрезвычайно возбужден этой неожиданной «разминкой», чего не скажешь про Ивана – тот, с широко раскрытыми от нервного перенапряжения глазами, дрожащим голосом нашкодившего школьника спросил:
– И что теперь, ребзя?
– Вытри кровь под носом – кивнул я Ивану – Так, парни – собирай оружие! Радиостанцию не забудьте у прапора! А то щас начнется кипеш. Быстро!
Тут из-за угла выскочил Медведь.
– Ну и где вас носит нелегкая?... О, ё!... – он удивленно осмотрел это импровизированное Ледовое побоище – Вы чё, братва? Меня не могли дождаться? Оставил вас всего на пол часа…
– Помогай, чего стоишь? – недовольно буркнул Вова – Видите ли, не дождались его... А трупы после тебя куда потом девать?!
Мы собрали три «Калаша», ПМ и портативную «мотороллу» с прорезиненной антенной.
– Валим отсюда! – скомандовал я и мы поспешно покинули поле боя, прихватив с собой «трофеи».
– И что мы будем со всем этим делать? – кивая на оружие, спросил Медведь.
– А ты что хотел, чтобы они щас пальнули нам в спины? – спросил я.
Мы сели в наш оперативный УАЗик, который только что пригнал Медведь.
– Гони, сынок! – скомандовал он водителю и машина резко сорвалась с места, оставляя за собой огромный пыльный шлейф.
Я оглянулся на станцийную сторожку. Из-за ее угла так до сих пор никто и не показался.
– Оружие – это реальный срок, ребята! – проронил Иван, размазывая кровь, шедшую из разбитого носа.
Я осмотрел его нос.
– Вроде, не сломан. Эй, водила! ИПП* есть?
Тот отрицательно покачал головой.
– Ты что, в аптечке огурцы для закуски возишь? Вата хоть есть?
– Есть! Там, под сидением аптечка!
Я сделал из ваты тампончики в виде беруш и запихал их Ивану в нос.
– И откуда в тебе столько крови, студент? С виду такой дохлый, худой – улыбаясь, покачал я головой – Веселое мы тебе день Рожденья устроили, а?
– Куда уж веселее! – замычал Иван – Лет на девять, не меньше!
– Не ссы, студент, прорвемся! – подмигнул я.
– Будешь потом своим курсантам в училище рассказывать, как ты гонял по Ханкале тыловых крыс! – перекрикивая рев двигателя, добавил общего хохоту Вова Трук.
Оружие мы скинули на ВВшном КПП группировки.
Но, на наше удивление, ни в этот, ни на следующий день нас никто не потревожил построениями, проверками и опросами. Спустя несколько дней после этого инцидента, вечером, мы зашли в курилку к брянским ОМОНовцам – попить пиво, покалякать о том, о сем. И, усевшись вдоль бортов под маскировочной сетью, услышали такую байку: якобы, близ ханкальского рынка был избит и разоружен патруль комендатуры.
– Да ну! – изобразив неимоверное удивление, округлил наивные глаза Вова Трук – Тут объявили бы тревогу на всю группировку! Экое ли дело – патруль разоружить?!
– Так, оружие нашлось – заявил худой рыжеусый рассказчик – их стволы трое здоровенных десантников на ВВшное КПП отдали.
– Так из-за чего тогда весь этот сыр-бор?
– А, понимаешь, комендачи их офицера, подполковника, командующему группировкой сдали – он по пьяни в фонтане купался. Ну, он там, конечно, навалял им маленько… Они его и сдали. Да вы слышали, наверное, он же из ваших!
– Ну-ну. Слышали.
– Так вот, мстит десантура. За своего мстит – комендачам! Иначе, на хрена морды патрулю бить и оружие забирать?
– Ну да. Хуже, пожалуй, позора и не бывает – получить в морду и лишиться оружия – хохотнул Трук, от чего и все заулыбались.
– Хуже? – смеясь, вытаращил свои серые глаза рыжеусый – Да ты, братец, знаешь, сколько они выложили вованам за стволы, чтобы этого самого кипеша не было?
– Ну?
– По барану за ствол! Вот те и «ну»!
Взрыв хохота наполнил тесную курилку.
Я тоже улыбался, но мне как-то не было смешно. Оно и понятно – кому война, кому мать родна. Кто-то в окопах гниет, а кто-то и на чужом горбу наживается. Но речь не об этом. Получили комендачи по морде и поделом им. Я думал о другом. Кто же мы тогда на самом деле, если уже друг с другом воюем? Пусть в такой форме – сломали нос, челюсть, отобрали оружие… Но ведь, какие-никакие, а все же «свои». Неужели Андрияшин был прав? Зачем они это делают с нами? И кем мы в действительности стали? Наверное, мы проиграем эту войну. Потому, что эта война – в наших душах.
Это раннее утро я, как обычно, начал с будничной полушутейной ругани с дежурным по отделу, немилосердно наседая и выцарапывая у него флеху* с инфой*. И когда я уже хотел, было прогнать его из-за компьютера, чтобы самому «добить» текучку, в дверном проеме возник обычно хмурый Мирослав, прервав нашу перепалку. Он остановил свой взгляд на мне.
– Зайди к шефу.
Я хотел было, не глядя, незаметно дать дежурному дружеского подзатыльника, но он, тоже не лыком шитый, пригнул голову к столу, и моя ладонь просто пролетела в воздухе, как буд-то я отмахивался от мух. И поскольку на меня смотрел Мирослав, я, сохраняя добродушную улыбку, двинулся в сторону выхода. Но едва он исчез в коридоре, мы бросились с дежурным навстречу друг к другу, принимая боевую стойку.
– Торро! Торро! – подражая мастерам испанской корриды, завопили мы.
– Эй, вы! Мучачо-с! – раздалось у нас за спиной.
Мы обернулись. В дверном проеме стоял полковник Саватеев. Красные от систематического недосыпа глаза его смотрели на нас удивленно, но не без тени смешливого удовольствия, с которым он некоторое время наблюдал за нашим потешным мини-боем.
– Извините, товарищ полковник. Это так, утренняя разминка… – виноватым тоном пробормотал я, искоса глядя на дежурного.
Дежурный же готов был лопнуть от смеха, но героическим усилием воли не издал ни единого звука. Однако похож он был на перекачанный гелием багровый воздушный шарик, а его выпученные глаза готовы были выскочить из орбит.
– Я, наверное, все-таки попрошу у начальника тыла выделить на наш центр пару гирь и гантель – очень естественно заявил Саватеев.
– Лучше олимпийскую штангу, товарищ полковник! – искренне попросил я.
– А вот вам, голубчик, это уже не понадобится – почему-то резко вдруг, как буд-то только этого и ждал, с готовностью парировал шеф – Для вас, юноша, есть отдельная работа. Чего-чего, а железа там в избытке.
– Вы это, простите, о чем, Евгений Борисович? – уже без тени шутки спросил я.
– Зайдите в мой кабинет, голубчик. Там вас ждут.
Я некоторое время подозрительно изучал непробиваемое выражение лица своего начальника, однако ни один мускул у него не дрогнул. Я, молча, вышел в коридор, минуя своего начальника, и без предварительного стука толкнул дверь в его кабинет. Кто бы там ни находился – он не являлся моим прямым начальником, поэтому я не особенно-то и церемонился с военным этикетом.
– Майор Савельев! – не очень-то дружелюбно и вызывающе громко бросил я в полумрак, где за столом Мирослава восседал незнакомый мне скучающего виду человек в черной лавсановой полевой форме натовского покроя без знаков различия и каких бы то ни было шевронов и нашивок.
Несмотря на то, что этот человек сидел за столом, я успел заметить, что он был габаритами покрупнее среднего, широкоплеч, с развитой мощной бычьей шеей и маленькими сломанными ушами борца. Волос был коротко острижен, оставляя на голове серебристый ежик, что свидетельствовало о том, что этот человек был совершенно седым. На вид ему было лет около сорока пяти. Он почему-то избегал смотреть мне в глаза, предпочитая при разговоре отводить взгляд в сторону.
– А неплохо здесь, – пропустив мимо ушей мое представление, являвшееся одновременно и приветствием, словно продолжая ранее начатый разговор, негромко ответил мне человек, красноречиво взглянув на темнеющий куб корпуса кондиционера, торчавшего в пластиковом окне.
Я прекрасно понимал тон этого неожиданного собеседника, которым обычно разговаривают чернорабочие пахари войны с представителями штабной братии. Мол, мы под пулями брюхом землю-матушку меряем, в то время как вы здесь севрюгу зазря трескаете своими столовыми приборами из своих белых штабных тарелок. И за что только вас Родина ананасами кормит?
Я посмотрел на кондиционер, на этого человека и, продолжая сохранять независимо-протокольный вид, вызывающим тоном заявил:
– И здесь не плохо, и в Москве не плохо. И вообще, везде не плохо, где еще нас нет.
– Вы часто бывали в Москве? – с неподдельным интересом вдруг спросил мой собеседник.
– Вообще-то, я думал, вы хорошо ознакомились с моей выпиской из послужного списка у полковника Верещагина, прежде чем решили вызвать меня на собеседование – очень к месту ввернул я.
– У Пиночета? Так, кажется, вы его называете? – впервые поднял на меня глаза этот человек, отчего я почувствовал, что меня, буд-то рентгеном прошили, буд-то острой тонкой пикой проткнули насквозь, до чего же был неприятен и испепеляющ этот убийственно холодный тяжелый взгляд темно-карих глаз.
Я, словно загипнотизированный, некоторое время стоял, не в силах чем-нибудь едким съязвить в ответ. Я стоял, словно вкопанный, словно пораженный молнией. Хороший прием! Ничего не скажешь. Он меня просто обезоружил.
«Э, да с ним и не потягаться! Далеко не простачок!» – быстро приходя в себя, подумал я. Однако меня еще больше разозлила его манера подавлять волю собеседника. Стремясь взять реванш за свою секундную слабость, я вызывающе-доверительным тоном сообщил, понизив голос:
– А еще нашего генерала мы называем «Дед». Он кормит котлетами с генеральского стола приблудную псину по кличке «Пуля», которую мы хотим убить. Представляете? Мы жрем тухлую капусту, а эта псина – котлеты! Надеюсь, у вас диктофон включен?
Человек вдруг раскатисто и неподдельно рассмеялся, окончательно сбивая меня с толку:
– Ыа-ха-ха!!! Уморил! За кого ты меня принимаешь?!
– За полковника Панаетова.
– Ты уверен?
– Я похож на клоуна?
– Хм! – собеседник не сразу перестал улыбаться, но потом, несколько удивленно качнув головой, протянул мне руку для рукопожатия – 1:1, согласен на ничью?
Я пожал теплую сухую и сильную руку, утвердительно кивнув головой.
– Куришь?
– Здесь не курят.
– Отлично. Пойдем, выйдем. Пройдемся.
– Зря, товарищ полковник.
– Что?
– Здесь прослушки тоже нет.
– Почему ты так думаешь?
– Иначе, мы бы давно закончили эту войну и разъехались по домам.
– Разбаловали вас тут особисты*, как я погляжу.
– Особисты контролируют вас. А нас они побаиваются трогать.
– Почему?
– Если нас пересадят, кто тогда воевать будет?
– Ну а если пересадят нас?
– Других наберут.
– Да?
– Наберут, наберут. А еще мы с ними водку пьем. Зачем же им нас сажать? Да и потом – наш Дед за такие финты просто им матку вырвет.
– Вот как?
– Товарищ полковник, скажите честно. Я вот эти вот справочки, которые по «бойкам» Мирославу срочно передаю, для вас делаю?
– Какие справочки?
– Бумажные такие. За ними обычно приходит загорелый двухметровый светловолосый дядька в такой же, как и у вас, черной «лавсанке».
Полковник Панаетов прекрасно понимал, о чем я. Поэтому я, нисколько не обращая на удивленный взгляд собеседника внимание, продолжал забивать гвозди в мнимый гроб нашей полушутейной словесной дуэли:
– Если вы пользуетесь нашей информацией и хотите сохранить инкогнито, то присылайте к Мирославу людей поскромнее габаритами и переоденьте своего посыльного хотя бы в пехотную «фауну»*. Или наймите тупого бойца из ОБМО, который даже под пытками вас не выдаст, потому, как не поймет, о ком или о чем идет речь. Я больше, чем уверен, что наш часовой разведывательной службы сверяет по вашему человеку свои часы.
Я победно глянул на полковника. Панаетов тоже, отдавая должное моей наблюдательности, однако ядовитым тоном печально заметил:
– Да, майор, ты действительно не такой простой, как кажешься на первый взгляд. Даже будет обидно, если тебе здесь где-нибудь прострелят твою умную голову.
– Ну, голову могут прострелить любому – тупому или одаренному. Пуля – дура, какая ей разница?
– Пуле – да, без разницы. А вот тому, кто ее пускает…
– Ну, вот мы, наконец, и подошли к главной теме нашего разговора, не правда ли, товарищ полковник? – скрестил я руки на груди.
Я уже давно успел понять, что полковник Панаетов, командир подразделения «тяжелых», как в бойце его подразделения, во мне не нуждался, иначе бы давно выложил, зачем пришел. Да и стал бы он для этого сюда переться, в разведывательную службу? Ну а если он медлит, якобы прощупывая меня, старается зайти издалека, значит ему нужно от меня совсем другое – информация. Ему нужно, чтобы я целенаправленно, избирательно, по интересующим его направлениям скрупулезно и кропотливо работал на всю его веселую компанию со всем своим аналитическим комплектом: оценками, выводами и черт знает, чем еще! Недурно иметь своего человека в самом сердце разведслужбы – в информационно-аналитическом центре. Его это очень бы даже устраивало, чего не скажешь про Саватеева и Мирослава. Они в своем хозяйстве не потерпели бы чужого, поэтому Панаетов и решил переговорить со мной напрямую. Так сказать – завербовать. Хм! Наивно с его стороны полагать, что я стану работать на них. У меня хватало и своей головной боли. А если они не желают меня причислить к своему «лику святых», то какой мне смысл сотрудничать с ними? Именно поэтому я вел себя так вызывающе, спекулируя на разведывательной информации, которую и так, по просьбе Мирослава, готовил для них.
– Пойдем, все-таки, на свежий воздух – поднимаясь из-за стола, предложил Панаетов.
– Трудно назвать воздух свежим, если через час в тени будет плюс сорок, – саркастически улыбнувшись, хмыкнул я – Однако пойдемте, у нас тут есть одно место.
– Н-да… А все-таки, хорошо тут у вас – кондиционер. Тишина…
– Не все то золото, что блестит.
Я повел полковника в нашу курилку, спрятанную под маскировочной сетью за модулем разведслужбы. Там, усевшись на лавку, я с видом фокусника, точь-в-точь, как это делал Мирослав, ловко достал из-под стола банку «Бочкарева» и протянул ее Панаетову.
– Нет, спасибо – замотал тот головой, словно я ему предложил попробовать на вкус болотную жабу.
Я ничего другого и не ожидал, поэтому, равнодушно пожав плечами, так же быстро спрятал банку обратно под столешницу и не спеша закурил, ожидая начала разговора. Но Панаетов не очень-то и торопился начинать беседу. Не знаю, может у него и была прорва свободного времени, но меня ждала лавина работы. Поэтому я начал сам, недвусмысленно намекая на собственное положение:
– Товарищ полковник, я отдал должное вам, вашим погонам и вашей должности. Я уважаю вас, ваше подразделение и ваших людей. Вы, конечно, меня извините, но давайте не будем заниматься «воздушными боями»*. Багратион, я полагаю, рассказал вам немного обо мне, что должно сэкономить нам время. Однако то, что я вам нужен не в качестве «волкодава» – я это уже успел понять. Зачем тогда я вам понадобился?
– Ну вот, – печально покачал головой полковник – вопросы должен был задавать тебе я, а ты все ставишь с ног на голову.
– Ну, я же не ваш подчиненный, могу себе позволить такую роскошь – выпуская из ноздрей облако табачного дыма, улыбнулся я.
– Хорошо. Я не буду кривляться. Скажу откровенно: нам нужна информация. То, что у нас есть – недостаточно для результата.
– С каких это пор ваша контора стала нуждаться в информации?
– Ну, это вопрос немножко не твоей компетенции.
– О чем разговор? Можете меня пришить после этой беседы.
– Алексей, так, кажется, тебя зовут? Ты же сам просил не заниматься словоблудием.
– Да понял я все. Вашего очередного агента накрыли и прислали вам его голову с нарочным. Так?
Панаетов молчал, даже не удостоив меня взглядом.
– Я даже могу попробовать угадать, какого бандглаваря вы разрабатываете. Хотите?
– Не сомневаюсь в твоих способностях.
– Тогда почему вы через командующего не хотите оформить наше сотрудничество?
– Работа через официальный канал приведет к утечке информации, а это как минимум очередной провал: новые жертвы, расправы, даже гибель моих людей. Понятно тебе?
– Но я-то чем могу вам помочь?
– Мне надо материал вот по этим людям.
Панаетов передал мне небольшой листочек в клеточку, вырванный из записной книжки. Там было написано несколько фамилий фигурантов. К каждой фамилии прилагались несколько ключевых вопросов, типа: родился, крестился, учился… В общем, основные направления стандартного досье.
– И это все? – искренне удивился я – Да с этой работой справился бы простой «барабан»*!
– Все-то, да не все. Прочитал?
– Прочитал.
– А теперь смотри сюда – полковник быстро достал из-за пазухи кусок «портянки» генштабовской карты, сложенной «лицом» в нужном месте и ткнул пальцем – меня интересует этот район.
Я заглянул в карту и сразу же понял, что речь идет о центральной части Ножай-Юртовского района.
– Во-первых, мне нужно знать здесь оперативную обстановку: кто, сколько, где и почему. Во-вторых: используемые маршруты, базы, пособники…
Мы одновременно взглянули друг на друга и, поскольку наши лица находились очень близко, склонившись над картой, я мог детально разглядеть строение радужной оболочки глаз Панаетова.
– …и в-третьих: не проще ли их просто взять и привести сюда за хобот? – без тени усмешки спросил я.
– То есть?
– То место, куда вы ткнули пальцем, называется осиное гнездо. Мне неделю надо собирать данные, чтобы дать вам более-менее вразумительный ответ. А вы: «базы, маршруты, пособники»…
– Ну а что сейчас можешь сказать?
– Сказать – про что? Вы хотите их просто завалить всем хлевом или провести «точку»*? В любом случае, вам отсюда не выбраться живыми. Это – горы.
– Ну, это уже наша забота. Так, что скажешь?
– Ну, навскидку… Мадаев и Исбахиев здесь уже давно не проявлялись. Надо полагать, отошли на отдых или в мир иной. Джабраилов, Якубов Усами и Якубов Ризван навряд ли попрутся сюда. Ихние маршруты: Дарго, Гуни, Элистанжи, Агишбатой… – это вас навряд ли заинтересует. Тут вам точно кранты будут. А вот Бимурзаев Апти, «Халид»*… Здесь, южнее Малые Шуани есть одно место. Я вам подготовлю один любопытнейший материальчик – буквально вчера на него наткнулся, совершенно случайно.
– Что за «материальчик»?
– Понимаете… Тут как-то в одной сводке промелькнул один человечек, некий Ахьядов Манзар, если не ошибаюсь – пятьдесят четвертого года рождения, подозревается в активном пособничестве боевикам. Так же является их проводником. И все бы ничего, но у него есть небольшой отдельный хуторок к юго-востоку от Шуани.
– И что?
– Как, что? Идеальное место! Надо бы проверить. Тем более, данные совершенно свежие.
– Проверим. Материал давай.
– Дурное дело – не хитрое.
– Что еще?
– А что еще? Я ж сказал, что вам тут каюк. Проводник вам нужен. Запрут вас и передушат, еще до рассвета.
– Ну, это еще бабка надвое сказала – пряча карту, пробормотал Панаетов.
– Я так понимаю, вас интересует Шуани потому, что у вас там есть надежный источник?
– Как раз голову этого самого «источника» нам и прислали, как ты сам выразился. Но мы уже неплохо изучили этот район. Давно здесь работаем. Не хотелось бы именно сейчас менять направление. Это ж уйма времени уйдет: по новой врастать в обстановку, изучить все маршруты, особенности, связи… Ты не представляешь, какой это гигантский объем работы.
– Зачем же менять? Надо попробовать заиметь новый источник.
– Ишь ты, скорый какой! Только они почему-то не выстраиваются к нам в очередь.
– Ну, еще бы! Кому ж охота проснуться и найти собственную голову в тумбочке? А по Ахьядову я вам немедленно справочку подготовлю. Интересный вариант, я думаю – вам стоит попробовать.
– Н-да, заманчиво. Ну-с? Ладно… Иди, работай. Я тебя сам найду, как понадобишься.
Я поднялся. Мы пожали друг другу руки на прощание. И тут Панаетов вдруг, задержав мою руку, серьезно спросил:
– Это правда, что так легко было вычислить моего человека в вашей разведывательной службе?
– Хотите, пойдемте, спросим у часового? – серьезно предложил я.
– Да нет уж. Почему-то я тебе верю.
Полковник хмыкнул и поспешно вышел из курилки, задев головой маскировочную сеть. Вскоре его мощная фигура скрылась за углом модуля разведывательной службы. Я некоторое время наблюдал за ним, пока он не исчез, затем уселся на лавку и снова закурил.
И что теперь получается? Я становлюсь объектом утечки информации для аналитиков Панаетова. Наш генерал, Дед – кадровый офицер ГРУ; командующий группировкой – генерал внутренних войск; силы спецопераций подчиняются министерству обороны; группы спецназа – МВД; бандглаварей разрабатывает ФСБ. И все эти люди конфликтуют между собой. Я, получается, не между двух огней, а просто под перекрестным огнем со всех направлений. Борьбу с боевиками, которую ведет группировка, можно сравнить с телегой, которую в разные стороны тянут лебедь, рак и щука. А посреди всего этого – я и не дай Бог, кто-нибудь прознает о моих связях с «тяжелыми». Черт! Я просто влип в историю и теперь не знал, как из всего этого выпутаться. Единственный человек, который прекрасно знает о моих связях с Панаетовым – это Мирослав. Я ему даже завидовал. Человек с железными нервами. Передавая ему материалы для Панаетова, я внимательно за ним наблюдал – ни один мускул не дрогнул на его лице. Интересно, как он спит? Его не мучают кошмары? Как минимум, он рискует своей карьерой. Дед его просто порвет на британский флаг. А полковник Саватеев, если и догадывался, то превосходно делал вид, что ничего не знает. По крайней мере, он вполне оправдывал свое прозвище ГБИ* и был захвачен своей очередной идеей кабинетного реформирования: устраивал нам очередные разносы и выволочки по поводу неточностей в донесениях, сводках и справках, заставлял переделывать все материалы, без конца назначал время очередных неожиданных совещаний, летучек, «пятиминуток» и прочих управленческих штучек для мелких текущих разборок. Это отнимало у нас уйму времени.
Но вскоре произошло событие, которое само по себе изменило всю мою работу в разведывательной службе. Данное обстоятельство послужило тем толчком, тем импульсом, что заставило меня по-новому взглянуть на эту войну, на то, чем мы занимались много лет и что заставило меня задуматься над такими вещами, о которых мы раньше просто не подозревали.
В то утро я, как обычно, пришел в разведслужбу очень рано. В это время как раз заканчивалось совещание у командующего группировкой и вскоре в коридоре нашего модуля раздавался истошный вопль дневального: «Внимание на командном пункте!» – это означало прибытие с ЦБУ* злющего-презлющего Деда, который в очередной раз в пух и прах с кем-то разругался. Затем в коридоре начинали ухать тяжелые и торопливые шаги офицеров, окрики, шум, одни словом – начинался очередной «день хомячка», ничем не отличающийся от предыдущего. Казалось, время у нас здесь в кабинетах совсем остановилось и, чтобы убедиться в противном и совсем не сойти с ума, нужно было просто выйти на воздух, к солнцу, к людям, обсуждавшим в курилке какие-то совсем обыденные вещи: кто приехал-уехал, где кто и с кем подрался или на какое число назначен командующим очередной строевой смотр. Однако в этот раз все было тихо. Я даже часы сверил – не ошибся ли я во времени, прибыв на работу? Но нет, все шло, как надо, за исключением странной тишины в коридоре – совещание у командующего по непонятным причинам затягивалось.
Я пил кофе и размышлял. Почему именно мне лезли в голову эти тревожные мысли – можно было легко понять. Причин задержки совещания было немного. Это, как правило, дерзкий вооруженный налет боевиков, провал разведчиков в горах или нечто подобное, из ряда вон выходящее, случившееся за истекшую ночь. Бывали случаи, когда полностью гибла вся разведгруппа в поиске по банальной причине сна наблюдателя на посту. По этому поводу наш начальник отдела, танкист Андрей говорил: «Танки встали – расстрелять зампотеха! Противник разбит – молодец замполит!». А в нашем случае – всегда виноваты разведчики: проспали, проморгали. Наш Дед говорил про нас: «дикие люди». Командующий группировкой вообще был краток и категоричен характеризуя нас, как: «стоя рожденные». Однако при любом чрезвычайном происшествии мы первыми узнавали о факте свершившегося и потому работы у нас прибавлялось вдесятеро. К тому же нам давно бы уже мылили шеи, пинали, орали, придавая ускорение и мы бы узнали о себе очень много нового и увлекательного, а выражение типа: «стоя рожденные», было бы самым милым и замечательным наравне с прочими всевозможными эпитетами, которыми так богат армейский жаргон нашего высокого начальства. Одним словом – здесь бы был самый, что ни на есть эпицентр исконно славянского диалекта, на котором разговаривают взрослые военные дядьки при осуществлении разносов подчиненным, причем у русских исконно принято при сходных обстоятельствах прежде выносить все образа святых великомучеников. Чего-чего, а кричать в армии умеют. Но на мое удивление ничего этого не было.
Я, скучая, зашел к нашему дежурному по отделу.
– Флешка у Мирослава, я тут ни при чем! – предупредительно выпалил он, завидев меня в дверях.
– Да хрен на нее. Не знаешь, чего они там застряли? – хмуро поинтересовался я, кивая в сторону ЦБУ.
– Фиг знает.
– Ночью ничего такого не было?
– Нет. А ты чего испереживался?
– А, – махнул я рукой – работать надо, а никого нет…
– Так радуйся, дурило! – широко усмехнулся дежурный – Тишина, покой. Что еще для хорошей жизни надо?
– Угу. Бабы только не хватает.
– Да, – мечтательно подпер голову руками дежурный – последнее время я стал замечать, что начал засматриваться даже на местных крокодилов.
– Тебе за местного крокодила ее аул обе головы отрежет!
– Сентиментальный ты стал. С тобой неинтересно.
Я вышел в курилку. Не в нашу – в общую. Что и говорить, в общей курилке иногда новостей узнаешь гораздо больше и полнее, чем из поступающих сводок и донесений. Это правда. Два майора в дальнем углу лениво перекидывались фразами о сырой погоде в Чите, подполковник с помятым лицом рассказывал молодому капитану – похоже «замполиты», передающие друг другу должности – про исчезнувшие шахматы и аккордеон. Потом в курилку отрывистыми шагами вошел еще один подполковник и со всего размаху, резко, наотмашь бросил на лавку свою кепи.
– Да пошли они все на х…! – выкрикнул он и шумно уселся, зыркая злым взглядом по сторонам.
За ним вбежали еще несколько офицеров.
За дощатым забором, со стороны батальона связи, неугомонно рокотал дизель, питая своим генератором стационарные радиостанции штаба группировки. Однако я прекрасно слышал разговор вошедших офицеров. Тот, который бросил кепку, только что разговаривал со штабом своего подразделения, очевидно входящего в состав 58 армии. Он пробыл в Чечне уже восемь месяцев, а ему сказали, что его смена будет не раньше, чем через четыре месяца. 58 армия находилась в горах, на границе с Грузией и в связи с осложнением обстановки в регионе, командующий армией отменил офицерам все отпуска, поэтому очередная смена данному подполковнику не приедет и он застрял здесь на неопределенное время: может, на пол года, а может и на год. Я его прекрасно понимал – нет ничего хуже, выслужить полный срок командировки и не дождаться смены. Незавидная ситуация, ничего не скажешь. Подполковник чуть не плакал. Летели под откос не только какие-то планы, а и вся личная жизнь.
– Я нажрусь! Сегодня же! – выкрикивал он – И пусть меня отправляют отсюда к чертовой бабушке! Надоело все! Не могу больше!
Офицеры, кто как мог, успокаивали его, окружив подполковника заботливой стайкой.
«Ну вот, еще один подполковник Андрияшин – грустно подумал я – Что же они с нами делают?».
Знакомый рев дневального «Внимание!..» со стороны нашего модуля вернул меня к суровой действительности. Я поднялся, бросил в кривоногую урну недокуренную сигарету и быстро зашагал в направлении нашего модуля. В коридоре уже начинался легкий «рабочий кипеш»: во всех направлениях торопливо сновали озабоченного вида офицеры, слышались команды, окрики, звенели телефонные звонки, слышалась обычная ругань – в общем, все, как всегда. Хотя, нет… Перед самой своей дверью я нос к носу столкнулся с Мирославом. Вид у него был несколько иной, чем обычно. Я бы сказал, немного взъерошенный. Длинная черная, как смоль челка спадала на глаза, худое лицо было бледнее обычного, серые глаза горели каким-то непонятным злым огоньком, который я не замечал прежде.
– Где тебя носит?! – резко прошипел он.
Я показал было рукой в сторону курилки, но ничего ответить не успел – из кабинета нашего генерала раздался истошный вопль Деда:
– Саватеев, я долго буду ждать?!
Мирослав буквально втолкнул меня в наш кабинет и спросил почти шепотом, обжигая мне лицо своим жарким дыханием:
– Ты передавал Панаетову какие-нибудь материалы?
– Да. По Ахьядову. Фигурант по Бимурзаеву…
– Черт! Почему меня не предупредил?!
– Что случилось?
– Ну, братец, ты влип! Сейчас, на совещании у командующего, Панаетов предложил одну разработку по Бимурзаеву и понятное дело – оперировал этим документом, с материалами из досье по Ахьядову.
– И что?
– Командующий передал документ Деду, поручив обеспечение операции нашей службе. Ты понимаешь, что подумал Дед, получив в руки материал, происхождение которого …
Дальше можно было не объяснять. Я ничего уже не слышал. Я все понял и к ужасу своему я почувствовал, как немеют у меня ноги, темнеет в глазах, а во рту появился металлический привкус – обычно так бывает, когда понимаешь, что сейчас произойдет что-то ужасное и неотвратимое. Например, получишь по морде. Но это было бы самое безобидное, что могло сейчас произойти со мной. Черт! Как же так? Как Панаетов так мог меня подставить? Вольно или невольно – он подставлял тем самым под удар не только меня, а и Мирослава, даже Саватеева! И я прекрасно понимал, зачем Дед орал на Саватеева.
– Меня ищет? – кивнул я в сторону кабинета Деда.
– База данных по материалам только у тебя…
Мы несколько секунд смотрели с Мирославом друг на друга в упор. Я даже подумал, что, наверное, много баб бегает за ним – смазливый он, хоть и нелюдимый. Я знал, чего ждал от меня Мирослав. Поэтому я и сказал ему то, что он не мог сказать мне сам:
– Я это сделал, поэтому я сам и отвечу. Больше никто.
Я хотел было протиснуться между ним и косяком двери, направляясь в кабинет к нашему генералу на расправу. Но Мирослав вдруг придержал меня, схватив за китель. Он, молча, протянул мне руку для рукопожатия. Потом тихо пробормотал: «Удачи, брат!».
Расправа была на удивление скорой и непродолжительной. Не было длительных нравоучений, разбирательств и сокрушительных тирад. Я зашел и представился Деду. Но он и так прекрасно знал меня в лицо, по тысячу раз на дню видевший меня и сталкивавшийся со мной, то у «космонавтов», то на КОПе, да и всевозможные аналитические справки я ему часто заносил лично. Даже бывало, он вызывал к себе не Саватеева, а меня, что явно заставляло нервничать моего собственного шефа. Ревность, наверное? Но сейчас полковник Саватеев предпочел бы сидеть именно в своем кабинете, а не стоять со мной рядом навытяжку перед взбешенным генералом.
– Твоя работа? – швырнул мне знакомый листок Дед.
– Так точно, моя.
– Саватеев! Если надо что-нибудь загубить, то это надо поручить твоим болванам! Я вас начинаю бояться! – тут же, как по команде, заревел своим сорванным фальцетом генерал.
Потом он снова переключился на меня:
– А ты что можешь сказать, дикий мальчик? Я думал, у меня тут только особый отдел в грязном белье способен копаться. Ан – нет! Засел-таки Штирлиц доморощенный! Поглядите-ка: «Юстос – Алексу»! Саватеев, а ты кто в этой веселой компании? Профессор Плейшнер? Пастор Шлаг? Ну?!
Пока Дед пополнял свежим воздухом свои легкие, борясь с одышкой, я умудрился вставить:
– Товарищ генерал-лейтенант, это моя работа. Полковник Саватеев был не в курсе.
– Да полно те! Какие мы честные – всю вину берем на себя! Я щас тебя под трибунал отдам, чтобы другим неповадно было. Ты ж воевал! Как ты мог?
В кабинет вошел полковник Верещагин. И, наверное, очень кстати. От Саватеева не было никакого толку – он вспотел даже при относительно низкой температуре, созданной генеральским кондиционером. Пот струился у него по щекам, а выражение лица было такое, которое обычно бывает у первогодок при «обкатке» бронетехникой. Да и у меня вид был далеко не залихватский – чего кривить душой? Самое время нижнее белье менять. Да и что тут скажешь в свое оправдание? Да, наш Дед был в глупейшей ситуации, когда документ его службы вдруг ему же привселюдно передали от человека, не имеющего никакого отношения к военной разведке. Этим его извечный оппонент, командующий группировкой, на потеху всем его врагам высшей штабной номенклатуры, с которыми он вел непримиримую войну, просто положил на лопатки. Он его одним движением уничтожил в глазах всей этой высокопоставленной компании откормленных самодовольно ухмыляющихся мужей. Как говорят экономисты в подобных случаях: котировки его акций на торговой бирже упали на порядок пунктов. А вместе с этим «просела» и вся разведывательная служба. Да, натворил я дел. Впору просто выйти и застрелиться. Но Пиночета потому уважали и ценили, что он всегда появлялся в нужный момент в нужном месте. Его обветренное загорелое лицо с неестественным мраморным отливом не выражало особых эмоций и трудно было предположить, о чем он думает в настоящий момент.
– А вы мне его отдайте, товарищ генерал-лейтенант! – невозмутимым тоном предложил Верещагин – Уверяю, мало ему не покажется.
– А ты что, защищать его сюда пришел? – скрипучим голосом засипел Дед – Тоже мне, Тимур и его команда!
Однако яд у него уже кончался и он заметно поубавил свой агрессивный пыл. Вскоре меня и вовсе выставили за дверь, в коридор. Пока решалась моя судьба, я не спеша навел себе кофе и, немного отхлебнув из чашки, с обреченным видом поплелся в «нашу» курилку. Весь отдел со скрытым интересом наблюдал за моими действиями. На задворках нашего рабочего модуля я неслышно пробрался за маскировочные сети. В самый раз было хрястнуть о лавку своим кепи и заорать: «Пошло оно все на х…! Не могу больше!». Однако «синдром Андрияшина» на меня почему-то не действовал. Я достал из-под столешницы банку «Бочкарева» и стал внимательно рассматривать товарную марку.
– Что, Толян? – спросил я у банки – Ты бы так и сделал? Сдаться? Сломаться? Нет.
Я бросил «Бочкарева» обратно под столешницу.
«Хрена вам лысого!»
Я заметил, что у входа в курилку возникли Мирослав, Андрей, Вова Трук, дежурный, потом протиснулись Медведь с Иваном, подошли еще ребята из нашего отдела… Все стояли и смотрели на меня.
– Ну и чего мы тут уставились? – недовольно буркнул я – Может, пистолет бы мне принесли с одним патроном?
– Так, расходитесь, граждане убийцы, по своим пещерам! – подняв руки вверх, с видом мальчика-глашатая заявил Медведь – Кина не будет!
Мирослав подсел ко мне, закурил. Выпуская дым, негромко спросил:
– Ну?
– Не знаю. Грозил трибуналом.
– Это – хрен. Зачем ему это?
– Да просто выкинет он меня с позором на Родину, с билетом в кармане в один конец, вот и все. Без трибунала – я вдруг засмеялся – А вы, товарищ подполковник, все сокрушались: «Две недели на подготовку для замены!»…
Мы оба грустно улыбнулись, вспомнив наш давний разговор в этой же самой курилке. Да, вроде и много времени прошло и, как буд-то это все было вчера.
– Жаль – покачал головой Мирослав.
– Чего, жаль?
– Специалиста такого терять жаль. Саватеев в тебе души не чаял, даже к медали представить хотел.
– Да ну!
– Ну да. Все нарадоваться не мог, как повезло с тобой.
– Вот и нарадовались. Самое время подковы сдирать.
Вскоре, как я и предполагал, меня вызвал к себе полковник Верещагин. Он нисколько не изменился с момента нашего с ним знакомства и последнего достопамятного разговора. Он так же сверлил меня своими маленькими глазами-буравчиками. А глаза у него были миндалевидного разреза, что свидетельствовало о его не русском происхождении. Да и по характеру он был довольно-таки крут и вспыльчив. Была у него и своеобразная манера общения – разговаривал он громко и резко, как буд-то его собеседники были контужены и страдали неважным слухом. А может, сам он был контужен. Хотя – навряд ли. Я думаю, таким образом, он подавлял волю подчиненных к ненужной патетике и всевозможной дерзости, что присуще офицерам главка. По крайней мере, никаких нашивок о ранении я у него не видел. Однако Верещагин являлся еще и офицером разведуправления, поэтому, зная все эти подводные течения и скрытые камни подковерной борьбы, он и заступился за меня, так по-глупому влипнувшему в эту пренеприятнейшую историю.
Мы сидели друг напротив друга: Верещагин в своем кресле, за столом, я – на стуле у основания его Т-образного стола.
– Чаю хочешь? – вдруг спросил он меня.
Я удивленно поднял на него глаза.
– Спасибо…
Он включил алюминиевый электрочайник, отослал «погулять» на свежий воздух женщину-делопроизводителя, которая без конца таращила на меня свои испуганные глаза – больная она, что ли? – и мы остались одни в кабинете, слушая, как шумит, закипая, в чайнике вода.
– Ты хоть понял, из какого гавна я тебя вытащил? – поинтересовался Верещагин, прохаживаясь мимо меня туда-сюда по кабинету.
Я опустил голову и, пожав плечами, негромко ответил, словно размышляя вслух:
– Ну, военный трибунал – это, конечно, слишком… Но из армии – выгнали бы. Без пенсии.
Верещагин остановился напротив меня, подумал немного, потом сел рядом со мной.
– Да хрен с ними, с трибуналами, пенсиями. Это все можно как-то пережить. Не ты первый… К сожалению. А вот позору несмываемого, в котором тебя бы вываляли? С этим как жить?
Я прекрасно все понимал и мне объяснения не требовались. Но, желая поддержать беседу – когда еще бы представилась такая возможность поговорить в таком неофициальном формате с грозным и неприступным Верещагиным? – я спросил:
– Почему все так происходит? Я же не «духам» инфу сливал? И не ради себя…
– Эх, вы!.. Пацаны вы, пацаны… – полковник поднялся, подошел к окну и, закуривая сигарету, негромко сказал – Пойми одну простую вещь. Мы все здесь заложники одной большой игры. У тебя на карте стоят жизни твоих парней, у них – Верещагин неопределенно кивнул куда-то в сторону вверх головой – карьера, должности, погоны. Если ты нечаянно попадешь в жернова этой мясорубки – тебя просто тут же перемелют и не подавятся, можешь в этом не сомневаться. И никто не посмотрит на твои прежние заслуги и награды. Сегодня ночью ты уничтожишь в засаде бандгруппу, а завтра утром тебя арестуют за расстрел мирных жителей. Про Ульмана, надеюсь, слыхал?
– Слыхал.
– А ты знаешь, сколько мы вытащили таких вот «ульманов»? Нет? А сколько не вытащили? Помнится, в 2001-м году твоя группа попала в засаду под Чечен-Аулом? Так?
– Так точно.
– Сколько ты тогда потерял своих людей?
Я хмуро засопел.
– И кто к тебе потом в гости приходил, когда тебя едва вытащили? С ложечки еще кормили. Следователь военной прокуратуры? Думаешь, пожелать скорого выздоровления? Или тебе припомнить Аргун? Август месяц. Когда один уважаемый генерал сдал вас там всех с потрохами и вы чуть ли не с боем прорывались на Ханкалу. Ну?
Я молчал. Мне было что сказать, но я молчал. Верещагин был прав.
– То-то же – немного распалившись, отрывисто, но не громко говорил Верещагин. Затем он, приблизившись ко мне почти в упор, зашептал мне в лицо – И всем высоким звездам плевать на твой приказ и на твою работу. И на тебя плевать! Если потребуются козлы отпущения, то их найдут. И ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что все мы здесь вне политики. Хрена лысого! Если понадобится – за тобой придут, упакуют и – поминай, как звали! В лучшем случае ты станешь частью истории, в худшем – частью удобрения и о тебе никто никогда не вспомнит. Понял?
– Понял.
– Ты – винтик этой машины, часть системы и с тебя спрос особый, потому, что ты еще и разведчик! Уясни это, как боевой устав, как «Отче наш», как теорему Пифагора. Все! Тема закрыта.
Верещагин выпрямился и, вздохнув, уселся на свое место. Затем он разлил по чашкам кипяток, бросил мне пакетик «Принцессы Нури», пододвинул жестяную коробочку с сухпаевским рафинадом. Мы, размешав сахар, стали потихоньку прихлебывать из своих чашек, поминутно оглядываясь на распахивающуюся входную дверь – там то и дело возникал то один, то другой офицер, но, наткнувшись на колючий взгляд Верещагина, понятливо исчезали обратно в темном и шумном полумраке коридора.
…Мирослав, Вова Трук, Медведь, Иван и я сидели в курилке, возле нашего жилого модуля и, прихлебывая баночный «Бочкарев», провожали глазами последние лучи заходящего солнца, которое уже катилось по гребенчатому хребту-неборезу, готовое нырнуть в его холодные недра. Еще один день этой бестолковой войны уходил в историю, а правильнее сказать – в небытие. Потому, как никто его больше не вспомнит, разве что он оставит свой след в виде сухих формулировок суточных сводок и разведывательных донесений. Не вспомнит о нем, ни Дед, пожертвовавший сегодня определенным количеством мозговых клеток, которых у него и так немного осталось; ни Верещагин, спасший меня от окончательного разгрома и несмываемого позора; ни даже Мирослав, сидевший сейчас рядом со мной на лавке и как обычно молча, наблюдавший за всем происходящим. Мой баул был собран. Очень скоро я должен был убраться вслед за солнцем – в горы. Обо всем было уже переговорено, про все договорено, обмен телефонными номерами и домашними адресами осуществлен. Настали такие минуты, при которых в ожидании расставания просто говорить уже было не о чем. Наступила длительная пауза. Наступал такой момент, при котором обычно людям хотелось помечтать-погрезить, благо – обстановка к этому располагала: красивый закат, тишина, пиво и… тоска по родным местам, близким людям, элементарным человеческим условиям и простой мирной жизни.
– А что, ребзя, я однозначно, когда уволюсь из армии, открою свою СТО – заговорил Медведь – У меня кореш, он по этой части специалист от бога! Я тут прикинул котлету к носу – бабла хватит. Дачу продам, кое-что из имущества заложу. Составлю бизнес-план, гранд возьму.
– Гранды берут от Президента, а ты, балбес, залезешь в ссуды – кратко резюмировал Трук – Прикинь лучше, сколько бабла с тебя государственный рекет сдерет, а потом и бандитский.
– Что?! Да хрен им по всей морде! Пусть только сунутся!
– Ну-ну, – невозмутимо ухмыльнулся Вова – оборону думаешь держать? Там тебе не Чечня, быстро рога пообломают. Миша-бизнесмен. Ну, анекдот!
– Ну, ты-то, небось, не в армию Спасения намылился?
– А я, братцы, торговать подамся. Подержанными «иномарами». Благо, у нас в Хабаре* с этим полный порядок. Правда, можно и на бандитскую пулю нарваться. Но хуже, чем здесь уже не будет. А жить, как прежде уже не имеет смысла. Чересчур тихо и правильно. Верно, кадет?
Это он к Ивану обратился. Но Иван как буд-то его не слышал, наблюдая за огромным солнечным диском. Солнце из-за искажения атмосферной рефракции приобрело форму огненного овала с ярко очерченной границей, уже погрузившись своей нижней частью за горный хребет. Однако восходящие потоки раскаленных за жаркий день воздушных масс скрадывали его нижнюю кромку, делая ее бесцветной, отчего казалось, что солнце погружается в море. Я подумал, что сидели бы мы сейчас не здесь, под городом Грозным, а где-нибудь на пляже морском, под Ялтой или Сочи. Крик чаек, пустеющий пляж, запах готовящегося на древесных углях шашлыка. И вдруг Иван, все это время молчавший, словно читая вслух мои мысли, сказал:
– А я бы хотел купить домик на берегу моря. Правда, я никогда в жизни на море не был. Пригласил бы вас всех к себе в гости и вот точно так же сидели бы мы вечером и несли всякую хрень, которая взбредет нам в головы, попивая бочковое нефильтрованное пиво.
Я посмотрел на его длинное худощавое светловолосое совсем еще юное лицо. На его щеках проступали едва заметные крошечные конопушки, делавшие его совсем еще мальчишкой. Его по-прежнему всерьез никто не воспринимал и каждый считал своим долгом защитить его от кого бы то ни было или как-то прикрыть, при этом поучая жизни. Даже Верещагин, не смотря на то, что он являлся «направленцем» по спецназу, избегал посылать его на операции в горы, хотя сам лично ходил туда с разведгруппами регулярно. Ивана это поначалу здорово злило. Но он потом смирился с этим или сделал вид, что смирился. Но иногда он нет-нет, да и выдавал такую фразу, что стоило удивляться, как быстро он все схватывает на лету. А на войне по-другому и нельзя было. Все мы так и прошли свои окопные университеты. А Иван, наверное, знал, чувствовал, что ему все-таки предстоит нелегкое испытание, тот тяжелый и единственный бой, который случается только раз в жизни.
– У, Ваньша! – покачал я головой – Ты стал говорить прямо, как я! Тебя что, сырым мясом кормят?
– Отвали от ребенка! – не замедлил вставить ущемленный в своих коммерческих способностях Медведь – Таким, как ты – грязным убийцей – он не станет!
Мне здорово запали слова Ивана в душу. Он еще не был испорчен этой окопной грязью, черствостью, душевным холодком, он еще не был подвержен тому заразительному вирусу, которым были заражены все мы со своим искаженным восприятием действительности, уже занятой своей личной жизненной позицией и тех догм, которые мы уже воспринимали, как свой собственный идол поклонения. У него вместо идеалистического тотема в глазах стояло море и он видел там домик на берегу, то пристанище, где лечат израненные души и больной разум. Но откуда ему было знать про все это? Про домик, море? Как он узнал?
Потом к нам подошел патруль. Старший патруля сделал нам замечание об употреблении запрещенных напитков на территории группировки. Но Мирослав подозвал его к себе и что-то ему тихо сказал, после чего патруль тут же убрался подальше от нас. Что он ему сказал – я не слышал. И не переспросил ни сейчас, ни потом. Потому, что на следующее утро, еще задолго до восхода солнца, я улетал на вертолете с ВПШГ* в сторону Веденского ущелья. И я уже знал, чувствовал, что большинство из этих ребят я уже не увижу. Никогда.
Правильно сказал кто-то из наших разведчиков о закулисных придворных скандалах нашей конторы: если сегодня ты по графику виноват, то завтра об этом никто и не вспомнит. Так оно и было. Прошло с десяток дней, которые я провел в расположении одного из отрядов спецназа, дислоцированного в горах на «дальнем рубеже», занимаясь боевой и тактико-специальной подготовкой личного состава разведгрупп. Занятия по военной топографии, элементам спецразведки и по тактическому применению спецоружия и ночной оптики частично сняли с меня непонятное бремя гнетущего ожидания чего-то страшного и неотвратимого. На удивление и в такой глуши я повстречал немало людей, с которыми приходилось работать «по бойкам» в предыдущих командировках. А в расположении одной из групп спецназа, под Центороем, где на базе ВПУ* мы пополняли все необходимые запасы из материально-технических средств центроподвоза, я встретил одного офицера, группу которого мы вытащили в ночном бою в Грозном, в марте 2001. Я даже не знаю, как он меня умудрился узнать. Хотя правда – я маску тогда не носил, да и кромешная тьма тогда стояла. Мы много говорили, смеялись, вспоминали его раненного солдата, которого мои бойцы тащили метров сто по пустой улице, вынося на себе из-под обстрела. Потом его отправили в госпиталь и он выжил.
Верещагин заботливо упрятал меня в горы, с глаз долой от расправы и интриг высокого начальства, пока не улягутся все страсти в нашем непростом ведомстве. Я по достоинству оценил его мудрый ход. Действительно, после штаба группировки, здесь был настоящий рай – первозданная тишина и относительная свобода, простое общение и привычное для любого специалиста дело. Я мог часами ковыряться в спецаппаратуре, объясняя назначение и принцип действия того или иного элемента или комплекса спецразведки. Все было хорошо, но я понимал, что меня здесь держат исключительно за инструктора и давать согласие на мое личное участие в каких-либо боевых выходах разведгрупп, местному начальству было строго запрещено. Да и по правде говоря, я не очень-то настаивал на этом. После пережитого в группировке, увиденного и осмысленного мой патриотический пыл значительно поубавился. Скорее всего, мне просто надо было время, чтобы все это понять и переосмыслить, осуществить своего рода переоценку каких-то личных или глобальных ценностей. Однако какие могут ставиться ценности на кон, когда ты наблюдаешь за подготовкой разведчиков, уходящих этой ночью в поиск? Я хмуро смотрел, как в вечерних лучах багрового заката, бойцы молча пакуют свои рейдовые ранцы, готовят радиостанции, оружие, спецаппаратуру. Они просто шли на свою работу, кроме которой они больше ничего так хорошо делать не умели. Они не говорили никаких высоких слов и фраз о долге, патриотизме и Родине, коими, подобно инфекции диареи, было испещрено все, что можно: телевизор, газеты, журналы и речи политиков. Зачем им все это? У них сейчас задача-минимум вернуться из рейда живыми. И даже если бы кто-нибудь сейчас начал им рассказывать о долге и чести, объясняя, как это все важно для страны – они бы в лучшем случае просто дали бы ему по морде. Большинство из них просто мстили за своих погибших товарищей. И многие из них воевали еще со времен первой кампании и видели изможденных голодом и нечеловеческими страданиями русских стариков, изнасилованных русских девчонок и изувеченные труппы пленных. Какая тут политика? Многие из них знали, что ничего не получат от этой войны, будь она неправедная или трижды священная. Большинство из них в недалеком будущем осядет в своих городах и весях, так же будут влачить свое жалкое существование и про них не вспомнит ни Родина, ни политики, ни кто бы то ни было еще. Лишь иногда они будут молча прикасаться к своим боевым наградам, у кого они есть, лишь изредка они будут собираться небольшой компанией вместе по поводу, и, поднимая чарку, опускать глаза с мыслью: «А помнишь…?». И еще. Они будут стесняться своих наград. Большинство из них задвинут их в дальний ящик стола, с глаз подальше, предпочитая не показывать их никому. Метка «он был там», «он оттуда» отныне всю жизнь будет их преследовать и невидимым Дамокловым мечом всегда будет довлеть над ними. И многие сломаются. Многие упадут и погибнут уже потом, после войны. Их догонит безжалостный «синдром Андрияшина» – я это знал. Я это чувствовал и мне становилось невыносимо тяжело от таких мыслей. И мне было больно, что я уже знал наперед то, что случится потом.
«Что они делают с нами?»
…К нам прилетел вертолет. Да не просто вертолет, а машина огневой поддержки – Ми-24. Это вообще было из ряда вон выходящее событие, чтобы к нам присылали «птичку». Здесь все-таки было не место для прогулок вроде Нижнего парка возле Большого дворца и Большого каскада в Петергофе. Иначе ради кого сюда перли бы вертушку? Однако я немало был удивлен, увидев выскочившего из пятнистого чрева «крокодила»* полковника Панаетова в сопровождении огромного верзилы – двухметрового роста мужика с горой мышц килограмм на 120. Вертолет тут же, взревев турбинами на форсаже, задрав кверху хвост, отвалил в сторону и быстро скрылся в распадке близлежащего ущелья, подобно зеленой ящерице, нырнув вниз и сливаясь с буйной горной растительностью. Спустя минуту снова наступила привычная тишина, присущая нашей периферийной жизни забытых военных отшельников. Улеглась взбитая лопастями пыль. И только птицы продолжали стрекотать и верещать свои замысловатые полуденные песни. Все произошло настолько быстро, что помощник дежурного по отряду не успел даже добежать до площадки приземления, чтобы зажечь оранжевую шашку-указку для ориентирования пилотов. Он так и остался стоять в нелепой позе с шашкой в руке, не зная, что делать дальше. Затем, раздосадовано сплюнув, повернулся и пошел в направлении лагеря.
– Артамон! Артамон! Посмотри, кто к нам пришел! – подражая Мальвине, широко улыбаясь, завопил я тонким голосом.
– Ага, папа Карло с дядей Джузеппе! – охотно отозвался Панаетов, взбираясь по извилистой тропинке ко мне на горку – Привезли тебе привет из группировки!
Мы поздоровались и обнялись на радостях, словно старые друзья.
– Познакомься, это – товарищ Пятый, – представил мне своего спутника Панаетов – отныне ты работаешь с ним.
– Узнаю вашу деловую хватку, товарищ полковник: не успели в стойло поставить, а уже хомут примеряете? – ворчливо, но одобрительно осведомился я.
Однако я с нескрываемым интересом рассматривал своего нового начальника.
– Можно подумать, у тебя есть выбор! – хохотнул Панаетов.
– Ну конечно, когда перед тобой маячит военный трибунал, какой уж тут выбор?
– Ну, про трибунал – это хрена лысого…
– Где-то я уже это слышал.
– Ладно, хватит зубоскалить. Любезности прибережем на потом. Где твое начальство? Теперь уже бывшее…
– Пойдемте. Познакомлю.
Некоторое время мы шли молча. Я успел заметить, что Панаетов сделал выводы и на этот раз почему-то вырядился с товарищем Пятым в пехотную «ночку» – полевую форму мотострелковых подразделений министерства обороны. Он заметил мой многозначительно насмешливый взгляд и раздраженно спросил:
– Что на этот раз?
– Да ничего…
– А что так ехидно улыбаешься?
– Да для ваших габаритов эта форма, как на корове седло. Распугаете мне тут всех «духов», с кем тогда воевать?
– Не переживай, умник. На твой век хватит.
Вечером, после ужина, мы остались в пустой палатке штаба. Перед нами на огромном прокладочном столе была развернута привезенная Панаетовым ксерокопия мелкомасштабной карты Веденского и Ножай-Юртовского районов, отпечатанная на низкокачественном принтере. На ее размытую крупнозернистую фактуру простым карандашом были нанесены несвойственные армейским тактическим знакам пометки и обозначения, известные только ее хозяину и посвященным в это дело людям. Слабый бледный свет «лампочки Ильича», выбивавшийся из-под самодельного матерчатого абажура, полумрак и тишина, окружавшие нас, придавали нам той, на мой взгляд, потешной таинственности и загадочности, которые обычно навевают старые фильмы о пиратах, шпионах, заговорщиках и контрабандистах с присущими им подобными сценами. И только одна мысль возвращала меня с небес на землю: мы небыли теми джентльменами удачи, которые ищут сокровища или приключения. Мы были неизвестно кто, нас не существовало в природе: ни в приказах, ни в сводках, ни в донесениях. Хотя одно из самых незабываемых приключений мы все же найдем на свою задницу – это я прекрасно осознавал.
– Вот – Шуани. Вот – дорога, вот – ущелье, – тихо говорил Панаетов, указывая своим мозолистым пальцем, в мелкие трещинки которого въелись не то грязь, не то оружейная смазка – А вот твой хутор…
– Этот хутор такой же мой, как и ваш – обиженно проворчал я.
– Заткнись и слушай. Подойти можно с двух направлений: с севера или с юга. Видишь? Я так думаю, они обязательно появятся на хуторе. К сроку пополнения продовольствием и медикаментами они обязательно вышлют группу 8-10 человек. Стало быть, выйдут вот здесь. Тут мы их всех и накроем. План таков: машины оставляем в лесу, где-нибудь на окраине села. Пятый со своими людьми занимает позиции возле хутора. Группу огневой поддержки оставляем вот здесь, возле тропы. Их задача – отсечь огнем тех, кто попытается придти на помощь. Быстро вяжем тех, кто зайдет на хутор и уходим к машинам. Рекогносцировку на местности мы уже провели. Остается ждать данные радиоперехвата.
Панаетов уселся обратно на свой стул и, отхлебнув из стакана остывший солдатский чай, кивнул Пятому, давая тем самым понять, что настала его очередь говорить.
– Наша основная база – в Шали, на территории ВОВД*, – монотонным голосом, словно читая неинтересную оперативную сводку, заговорил молчавший все это время здоровяк – На УАЗиках с номерами военной комендатуры в день «Д» первая группа выдвигается в сторону Ножай-Юрт через Майртуп, Джугурты – на Ялхой-Мохк с таким расчетом, чтобы к исходу дня, к времени «Ч» прибыть в Малые Шуани, якобы на ночлег по причине сломавшейся техники. Примерно в это же время вторая группа, выйдя из Ножай-Юрт, через Саясан, выходит на Шуани и занимает позиции южнее точки рандеву. С наступлением темноты мы занимаем указанные ранее позиции и находимся в режиме ожидания. С наступлением движения* колонна первой группы одним броском выдвигается к хутору, осуществляем быструю эвакуацию и уходим на север, по этой же дороге на Чари-Мохк. При невозможности – прорываемся на юг, ко второй группе, которая уходит на Саясан, под прикрытие федералов. При осложнении обстановки задействуются огневые средства Ножай-Юртовской минометной батареи и артиллерии старшего начальника. Так же на площадки подскока выдвинется две маневренных группы горной группировки в готовности к оказанию помощи и при необходимости поддержки огнем. Боевые распоряжения подготовлены и будут немедленно отданы в подразделения при наступлении времени «Ч». У меня все.
Панаетов вопросительно посмотрел на меня. Его взгляд красноречиво говорил мне: «Ну? Что теперь скажешь, студент?».
Я с деланно ошарашенным видом сидел, изображая зазевавшегося на уроке плохого ученика.
– И что ты молчишь, как рыба об лед? – не выдержав, спросил Панаетов.
– Позволю себе спросить, а что с Ахьядовым? Вы проверяли его? – наконец, подал я голос.
– При чем тут Ахьядов? Пусть органы им занимаются. Личность, конечно, одиозная. С виду так – старик, божий одуванчик. Компромата на него уже целый вагон набрался. Но, ясное дело, трогать его пока еще рано. Прихватим с собой, когда сваливать будем.
– Прихватывать с собой его не обязательно. Старик – лишняя обуза, – заметил я – его свои пришьют, когда выяснят, что их люди попали в засаду на его хуторе.
– Да леший с ним. Что о деле-то думаешь?
– С каких это пор вы стали у меня мое мнение спрашивать? – искренне удивился я.
– Да по харе твоей наглой вижу, что припас пару тузов в рукавах! – засмеялся Панаетов – Ну давай, выкладывай, стратег доморощенный, что сам кумекаешь?
Я задумчиво хмыкнул, качнув головой:
– План, конечно, хороший. Дерзкий. Чувствуется твердая рука товарища Верещагина. А?
– Блин, от тебя ничего не скроешь – удивленно покачал головой Панаетов.
– Ну, еще бы – шило в мешке… – усмехнулся я – На самом деле ничего сверхъестественного, товарищ полковник. Ваши люди не в «ленпехах»* обучались, а план выстроен с типичной армейской последовательностью, не характерной вашей бандитской тактике «блицкрига»: площадки подскока, огневые средства старшего начальника, всестороннее обеспечение и взаимодействие…
– Дал бы тебе по башке! У вас что, так принято в войсках – критиковать свое начальство?
– В армии начальство критикуют в одном случае – когда получаешь первую пенсию. Но нам это будет уже до лампочки, когда нас раздолбают вот в этом селе. План хорош, только навряд ли мы унесем оттуда ноги. И потом, полагаясь только на радиоперехват, выдвигать «штурмовиков»* на позиции? Это в лучшем случае бесплодная практическая тренировка, в худшем – сами попадем в засаду.
– И что ты предлагаешь? Отходить в сторону Ножай-Юрт?
– Как вариант. Но нас и там будут ждать. Времени, чтобы нас перехватить у них будет более чем достаточно. А смыться без шума представляется очень маловероятным.
– Хм! Попахивает крупной войсковой операцией. Так?
– Крупная войсковая операция, тем более ночью, кроме трупов, ничего не даст. Я предлагаю вот что. Вот здесь, совсем рядом с селом, есть дорога. Неприметная такая. На карте она не обозначена. Но я знаю, она там есть. Ею пользуются только местные. Дорога сезонная, накатная, но летом вполне проходимая для наших машин. С села ее не видать, место глухое. К времени «Ч» пару машин нужно подогнать именно сюда, потому, как основная группа для эвакуации с фигурантами, если таковые будут в наличии, пойдет к ним. В это время ложная группа, имитируя основную, пойдет на прорыв в сторону Саясан или на собственную погибель вот в это говенное село.
– Далось тебе это село?
– Узнав, что у нас «на борту» полевой командир, за него, живого или мертвого, даже последняя собака в селе будет воевать против нас до последнего патрона, товарищ полковник.
– Токо не надо нас пугать! Пуганные. У тебя всё?
– Нет. Теперь про информацию – я так же, как и Панаетов, откинулся на свой стул, отхлебнул своего чаю и негромко продолжил – У меня есть один человек, чеченец, мы одно время вместе работали по «бойкам». Он живет в Гребенской, это Шелковской район. Надо его найти. Он может нам помочь.
– Каким образом?
– Он как-то обмолвился, что у него родственники проживают в Беной. Он даже пару раз ездил к ним, при мне.
– Так то ж Беной!
– И что? Всяко разно, найдутся родственники или родственники знакомых в Малых Шуанях. По крайней мере, у нас будет чеченец – можно организовать неплохую рекогносцировочку в селе, прямо на месте. Комар и носа не подточит. А у нас может оказаться в руках главное: день «Д» и время «Ч».
Панаетов задумался.
– Надо проверить этого твоего чеченца.
– Конечно, надо. Но он человек надежный, не сомневайтесь. А главное – они тейп* Билттой.
– И что с того?
– Как что? Басаев – тейп Беной, Масхадов – тейп Аллерой. Они ж с испокон веков кровные враги, хоть и из одного туккхума*! Они здорово в свое время обидели билттоевцев.
– Я, конечно, дико извиняюсь… Я даже не буду спрашивать, чем же они так обидели твоих Биллтоевцев – с явной долей сарказма и раздражения после некоторого замешательства, медленно подбирая слова, заговорил Панаетов – Однако откуда ты все это знаешь: тейпы, туккхумы, племенно-родовые отношения, черт бы их побрал? На этнографа ты не похож. Учителем истории не был. Что-то многовато ты знаешь для рядового рэкса*! М-м?
– Даю справку, – с не меньшим сарказмом в голосе нарочито четко и громко доложил я – В свое время я четыре месяца прожил среди чеченцев. И потом, может быть я и грязный убийца, но не забывайте, что до недавних пор я работал в разведывательном информационно-аналитическом центре, откуда ваш покорный слуга едва не загремел под трибунал с подачи одного весьма влиятельного доброжелателя…
– Ну ладно, ладно – завелся! – примирительно сказал Панаетов – Я ж шутя. Однако в твоем досье не сказано, что ты был в плену…
– А я и не был в плену. Господь с вами! Я же сказал – по «бойкам» работали, с «тимуровцами». Там и познакомился с этим «моим», как вы его называете, чеченцем. Ну, там было несколько человек, с которыми я поддерживал тесные контакты, но этот – самый надежный и толковый.
– Кто такой?
– Гунатов Лом-Али Вахидович, 1975 года рождения. Проживал в станице Гребенская Шелковского района. Нынешнее местонахождение мне неизвестно. Но его надо искать в Гребенской – там живут его родители. Он должен проходить у вас по базе данных, так как местный отдел ФСБ вел учет членов группы Тимура. Они работали по полевым командирам, чьи бандгруппы входили в местный джамаат. Еще «пробейте» некоего Чалаева Усмана Умаровича, предположительно 75-77 года рождения, чеченец, работал в группе Тимура. Тоже может нам пригодится.
Панаетов, мягко говоря, был немножко поражен моей осведомленностью. Он немного помолчал, соображая. Затем язвительно заметил:
– А чего ж раньше-то молчал?
– А вы и не спрашивали.
– Подпольщик хренов…Ладно. Выясним. Ну-ну, вернемся к нашим баранам.
– В смысле?
– Про тейповый уклад.
– А, так я и говорю. Между первой и второй войной Масхадов, Басаев и прочие там власть предержащие, так скажем: несколько обидели, то есть – обделили представителей некоторых тейпов, выдвигая на вышестоящие «махровые» командно-административные должностя преимущественно представителей своих тейпов: Аллерой, Беной, Калхой и так далее. Ну, здесь, вероятно, еще сыграла роль численности тейпов. Например, Беной – самый многочисленный и влиятельный тейп в Чечне, насчитывает около 360 тысяч человек, а, скажем, Эрсеной – 20-25 тысяч. Но не все были согласны с такой постановкой вопроса. Ну, еще бы! Воевали за независимую Ичкерию все, так и подавайте нам власть равными долями. Как так? Ан – нет! С большой долей вероятности это и послужило яблоком раздора, что мы сейчас и наблюдаем. Одним словом, мы можем использовать эту уникальную возможность и сбрасывать со счетов этот вариант, я думаю, не стоит. Понимаете, эта ихняя столетняя междоусобица – дополнительный стимул для сотрудничества с нами.
– Знаешь, я не удивлюсь, если у тебя случайно в рюкзаке вдруг окажется «Майн Кампф».
– Я больше симпатизирую Чан Кайши. Так, как?
– Рисково. Вот это вот – очень рисково, студент.
– Ну, знаете – не рисковее, чем ночью прорываться с боем через все село.
Я заметил, как при очередном упоминании о первоначальном плане эвакуации у Панаетова заметно потемнело лицо. Он таки дал бы мне отцовскую затрещину, но я, стараясь побыстрее отойти от темы этой чертовой эвакуации, с видом провинившегося школьника продолжал более-менее убедительным тоном:
– А вы-то чем рискуете? Со своим человеком в селе буду работать я. Вы ж понимаете, что ваших штурмовиков «чехи»* вмиг расшифруют, переоденьте вы их хоть в форму шариатской гвардии.
– Ты поучи жену щи варить! – все-таки не выдержал и вызверился на меня Панаетов.
Он не сразу успокоился, все еще ворча что-то себе под нос на счет огромного опыта оперативной работы, десятка удачных спецопераций, засад и налетов. Однако идея, которую я высказал, пришлась ему по вкусу. Это я заметил. Наконец полковник, решив что-то, подвел итог:
– На счет эвакуации – это надо на месте прикинуть. Этим мы и займемся в ближайшее время. А на счет твоего чеченца-кровника – вариант. Сам им и займись. Всю необходимую базу документов для тебя мы подготовим. И послушай, если я еще раз увижу на твоей морде эту ехидную ухмылочку – пеняй на себя, п;нятно?
– Бить будете, папаша? – трагическим голосом печально поинтересовался я.
Панаетов картинно замахнулся на меня своей ручищей-лопатой, но я уже успел молнией выскочить из палатки.
– Тамбовский волк тебе папаша! – услышал я за спиной смеющийся бас Панаетова.
В моем распоряжении оказалось удостоверение сотрудника комендатуры ЧР* на имя майора Липатникова Александра Александровича, 1969 года рождения; пластиковый пропуск «всюду» с угрожающей припиской на обратной стороне: «Всем органам оказывать помощь и содействие…»; командировочное предписание на то же имя в расположение военной комендатуры Шелковского района, также мне дали немного денег, уверяя, что они настоящие; подмышкой в оперативной кобуре скрытого ношения покоился «ПМ» с досланным в патронник патроном (причем, «девятый» патрон был в магазине), в кармане полевой куртки – граната Ф-1. В напарники мне выделили с виду неприметного человека, который являлся оперативным сотрудником ФСБ по кличке Краб, звали его Сергей Петрович. На вид ему было лет 35-38, светловолосый, рыжеусый, слегка полноватый с преданным и честным взглядом светло-серых, почти голубых глаз. Комичность ситуации заключалась в том, что у него «на лбу было написано», что он русский и первый же встречный чеченец при разговоре с ним почему-то отводил свой взгляд. Это только стало лишним поводом для моих лаконичных насмешек над наивностью визуальной конспирации людей Панаетова.
Этим солнечным утром, едва попив бергамот с армейскими галетами и клубничным джемом, мы выехали из агрунского ВОВДа на УАЗике с «ментовскими» номерами и направились в сторону Червленной через Толстой-Юрт. Однако у Петропавловской, в районе продовольственного рынка, мы благополучно «соскочили» с маршрута и направились в ближайшую же «забегаловку» в надежде, коротая время за разговорами с «залетными» военными, поймать попутку на Шелковскую. Долго ждать не пришлось. До переправы через Терек под Червленной нас подбросили на лихом «Покемоне» бурятские ОМОНовцы, блок-пост которых стоял в начале Ханкальской улицы в Октябрьском районе Грозного. Мы их называли «япон-ОМОН» или «япона-мать» – да кто как. Главное – ребята были безотказные и вполне надежные. Глядя на майорские погоны Краба, они преобразились, угостили нас сигаретами, и пока наше бронированное чудовище, не спеша, «в раскоряку», преодолевало Сунженский и Терский хребты, ребята всю дорогу рассказывали нам анекдоты, заодно вывалив целый ворох новостей, которые я с интересом слушал по причине информационного голодания, которое немудрено испытать, находясь где-то на задворках цивилизации – в горах.
А вот выбраться из Червленной на Шелковскую по-быстрому не удалось. От блок-поста «Терек» мы дошли пешком через железнодорожный переезд до импровизированного «круга» – разлет автодорог на Наурскую (Чернокозово) – Буруны (Сарсакай) – Новощедринскую (Шелковская) и решили немного перекусить, свернув в более-менее пристойную кафешку, выстроенную из красного декоративного кирпича. Над входом на размалеванном самодельном фанерном щите красовалась аляповатая такая надпись почему-то в готическом стиле: «У Идриса». Пластиковые белые столы и стулья с синтетическими пальмами вдоль стен и такими же экзотическими цветами на подоконниках навевали на меня какую-то пляжную давно позабытую романтику, от чего становилось грустно на душе. За сдвинутыми друг к другу столами у окна сидело человек пять-шесть чеченцев, по-видимому, из местных, которые что-то шумно обсуждали между собой, однако при нашем появлении тут же смолкли, и принялись живо доедать свой «жиж-галнеж»*, искоса поглядывая в нашу сторону. Я специально сегодня не побрился, отращивая на всякий случай щетину. Однако на фоне Краба мы имели вид Василия Ивановича с Петькой.
– Сергей Петрович, сняли бы вы свои майорские погоны, тем более, что спецзвание у вас «капитан» – негромко посоветовал я своему спутнику.
– Не умничай, – огрызнулся мой напарник – лучше покумекай, как мы до Шелковской доберемся. Это ж не мои – твои пенаты.
– С вашими погонами мы скорее до места собственного захоронения доберемся, чем до Шелковской – пробурчал в ответ я.
К нам подошла немолодая чеченка. Мы заказали бараньи ребрышки с чесночным соусом и овощную нарезку с луком. Пока готовилось сие райское блюдо, я вышел на террасу, якобы перекурить. На самом деле я хотел немного изучить обстановку, заодно выяснив, как мы действительно доберемся до Шелковской? Через дорогу, напротив, под навесом располагалась небольшая авторемонтная мастерская. Оттуда слышалась резкая гортанная речь, шумела бензиновая горелка и ухали удары кувалды о металл. На импровизированном «круге» на дороге под палящими лучами полуденного солнца маячили два вооруженных чеченца, изредка проверяя проезжавшие гражданские машины. Чуть поодаль, у небольшого вещевого рыночка, край дороги, стояло несколько армейских машин: пара седельных тягачей ЗИЛ-131 и доходн;я «шишига»*, кунг которой давно использовался, как «термос» для перевозки продуктов. Возле них не наблюдалось никакой активной деятельности.
«Вот и попутка, однако, – подумал я – если, конечно, они едут в «нашу» сторону».
Из кафе вышли, переговариваясь между собой, те самые чеченцы. Один из них остановился возле меня и любезно полюбопытствовал:
– Куда едем, командир?
– В Наур – буркнул я первое, что пришло мне в голову.
– «Штука»*, идет? – с готовностью предложил он.
В его глазах зажглись азартные огоньки шального заработка. Или, скорее всего, чего похлеще – например: двух голов российских офицеров. В общем, я не очень-то дружелюбным тоном язвительно ответил:
– Граната Ф-1, оборонительная, разлет осколков до двухсот метров. Идет?
– Ай, зачем так шутишь, дорогой? Я ж серьезно.
– А я что, по-твоему, шутки шучу?
Я заметил, как один солдатик-водитель, открыв капот своего ЗИЛа и осторожно отвинтив крышку заливной горловины радиатора, лениво полез в кузов, вероятно за канистрой с водой. Чтобы избавиться от назойливого чеченца, набивавшегося мне в попутчики, я деловито вынул из кармана «эфку» и к его дикому изумлению красноречивым жестом выдернул предохранительную чеку. Это настолько быстро на него подействовало, что он через секунду уже был внизу, у дороги, однако, успев выкрикнуть мне напоследок:
– Какую «шмаль»* ты куришь? Тилла*!
– Такую же, как и ты, придурок – пробормотал я себе под нос, вставляя на место «кольцо».
Спрятав гранату в карман, я быстро направился к машинам. Солдатик, чертыхаясь, гремел пустыми канистрами в кузове:
– Где же ты, срань господня?..
– Эй, служивый! – крикнул я ему, стоя внизу у кузова – Вы на Шелковскую?
– Тебе какое дело? – выглянув из-под рваного брезента, вызывающе спросил он и утер грязной рукой свой нос, оставляя на нем своеобразный темный след.
– Я в батальон добираюсь. Тебе документы показать?
Солдатик спрыгнул ко мне с пустой капроновой канистрой в руке и раздраженно заметил:
– Ты мне хоть живую гадюку покажи, мне-то какая разница?
Я, молча, протянул ему сигарету. Он спрятал ее за ухом. Я протянул еще одну и дал прикурить со своей зажигалки.
– Щас придет прапор, договаривайся с ним… – блаженно выпуская дым, сообщил водила и уже доверительным тоном добавил – Пачка «Петра», не меньше!
– Гавно-вопрос. Только нас двое.
– Ну, значит две пачки, – пожал плечами солдатик – только учти, ждать не будем. Скоро отваливаем.
Я протянул ему напоследок и свою зажигалку.
– Не стоит, у меня их целая коллекция, – равнодушно махнул он рукой и направился куда-то «на задворки» рыночка, вероятно за водой.
Я проводил его взглядом и подошел к кабине. Рядом никого не было. Я быстро вскочил на бампер и бегло оглядев сей немытый агрегат, аккуратно выдернул из «катушки» высоковольтный провод, однако оставив на ней изолирующий резиновый держатель, дабы создавалась иллюзия надетого в свою гнездовину наконечника. Спрыгнув обратно, я воровато огляделся по сторонам и, деловито вытирая руки, пробормотал:
– А подождать придется, блин, Шумахер.
Вернувшись в кафе, я тщательно помыл руки с мылом в самодельном рукомойнике в углу, вытер их о чистое вафельное полотенце с армейским клеймом, не спеша прошел к нашему столику и устало уселся напротив Краба, блаженно ему улыбнувшись.
– Тебя где носит, едрить твою с бритвой? – уплетая свежеприготовленное мясо, поинтересовался мой напарничек – Рубай, давай! Нам еще полдня добираться.
– Кому как, кому как – неопределенно ответил я, выбирая кусок баранины поаппетитнее.
Сергей Петрович, было, оторвался от своей трапезы, соображая, о чем это я? Однако, не желая в данный момент утруждать себя какой-либо дедукцией, снова впился зубами в аппетитную корочку.
Сытный обед располагал к философским рассуждениям и неторопливости суждений, однако я не намеревался долго задерживаться в кафе и посоветовал Крабу побыстрее собирать свои пожитки, наблюдая в окно, как приземистый крикливый прапорщик «таскает за волосы» незадачливого водителя ЗИЛа, машина которого никак не хотела заводиться. Мы, расплатившись с хозяином, вышли на улицу.
– Проблемы? – спросил я у старшего колонны, который крыл трехэтажным матом своих подчиненных вместе со всем российским военным автопромом.
– Вали-ка отсюда! – посмотрев на мои «чистые» погоны, ответил прапорщик.
– По-моему, нас тут не уважают, – грустно обратился я стоявшему рядом напарнику – а, Сергей Петрович?
Краб подошел к прапорщику вплотную и ткнул ему прямо в лицо свое служебное удостоверение сотрудника ФСБ.
– Извиняюсь, товарищ майор… капитан… Э-э… – обескуражено забормотал старший, не зная, что делать дальше – продолжать ругать своих солдат или разговаривать с нами.
Пока Петрович продолжал успешно наносить ущерб пошатнувшемуся авторитету прапорщика, я залез под капот, вставил наконечник обратно в гнездо, для видимости подергал все провода в «пауке» на трамблере и кивнул водиле:
– Теперь попробуй…
Машина, словно раздумывая, тяжко запыхтела цилиндрами, в глушителе раздался многообещающий хлопок и двигатель завелся к всеобщей радости всех присутствующих.
– Скажи зампотеху, чтобы провода новые выдал, – деловито бросил я водителю – эти совсем ни к черту.
Солдатик некоторое время недоверчиво наблюдал за работой двигателя, затем только недоумевающе пожал плечами и захлопнул капот.
…От расположения батальона до комендатуры было километра три по дороге. Мы сошли на блок-посту, располагавшемуся при въезде в Шелковскую и, махнув на прощание знакомому солдатику-водиле, пошли в село.
– И все-таки, это не правильно, что мы будем тусоваться в комендатуре. Надо идти в ФСБ – искушал меня Краб, шагая рядом.
– Можете идти в своё ФСБ, я вас не держу – равнодушно пожал я плечами, однако прекрасно понимая, что Краб никуда от меня не денется – у него был приказ: везде следовать за мной.
– На самом деле, на кой черт нам эта комендатура? – продолжал наседать мой спутник.
– Да не переживайте вы, Сергей Петрович! – обнадеживающе подбодрил я – Через два часа в комендатуре уже никто и не спросит, кто мы и откуда. А завтра вам уже все будут отдавать воинское приветствие!
Я, пользуясь случаем, красноречиво ткнул его пальцем в погон с майорской звездочкой. Это ему явно не нравилось и он хмуро засопел.
Миновав пустой капонир, выстроенный из бетонных блоков, выполнявший роль огневой позиции для БТР, мы подошли к блиндажу, обложенному мешками с песком. Там нас внимательно выслушали и, проверив документы, направили к дежурному по комендатуре. В дежурке у нас тоже проверили документы и отправили к офицеру, исполнявшему обязанности начальника строевой части и кадров для регистрации отметок в командировочном удостоверении. Штаб и все рабочие помещения находились на втором этаже, поэтому мы, поднявшись по лестнице, свернули в неосвещенный коридор, дабы найти искомое помещение. Вдруг рядом неожиданно открылась дверь и в тусклом проеме возник силуэт полуодетого человека в тельнике, который по всему видимому потерялся в пространстве и времени. Он уставился на нас своими мутными глазами и едва его взгляд сфокусировался на нас, а точнее – на погонах Сергея Петровича, он тут же исчез обратно в сумрачных недрах своей комнаты, с шумом захлопнув за собой дверь.
– Видишь? – поучительным тоном ввернул в ответ на мои насмешки Краб – Мои погоны таки дают практическую пользу!
– Не-а, – ухмыляясь, замотал я головой – просто он подумал, что его посетила «белка»*.
– Это еще почему?
– Так мы ж на негров похожи после поездки в кузове!
Нас действительно покрывал тяжелый слой пыли, осевший за это недолгое путешествие по разбитым чеченским дорогам.
Комендант отнесся к нам можно сказать доброжелательно, но с большой долей подозрительности. Он инстинктивно, до неприятия не любил всевозможные комиссии, целевые и комплексные группы. Поэтому вполне закономерно, что особой признательности он нам не выказал, едва мы, представившись, пояснили, что прибыли из Ханкалы по одному весьма важному делу. Надо отметить, что вообще – слово «Ханкала» на любого «периферийного» начальника производило эффект разорвавшегося фугаса. Поэтому комендант принял нас без особого энтузиазма. Он долго изучал наши липовые документы, затем, вернув их нам, буднично осведомился:
– Мне звонили из штаба группировки и из комендатуры ЧР по поводу вашего прибытия, но в детали, понятное дело, по телефону посвящать не стали. Так, какие цели вашей командировки? Что конкретно вас интересует?
– В планах руководства комендатуры ЧР расположить на вашей базе отдельный взвод оперативного назначения – хорошо поставленным солидным баском нахально соврал я коменданту.
– Да они что там, с ума все посходили?! – в ужасе выкрикнул комендант с намерением схватить телефонную трубку.
– Вообще, в перспективе расширить штаты вашей комендатуры: вместо взвода оперативного назначения у вас будет рота, вместо одного сводного подразделения обеспечения у вас будет по отдельной роте обеспечения: материального, технического, боевого. Естественно, значительно пополнится штат автобронетехники, усилится дизельная группа…
– Что вы говорите?! – округлил глаза комендант – Мне тут с моими бездельниками делать нечего, а что же мне делать с целым батальоном головорезов?
– Ну, не скажите, товарищ полковник – по-свойски развалясь на стуле, урезонил я – Вот скажите, как обстоят у вас дела с Бурунами*?
– При чем здесь Буруны? – насторожился комендант и все-таки схватил телефонную трубку, резко бросив в нее: «Начальника разведки ко мне! Быстро!».
– Как, «при чем»? – не моргнув и глазом, продолжал я дальше нагло паясничать – Во-первых, вопрос будет стоять так: обеспечение инженерной разведкой ж/д и автодороги Кизляр – Червленная, а это – саперы, подразделения прикрытия, заслоны и тому подобное; во-вторых: по последним данным боевики собираются активно использовать Ногайские степи для пополнения людских и материальных ресурсов, а это потребует активизации действий по району Сары-Су, а он у вас, насколько я понимаю, не прикрыт? В-третьих…
Я почувствовал, как под столом Краб сильно наступил мне на ногу.
– О, Боже! – глянул на облезлый потолок комендант – И за что все это на мою голову?
– Это еще что, – подобрав под себя ноги, махнул я легкомысленно рукой и, понизив голос почти до шепота, подавшись всем корпусом вперед, доверительным тоном сообщил – я слыхал, что в Москве готовят новые штаты, а ваша должность будет, ни много, ни мало – генерал-майорской! О!
Это окончательно доконало коменданта и он не знал, за что теперь ему хвататься: за телефонную трубку, валидол или шампанское. Краб тяжело закашлялся и вообще – бесцеремонно пнул меня по ноге ботинком. Я заерзал на стуле и поспешил успокоить коменданта:
– Только, это ж между нами, товарищ полковник. Я всего-навсего старший офицер разведотдела. Сами понимаете…
– Не писай в рюмку, сынок. Да, с ума сойти – почесал свою вспотевшую лысину комендант. Он воистину не знал, радоваться ему или плакать?
Пользуясь произведенным на коменданта впечатлением, я постарался закончить свою мысль:
– Ну а на данный момент мы должны осмотреться на местности: какая у вас база? Какие перспективы? Обстановка? Ну и все такое. Здесь, в служебном задании все написано.
Я снова достал документы, но комендант устало махнул рукой, останавливая меня:
– Не делайте мне мозг, я вас умоляю! Это ваша головная боль. Щас придет этот долбанный разведчик, он и введет вас в курс дела. А на счет базы скажу так: надо средства и материалы. Честно говоря, все, что вы здесь видите – нажито своим непосильным трудом. Ханкала и ваша, извиняюсь, комендатура ЧР здесь и копеечки не вложили! Вот и приходится мне тут баньчить с местными баш на баш, как перекупка какая-то, честное слово. А на базе оперативного взвода вообще, работы непочатый край! А нет ни хрена. Когда мы сюда пришли, здесь были одни руины. А место здесь есть, развернуть тут можно, хоть батальон, хоть полк!
В кабинет заглянул дежурный, который проверял у нас документы – полный капитан в какой-то пятнистой жилетке, одетой поверх армейской футболки.
– Ршите? Тащполковник, Кабанков убыл на совещание, к чехам в отдел, к восьми только будет.
Я чуть не подпрыгнул от радости: «Жив Кабан! Уже – хорошо!». Этот разведчик – мой давний приятель еще с начала второй кампании.
– И что, на Кабанкове свет клином сошелся?! – заревел комендант – А где Самсонов?
– В батальоне, вы ж сами его туда послали…
– А этот… Крошкин, бля?
– Крохин? Не знаю… Здесь где-то был. Щас найдем.
– И что это на тебе за кацавейки? – окончательно взорвался комендант.
– Это разгрузка…
– Почему не в кителе? Где головной убор? Где повязка?! Что это за цирк «Шапито», я тебя спрашиваю?!
Дежурный даже не знал, как реагировать на неожиданный выпад своего патрона. Он так и стоял в дверях, выкатив от удивления глаза и каждый раз при резком повышении голоса взбесившегося вдруг шефа неестественно морщился, словно ожидая удара по голове. А может, комендант имел привычку в припадке бешенства швыряться настольными предметами в своих провинившихся подчиненных? Мне стало как-то жалко этого непутевого дежурного, так некстати попавшего «под раздачу» и я, понимая, что мы, то есть – я имею прямое отношение к его внезапной вспышке гнева, поспешил успокоить коменданта:
– Да не надо нам сейчас никакого разведчика, товарищ полковник! Мы и так в курсе дел…
– О! Видишь? – опять насел на несчастного дежурного комендант – Люди работают, а у нас тут бардак несусветный: один пошел к чехам, второй – в батальон, чаи гонять, третий – вообще неизвестно где! Зампотыла ко мне, мухой!
Комендант хлопнул ладонью по столу, отчего и мы с Крабом от неожиданности подпрыгнули на своих местах. Дежурный исчез, а комендант уже спокойнее обратился к нам:
– Видите, с кем приходится работать? А вы говорите: «Буруны», боевики, активизация действий… С кем тут работать? Сброд один, честное слово!
Едва мы вышли из кабинета коменданта, как Краб набросился на меня:
– Ты что там наговорил, мать твою?! Штаты, генерал, Буруны… Ты что, совсем охренел?!
– А что я должен был ему сказать? Что мы приехали сюда разводить опята в сухой местности? Самая лучшая оборона – это нападение! Пусть теперь чешут репу, а нам, зато сразу содействие обеспечат. А главное – разместят, где надо и на сколько надо.
– Как теперь выходить из этой идиотской ситуации? Он же элементарно может позвонить в Ханкалу!
– Щас – нет. А потом нам будет уже по барабану. Наш и след простынет. И потом, – я вдруг остановился и посмотрел на Краба в упор – это в вашей компетенции осуществлять мое обеспечение и всякого рода прикрытие. Не так ли, «товарищ майор»?
Хоть это и было, наверное, уже слишком, но, по правде говоря, чем еще надо было заниматься Крабу? Ходить везде за мной по пятам? Быть моей тенью? И все зудеть без конца? А сейчас, действительно, для обеспечения всей этой галиматьи, которую я наговорил коменданту, он должен был связаться с Ханкалой, с Панаетовым и каким-то образом обеспечить эту несусветную легенду. А то действительно, вдруг взбредет в голову коменданту позвонить в Ханкалу? Одним словом, я обеспечил Краба работой по специальности и он в ужасе, быстрее ветра «поскакал» в местный отдел ФСБ решать эти внезапно возникшие обстоятельства легенды. А я, довольный, что таким образом избавился от назойливого напарника, не торопясь заглянул в дежурку к уже знакомому капитану, который построил весь свой немногочисленный, но разношерстный наряд и чехвостил их за выявленные походу недостатки, подражая коменданту:
– Развели здесь бардельер, школота неотесанная!
При виде меня капитан преобразился, на что я равнодушно махнул рукой:
– Не бери в голову. Где здесь можно нормальный кофе попить?
– Обижаете, товарищ майор! – с укором протянул дежурный – Лучший кофе – у меня. Заходите, присаживайтесь.
– Спасибо, дружище. Но если ваш комендант увидит меня у тебя в дежурке, то ты опять наживешь еще одно приключение на свою задницу.
– Я вам тогда столовую открою. Пойдемте.
Я сидел в тишине пустой столовой, пил кофе и размышлял.
Конечно, мне не стоило качать коменданту «семь бочек реостатов» про сокровища Патагонии. Но с другой стороны, действительно – не косить же под тыловую группу целевого плана? А так, теперь у меня была полная свобода действий и передвижения. Под маркой вопросов служебно-боевой деятельности я мог совать свой нос куда угодно и «тыняться» где угодно. И потом. Не так-то я далеко и ушел в своих сумасшедших фантазиях, хотя и поверг в легкий шок коменданта. Я слышал, что действительно назревал вопрос о реформировании штатов военных комендатур на равнинной территории Чечни и в связи с этим звание военного коменданта района могло вырасти в штатном соотношении с «полковник» до «генерал-майор». Так что не на много я и добавил работы Крабу и людям Панаетова, которые в данный момент в срочном пожарном порядке информировали соответствующие каналы, являвшимися вероятными источниками информации моей откровенной «дезой»*. К тому же это было довольно-таки незначительной платой за угрозу военного трибунала, которую мне по невольной случайности «подбросил» полковник Панаетов. Мне даже немного нравилось помыкать в какой-то степени Панаетовым и его людьми. Да я и догадывался, что на его «организацию» работает целое мини-КГБ. Так что, скажем прямо, меня не особо мучили угрызения совести за мой головокружительный «финт» в комендантском кабинете и я бы не покривил душой, если бы сказал, что нисколько не сожалею об этом.
Однако теперь меня занимали мысли о встрече с моим «агентом». Первый этап по поиску моего человека – этап внедрения в состав комендатуры, можно было считать свершившимся фактом. Пока все складывалось довольно-таки удачно. Но теперь все шутки заканчивались и наступало время, когда цена ошибки была моя собственная голова – в буквальном смысле этого слова. Я ступал на чужую территорию. Панаетов был прав: я – рэкс, а не опер. Я не агент-нелегал и меня можно быстро раскусить. Поэтому теперь – максимум внимания, осторожности и осмотрительности. Во-первых: нельзя вот так вот приехать к Гунатову, зайти привселюдно во двор и спросить: «Привет! Как дела?». Надо его каким-то образом вытащить для встречи на нейтральную территорию. Например, в кафе, которых здесь валом. Для этого надо было найти Усмана, это – во-вторых. Я знал, что после разгрома группы Тимура Усман еще числится в штате сотрудников ГНР* местного РОВД, т.н. «чеченской милиции». Но я не мог придти туда и просто спросить: «Найдите мне, пожалуйста, Чалаева Усмана!». Я «спалюсь»* и его также «спалю». Поэтому мне и нужен кто-нибудь из «местных», на роль которого прекрасно подходил товарищ Кабанков, начальник разведки комендатуры и мой давний знакомец. Он по роду службы и своей должности обязан постоянно общаться с чеченскими ментами, а чтобы делать это, он должен регулярно посещать их штаб-квартиру – РОВД. Он-то мне и поможет сделать то, что не могу сделать я, это – в-третьих.
Таким образом, накидав свой приблизительный план действий, я стал терпеливо ждать появления в комендатуре Кабана – моего боевого кореша. Познакомились мы с ним в не совсем дружеской обстановке – в тот период я со своей группой работал в этом районе, а с Кабанковым, тогда еще майором, старшим офицером группы разведки, мне предстояло согласовать некоторые вопросы по взаимодействию. Я прекрасно понимал враждебность «соседей» к моей группе, которая прибыла для работы на его территории. Поэтому я не особенно расстраивался на счет его ворчливости в общении и скупости в сведениях. Но нас примирил бой под Парабочем, где мы неожиданно «встряли» и с тех пор, когда подавалась заявка на взаимодействие, Кабан обязательно просил именно мою группу. Таким образом я неплохо «врос» в здешнюю обстановку, прекрасно ориентировался на местности, а главное – владел служебно-оперативной обстановкой в районе. Здесь я себя чувствовал, как рыба в воде, не то, что в горах.
А вот для того, чтобы сработать по Шуани наверняка, мне и нужен был человек из местных. Конечно, можно было действовать и напролом, как первоначально и предлагал Панаетов. Но можно было свести риск к минимуму, подойдя к этой операции с более глубокой подготовкой на предварительной стадии и вариантами при непосредственной отработке движения. Почему? Панаетов хотел сработать по полевому командиру Бимурзаеву, а это не тривиальная охота на обкуренного «фугасника»*. В нашем отряде уже не один разведчик погиб на работе по «полевикам»*. Это смертельно опасное занятие. Боевики дерутся до последнего при угрозе пленения своего эмира* и, не задумываясь, пойдут на любые жертвы. Более того, еще и мстят после этого. Поэтому надо было все продумать и по возможности, как говорят, «влупить в самую десятку», не оставляя боевикам никакого шанса. Знать день «Д» и время «Ч» это знать время и место встречи Халида с его человеком. Всю банду он конечно с собой на рандеву не притащит. Однако его прикрытие будут составлять матерые бойцы, смертники. Поэтому и было важно не оставить «хвоста», сработать чисто, чтобы благополучно уйти из района выполнения задачи.
Одним словом, пищи для размышлений у меня было предостаточно.
Входная дверь в столовую громко хлопнула и в проходе между сдвинутых столов возникла знакомая фигура черноусого чисто выбритого человека, одетого в светло-зеленый «камыш»* с «Калашом» за спиной. До боли знакомая родинка на правой щеке как обычно придавала ему сходство с немецкой овчаркой. Так мне почему-то показалось еще с момента нашего первого знакомства.
– Савелий!
– Кабан!
Мы обнялись, похлопывая друг друга по плечам. От него веяло табаком и каким-то незнакомым запахом, принесенным с улицы.
– Я не понял, с каких это пор ты стал сотрудником комендатуры ЧР? – громогласно вопрошал Кабанков.
Он вообще был человеком громким, подвижным, как полуденное торнадо.
– Да к черту эту комендатуру ЧР! Где здесь можно отдохнуть и помыться?
– Как это, где? У меня, конечно! Где же еще? Все к твоим услугам: баня, водка, лосось. Тут как раз ребята из ВОГОиП должны вечером подгрести.
– Твои «вогоипэшные» волкодавы – это, конечно, хорошо. Но не в этот раз. Окей? Я по делу.
– Кто б сомневался! – ворчливо заметил Кабанков – Когда ты здесь появляешься, наша провинциальная война получает новый импульс… Ладно, айда ко мне в нору, а то торчим тут, как «три тополя на Плющихе».
«Пенаты» разведчиков меня приятно удивили, вернув в привычное налаженное русло неспешности мыслей. Баня расслабила и умиротворила. Здесь почти ничего не изменилось. Разве что отремонтировали здание столовой, правда так и не избавились от вездесущего запаха сырости и плесени. Разведчики жили обособленно: солдаты – в бывшей швейной мастерской, где до второй войны шили форму и атрибутику Шариатской гвардии, офицеры – в небольшой сторожке с наглухо заколоченными и обложенными мешками с песком окнами. Возле входа гулял кобель – немецкая овчарка по кличке Викси. Его кличку бойцы давно переименовали в Вискас. Он был минно-разыскной собакой, однако после последнего подрыва на фугасе почти полностью ослеп, стал тугой на ухо, а главное – потерял нюх на фугасы. Его хозяин, кинолог-сапер, погиб. Викси никого не признавал, перекусал почти всех солдат и начальство. Его положено было «усыпить», то есть, в условиях боевых действий – вывести за колючую проволоку периметра охранения и застрелить. Кто ж с ним будет мучиться? Но этого никто не смог сделать. Тогда это непростое дело поручили почему-то разведчикам. Однако головорезы Кабанкова прикормили строптивого кобеля и, в конце концов, офицеры разведывательной группы забрали Вискаса к себе в охранники. Как пес МРС* он нынче был никакой, зато охранник из него получился – что надо! Так Викси стал караульным псом и почетным пенсионером.
Вискас ткнулся мне в ноги, тщательно обнюхал меня и… Завилял хвостом!
– Он тебя узнал, ей-Богу! – удивился Кабанков – Столько лет прошло!
Я потрепал Викси по жесткой шерсти, почесал за ухом: «Хороший, хороший…». Он всматривался слезящимися глазами в мое лицо, тыкался в меня носом и едва слышно поскуливал.
– Что ж вы его доктору не покажете? У него ж отит… Конъюнктивит… И вшей не меряно!
– Да лечим мы его… Капаем какие-то капли – специально в Кизляр и в Хасавюрт гоняли. Но не помогают. Наверное, потому, что это капли от человеческих болячек, а не от собачьих.
В домике Кабанкова ощущалась странная такая совокупность быта непростой оседло-походной жизни воинов-отшельников. Типично деревенский уклад жизни чередовался с вездесущими признаками присутствия близости войны: портативные радиостанции стоявшие на полке в «зарядниках», поленница наколотых дров, сложенных у деревенской печи с расколотой плитой и закопченным чайником на ней, пехотный бинокль и прибор ночного видения, висевшие на стене, керосиновая лампа, стоявшая подле разостланной на столе «генштабовской»* карты-«пятидесятки»*, остро заточенные карандаши в картонном тубусе от порохового заряда к выстрелу РПГ, офицерская линейка, курвиметр. У входа, в самодельной полевой «пирамидке», стояли автоматы, на стенах висели разгрузки*, кухонные шкафчики, фарфоровая посуда на самодельной полочке. Кухонный стол был застлан чистой цветастой клеенкой. Трофейный магнитофон передавал последние известия, прямо возле него стояла пепельница, сделанная из артиллерийской гильзы.
– Ну как? – довольно спросил Кабанков.
– Как всегда, хорошо устроился. Бездельники…
– Ладно, проходи, давай, в дальнюю комнату, занимай кровать Самсона. Я щас до него дозвонюсь, скажу, чтобы он оставался ночевать в батальоне.
Пока Кабанков бегал в свой взвод, звонить в батальон, я осмотрелся. В крошечной комнатке стояли две кровати, самодельная тумба между ними, на стенах были прибиты чопорные покрывальца вместо ковров. На них были изображены сказочные персонажи: Руслан скачет на огромном волке, обнимая похищенную у злого дядьки-Черномора Людмилу. У противоположной койки, на стене, на зашарканном покрывале картина изображала тоже банальное любовное происшествие: ночь, звездное небо, восточного виду городишко на заднем плане с мечетью и минаретами, на лошадях скачут, оглядываясь, джигиты, один из которых прижимает к себе свою принцессу.
«М-да, тема похищения заложников актуальна еще с древних времен» – саркастически улыбнулся я.
За небольшим проходом, у дальней стены, на полках стоял маленький телевизор с самодельной проволочной антенной, фотографии в рамочках, патроны «ПАБ-9» россыпью, банка с кофе и прочие бытовые мелочи, присущие мужской походной жизни. С плаката на стене мне улыбалась Джейн Фонда, снятая на фоне спортивного тренажера; надпись внизу гласила: «Вперед, за Джейн Фондой! Секреты успеха и мастерства». В углу стояли резиновые сапоги с налипшей на них засохшей грязью.
Вернулся Кабанков.
– Жрать хочешь? Или до вечера потерпишь? Мы в столовую не ходим, приплачиваем тут одной старой чеченке – она нам готовит домашнюю, вполне съедобную еду, два раза в день. Не то – загнулись бы уже давно на центроподвозовском снабжении…
– Удивительно, что вас еще не отравили.
– Кишка тонка. Ну, так что?
– Подожду, подожду. Ты чайник пока поставь. И давай о деле.
Кабанков набрал в чайник свежей воды из ведра, включил шнур электроплитки в самопальную розетку, достал чашки, сахар, печенье. Мы уселись за стол.
– Ну, ладно Штирлиц, давай выкладывай, зачем пожаловал? – серьезно спросил Кабанков – Вижу, что не чаи гонять прискакал. Только потом от вас у меня одни неприятности – фугасы, да обстрелы…
– На этот раз для вашей конторы я ничего плохого не сделаю.
– Угу, хотелось бы верить.
– Помнишь, два года назад я работал с двумя чеченцами, у Тимура?
– Ну конечно, помню. Вы ж не разлей вода были, приходили как-то ко мне. Один – здоровый такой, Усман, что ли? Второй – щуплый, небольшого роста, не помню, как зовут.
– Не важно. Меня щас интересует Усман. Ты завтра сможешь по какому-либо поводу появиться у Бигаева и найти его? Он щас на него работает, в ГНР.
– Ну, появиться там для меня, скажем, не проблема. Тем более что я почти каждый день туда хожу.
– Вот и отлично!
– Что – отлично? Как я тебе его найду? По громкой связи? Или объявление в газету дам?
– А не надо его искать. Просто, передай ему привет от Тимура. Он сам тебя найдет. Ему лично скажешь, что я хочу с ним встретиться, например – завтра в два часа дня в кафе «Индира».
– Взорвали духи давно твою «Индиру».
– Ну, тогда пусть он сам назначит время и место встречи. Только не на центральной площади, понятное дело.
Кабанков подозрительно посмотрел на меня.
– А что ж сам не сходишь к Бигаеву? Что-то я раньше за тобой не замечал такой трусливой осторожности.
– Нельзя, чтобы меня здесь видели. Понял? Нежелательно.
– На кого ты работаешь, хлопче?
– Тебе лучше не знать. Ну, так как? Сделаешь?
– Да сделать-то сделаю – Кабанков поднялся, снял с плитки закипающий чайник – Это все?
– Все.
Он повернулся, пристально посмотрел на меня, словно читая что-то у меня выбитое на лбу. Потом снова сел рядом.
– Понятно. С «фэбосами»* связался. Ты своей смертью не помрешь, разведчик чертов!
– Я же сказал – для твоей конторы никаких последствий.
– Да к чертям собачьим мне эти последствия! Мне на это глубоко начхать! Оно, знаешь, тоже не совсем по-человечьи получается, когда боевики гуляют здесь по селу, как у себя дома.
– А они и есть у себя дома, дружище.
– Да я прекрасно все понимаю! Зачем тогда мы ввязались во все это? Моих людей подрывают, стреляют из-за угла, в спины. А мы теперь в мир с ними играем? Да они же ржут нам прямо в лицо! Вон, в прошлом году из банды Смирнова – помнишь такого? – трое так сказать, «сдались». Один из них, Турпал, прямо мне так и сказал: еще встретимся, переговорим. А недавно, знаешь, где я его видел?
– Догадываюсь…
– Он мне тут даже как-то служебное удостоверение свое показал. Убить грозился. Ночью. Из-за угла. Амнистия, блин. О – какая амнистия! – Кабанков ткнул себе двумя пальцами под кадык.
– Ну и причем здесь все это?
– А передай своим «фэбосам», что те, кого они живыми берут – уже собрались в одном веселом месте. Гуляют, жируют. Грозятся рано или поздно всех перерезать. А головы вон, на площади напоказ выставить.
– А ты и испугался? Ты ж не из пугливых, Кабан!
– Да мне один хрен – живым я все равно не дамся. Обидно просто!
– А, не обращай ты внимание… Отвоюешь свое и свалишь к себе в свой солнечный Сургут.
– «Отвоюешь»… – Кабанков закурил сигарету – У меня контракт заканчивается в следующем году, а выслуги – на буханку хлеба не хватит.
– Не переживай. Главное, чтобы руки-ноги на месте были. Делать хоть что-то умеешь?
– Умею. Стрелять, да взрывать.
– Ничего. Найдем мы тебе инвалидную коляску, посадим в нее…
– Это еще зачем?
– Будешь на перекрестках промеж машин ездить, мелочь собирать.
– Да пошел ты! Сам-то что умеешь делать?
Я пожал плечами.
– Буду сзади твою коляску толкать. Следить, чтобы тебя ненароком не переехал какой-нибудь жирный дядька на своем убогом «Лексусе».
– Типун тебе на язык!
– А ты что думал, Родина встретит тебя с широко распростертыми объятиями? Ты там кому-то больно нужен будешь? Кто-то по тебе заплачет?
– Да ничего я не думаю…
– Про политику все любите говорить… Жалуетесь. Так знайте – вам, то есть – нам, ни здесь, ни «там» покоя не будет. Лично твоя война не закончится сдачей оружия на склад. И ты уже «там», дома, будешь воевать со «своими». Они сидят в кабинетах, в машинах, в замках и еще чёрт-те где. И они крепко держат оборону. И никаким «фугасом» ты их не возьмешь.
– Чего расхорохорился-то? Прямо, как на трибуне…
– А, – махнул я рукой – просто хочу, чтобы ты не питал каких-либо иллюзий на счет счастливой и беззаботной жизни воина-победителя. По мне бы так лучше уж здесь погибнуть героем, чем там прозябать в нищете. И если меня здесь грохнет какой-нибудь бешенный Турпал – я за это на него особо не буду в обиде. Тем более что мертвым комфорт ни к чему.
– Мертвым, оно вообще все по барабану – поднимаясь, подвел итог Кабанков – Завтра я с утра повезу Бигаеву уточненный план по взаимодействию. Правда, я этим собирался заняться после обеда. Но ради тебя, так уж и быть. Постараюсь найти твоего Усмана. Ну а ты тогда сиди здесь, никуда носа не кажи, конспиратор хренов. Викси в любом случае покусает любого, кто приблизится к этой двери.
Мы засмеялись.
…На следующее утро я сидел на «блоке»* у казаков*, возле позиции разговорчивого наголо стриженного пулеметчика и не спеша, за совместным выкуриванием сигареты, калякал с ним о жизни. Здесь мне назначил встречу Усман. Однако он запаздывал, поэтому я то и дело поглядывал в конец улицы, откуда уже пол часа назад должен был появиться его УАЗик. Казаки не выказывали никакого интереса по поводу моей личности. Скорее всего, они приняли меня за бездельничающего офицера местной комендатуры, поэтому продолжали заниматься своим привычным рутинным делом: двое слонялись на автопроезде, проверяя документы у водителей и пассажиров редких проезжавших машин; двое, включая и пулеметчика, находились на огневых позициях; остальные отдыхали в блиндаже, зарывшись в его мрачные недра, тускло освещенные хлипким электропитанием двухтактного «дырчика».
УАЗик подъехал неожиданно, запищав тормозными колодками. Из открывшейся водительской дверцы показался Усман, кивком головы показывая мне, куда садиться. Я быстро попрощался с казаками и уселся на заднее сидение. Впереди меня, рядом с Усманом, сидел неразговорчивый чеченец средних лет, в форме капитана милиции. Мы поздоровались.
– Иса, ты нисколько не изменился, воллаги! – глядя на меня в обзорное зеркало, воскликнул Усман.
Его черные глаза светились неподдельной радостью. Он отрастил буйную черную, как смоль, шевелюру и жесткую щетину на лице. В таком виде я едва ли узнал бы его на улице.
– А ты располнел, джигит! Что не бреешься?
Усман заметно помрачнел.
– Недавно нашего завалили. Идигов Адам – помнишь его?
Я пожал плечами.
– Подорвали прямо у дома, на радио – МОН-50*, вечером с работы возвращался – рассказывал Усман – От него половину только собрали. Похоронили, что нашли.
– Кто это сделал?
– Да понятно, кто. Из лесу.
Мы подъехали к капониру, остановившись возле охранения, у нас еще раз проверили документы и наконец, УАЗик подкатил к зданию комендатуры. Капитан взял увесистую папку и исчез в здании.
Я пересел к Усману. Он, кивнув в сторону ушедшего спутника, сказал:
– Правильно делаешь, что при нем не стал ничего говорить.
– А кто это?
– Из Грозного, новый начальник МОБ. Совсем наших мало осталось. Бислана помнишь?
– Здоровый такой?
– Убили! В прошлом году, прямо во дворе своего дома, в упор застрелили. Я так думаю, что и Адама убрали, скорее всего «они», из Грозного. Шаниязову* сейчас не до нас. Да и нет его в районе, «за речкой»* сейчас, скрывается после ранения. Не резон ему рыпаться, понимаешь? Ладно, у нас мало времени. Говори, зачем меня хотел видеть? Я ж понял, что действительно, не привет от Тимура привез.
Я удивленно посмотрел на Усмана. Он был еще довольно-таки молод, горяч и особенно не отличался определенной логикой суждений, присущей зрелым воинам Аллаха, что давало бы возможность в каких-либо выводах о целях нашей полуподпольной встречи.
Однако Усман, прочитав в моих глазах это удивление, горько усмехнулся:
– Тимур погиб еще в прошлом году. Его подорвали в Дышне* с братом, у родственников. Так что я сразу понял, что ты не шулюм* сюда приехал трескать.
– Ты прав, Усман. А скажи, что сам-то думаешь на счет всего этого?
– Я ничего не думаю. После гибели группы Тимура кто-то убирает оставшихся в живых. И это не боевики. Так что и тебе надо сваливать отсюда, пока не попал под раздачу.
– А сам тогда что здесь делаешь?
– А мне некуда бежать, Иса. Твой дом в России. Ты отвоюешь и уедешь. А мой дом здесь: родители, братья, сестры – все здесь. И я буду их защищать до последнего, понял?
Я помолчал, опустив голову. Мне даже не надо было запрашивать аналитическую справку у своих новых хозяев, чтобы понять, кто подставил группу Тимура, кто потом расправился с ним самим и добивает последних его бойцов. Опять эта проклятая политика!
– Ладно, – сказал я – не в моих силах что-либо изменить. Но мне нужен Лёма*. Сможешь его найти?
Усман, размышляя, почесал переносицу.
– Лёма? О, как! Давно я его не видел. Постой, его младший брат, Ваха, на рынке работает. У медника в мастерской. Надо у него спросить.
– Узнаешь? Мне надо встретиться с Лёмой. Есть дело.
– Хорошо, Иса. Только у меня одно условие.
– Говори.
– Не впутывай меня ни во что. Хорошо?
– Усман! А разве поесть шашлык в кафешке называется «влипнуть в историю»? Это ты так друзей встречаешь?
Глаза у Усмана округлились и он готов был сделать себе сэппуку:
– Да чтоб у тебя язык отсох, воллаги! Да я за тебя горло кому хочешь, перегрызу! Да я…
– Ладно, ладно! Усман, дружище! Я тебя ни во что не впутываю. Поверь. Мне только надо встретиться с Лёмой, чтоб никто не знал. Устроишь?
Усман успокоился немного, опять потер переносицу.
– Знаешь что? Кафешку ;хвана, за рынком, помнишь?
– Конечно!
– Приходи туда часа в два дня.
– Договорились.
Я вернулся к разведчикам и застал там Краба за составлением справки из служебного задания, которую он заполнял от руки, сидя за кухонным столом и попивая остывший кофе.
– Мое почтение, Сергей Петрович! Решили заняться штабной работой?
Краб бросил на стол ручку и не без укора проворчал:
– Если бы не твое безумное вранье коменданту, то было бы значительно легче жить!
– Ну, жизнь, вполне вероятно и была бы полегче, но от штабной рутины вас никто бы не освободил.
– Не «вас», а «нас»! – язвительно поправил Краб.
– Попрошу не обобщать, – стягивая с себя пыльные берцы, улыбаясь, заметил я – Обеспечение и прикрытие операции возложено на вас и отчетные документы вам оформить все-таки придется. Так что – дерзайте, Сергей Петрович. Дерзайте!
– И откуда вы такие наглые только беретесь! – хоть и раздраженно, но вполне доброжелательно прошипел Краб.
Он прекрасно понимал, что его работу я делать нисколько не намерен. Да и с первых минут нашего знакомства я постарался с предельной ясностью расставить все акценты в наших с ним взаимоотношениях. Поэтому Краб прекрасно понимал, что «бумажная» часть нашего дела всецело лежит на нем.
– Откуда? – продолжал, однако я начатый разговор – Да все оттуда же – из ЛенПеха! Скажите лучше, что вам известно о группе Тимура?
Краб насторожился, однако пожал плечами:
– Да нет, ничего не известно.
– Ну, вот видите? Вы не желаете со мной откровенничать даже в интересах нашего общего дела. А еще хотите, чтобы я вам помог в заполнении каких-то фуфловых отчетно-информационных документов.
– Стоп! Это еще какие такие «интересы нашего общего дела»? – аж подскочил на табурете Краб – Какое отношение имеет Тимур к Халиду?
Я сел напротив Краба и стараясь сохранять железную выдержку, решительно заговорил:
– А я сейчас постараюсь объяснить, если у вас память отшибло или просто проблемы с аналитикой. Хреновое вы мне прикрытие обеспечили, товарищ «капитан-майор»! Я только что допустил прокол, который в иной ситуации стоил бы мне жизни. Почему вы меня не проинформировали о гибели самого Тимура? Я в качестве пароля «передал привет» человеку с того света, получается? Хорошо, этот человек долгое время работал со мной в одной связке и знает меня, как облупленного. А ну, если бы я шел на оперативный контакт «вслепую»? Сейчас бы вам просто прислали бы пакетик с моей головой, на которой бы явно проступал удивленный взгляд моих глаз: «Из-за чего?»… А я скажу из-за чего: из-за вашей некомпетентности или намеренного утаивания информации! Ну?
– Я никоим образом не предполагал, что гибель Тимура для вашей работы имеет какое-то значение – растерянно пробормотал сбитый с толку Краб.
– А это и обзывается «некомпетентностью», Сергей Петрович! Я кажется, вам ясно говорил: меня интересует информация обо всех фигурантах этого района, отмеченных в вашей базе данных. Однако же именно вы – я не ошибаюсь? – вы взяли на себя ответственность за определение информационного объема на данном этапе. Так что пока от нашего взаимного сотрудничества никакого толку. Это пока все, что я хотел вам сказать, мой дорогой напарничек!
Я поднялся и, поставив на электроплитку чайник, направился в дальнюю комнату.
– Постой! Давай не будем делать скоропалительных выводов – примирительно сказал Краб, останавливая меня.
– Хорошо – я снова сел рядом с ним – Кто убрал Тимура? Что известно о гибели его группы? Кто теперь мочит его людей?
Краб покачал головой:
– Этого нет ни в одной базе данных. Ты касаешься таких вопросов, за которые тебя просто раздавят, сотрут в порошок.
– Ну-у… – кисло поморщился я – Не увиливайте от ответа, Сергей Петрович. Подумайте: на карте стоит и моя жизнь. Я тоже был в группе Тимура. Ваша контора имеет к этому отношение?
– Нет.
– Но с вашего молчаливого согласия… Да?
Краб немного помолчал, затем сказал негромко:
– Это все политика, парень. Грязная политика. Мы ничего не можем изменить.
– Это не политика, а – война. Грязная война. И вы участвуете в этой войне. И не держите меня за идиота. Думаете, я поверю в то, что в вашем учреждении ничего не знают о трафике нефти, оружия и наркотиков через Буруны? Думаете, я не понимаю как так: боевик, две войны воевавший против нас, вдруг в корне меняет свои убеждения, получает амнистию и с чистой совестью поворачивается с оружием в руках против своих вчерашних единоверцев? Что, за все те годы кровавой партизанщины он не убил ни одного русского солдата? Чист, как банный лист? Да? Так что, коллега, не валяйте дурака, я вас умоляю!
– Что ты хочешь от меня услышать? – устало спросил Краб.
– Тимура убрали люди из Грозного?
Краб едва заметно кивнул головой.
– Они же поодиночке отстреливают оставшихся его людей?
Та же реакция. Я покачал головой.
– Все ясно, как божий день. И в засаду, под Сары-Су, его группа попала после того, как «грозненцы» слили информацию людям Батаева из «Ногайского батальона»*?
Краб молчал.
– Сергей Петрович, я даже не спрашиваю, почему ваша контора не попыталась предотвратить ту бойню с «тимуровцами» в Бурунах. Я хочу спросить другое: вам не страшно, что придет время и вы сами вот так же «вылетите в трубу», как отработанный материал?
Краб посмотрел на меня в упор.
– Я в отличие от тебя в политику не лезу.
– Ошибаетесь. Вы уже давно по уши в этом дерьме.
– В таком случае – ты тоже. Какая же между нами разница?
– Я доверился тем людям и они мне верили. Мы – и никто другой – работали по «бойкам» так, что Тимур со своей группой для них был исчадием ада и они дорого бы дали за его голову. А теперь Тимура нет. И из его людей почти никого не осталось. А разница между нами заключается в том, что я коней на переправе не меняю.
– Ты хочешь сказать, что замарана честь офицера?
– Ой, давайте обойдемся без патетики, Сергей Петрович! К чему все эти высокие слова?
Я поднялся с табурета, направляясь в комнату. И все же Краб схватил меня за руку:
– Нет, ты ответь мне!
Я, немного подумав, резко надавил на его большой палец и Краб с чуть слышным стоном тут же отпустил мою руку.
– А вы спросите об этом у Тимура. Интересно, что бы он вам ответил? – холодно бросил я и ушел в дальнюю комнату.
Оттуда я видел, как Краб, молча, как мне показалось – сокрушенно покачал головой, затем медленно снял майорские нашивки со своих пехотных погон и с отвращением засунул их в нагрудный карман.
…– Иса!
– Лём;!
Мы обнялись.
– Оукъшь муха ду*? Хо у дешь ву?* – улыбаясь, с трудом подбирая слова и, наверное, с очень ужасным акцентом, спросил я.
Лема засмеялся, хлопнул меня по плечу:
– Помнишь еще? Со у ма дешь ватс*.
– Волло, кэрзен куотем яаъ*.
– Диг ду, диг ду*!
Мы уселись за столик.
Лема здорово похудел. Одет он был в старую темно-зеленую «кенгуру»* и адидасовские спортивные брюки. Синяя бейсболка и щетина на лице делали его неузнаваемым, даже каким-то враждебным. Но большие серые глаза по-прежнему светились той едва заметной искоркой лихой удали, которая всегда зажигалась в минуты опасности или крайнего возбуждения. Он не скрывал своей радости по поводу нашей встречи.
– А ты совсем не изменился, Иса, – заметил Лема – поседел только. Видно.
– Да и тебя, вижу, жизнь потрепала. Как живешь-то? Никто не обижает?
Лема, зло улыбнувшись, задрал «кенгуру», показывая торчащую из-за пояса пистолетную рукоятку:
– Пусть только попробуют!
Затем он снова стал серьезным. Немного помолчав, мой собеседник взял кусочек хлеба, присолил немного из солянки и медленно откусил.
– Я из милиции ушел. К отцу приходили люди. Понятное дело, что не из леса. Сказали, если я и дальше там буду работать, то нам здесь не жить. И я ушел.
Я хмуро молчал.
– Про Тимура слышал? – спросил Лема.
– Слышал.
– Кто-то взялся за нас всерьез. Так и живу. Как на бомбе, воллаги!
Нам принесли шашлык из курятины, острый соус, нарезку из овощей, специи.
Подошел Ихван, владелец кафе. Он склонился над Лемой и что-то тихо ему сказал. Лема кивнул головой и, указав на подсобку, так же тихо что-то ему ответил. Хозяин, едва заметно кивнув, неспешно удалился.
– Случилось что? – спросил я.
– За тобой никто не следил? Не заметил? – спросил Лема.
– Не знаю.
– Видишь, на той стороне стоят двое?
Я посмотрел в окно и увидел двух парней на углу улицы, при выходе с рынка. Они стояли и неспешно разговаривали друг с другом. Виду они были скучающего, ничем не выделяясь из общей массы местных обывателей, снующих мимо.
– Они шли за тобой, когда ты сюда зашел.
– Я их не знаю.
– И я их не знаю. Ладно, ешь свою «кэрзен куотем»*. Разберемся…
Коротая обеденное время за ничего не значащим разговором о том, о сем, мы неспешно закончили свою трапезу. Затем я расплатился с хозяйкой и Лема повел меня в подсобку. Там Ихван отодвинул большой старый шкаф, который довольно-таки легко подался движению хозяина, приоткрыл неприметный лаз, закамуфлированный под часть деревянной стены подсобки, посмотрел внимательно наружу и, уступая нам место, пробормотал:
– Цхьа а вац*!..
– Дел рез, хэлагун*! А дикюль*! – пробормотал я и нырнул вслед за Лемой в мрачный проем.
– А дикюль, а дикюль – услышал я вслед, и лаз неслышно захлопнулся за нами.
«Точно так же уходили от нас боевики, когда мы их блокировали в каком-нибудь домовладении – с горькой усмешкой подумалось мне – Ну вот и я дожил – сматываюсь черт знает от кого, как крыса, в компании чеченца, почти боевика…»
Мы пересекли крошечный дворик, затем протиснулись между двумя стенами и оказались среди шумных торговых рядов. Лема вывел меня на окраину рынка, мы прошли через несколько дворов и оказались на тихой улице, возле синей «шестерки»*.
– Садись – кивнул мне Лема.
Я сел на заднее сидение. За рулем сидел младший брат Лемы – Ваха. Они перекинулись парой-тройкой фраз. Из их тревожных интонаций я понял, что речь шла о наших тайных преследователях. Затем брат вышел из машины и исчез в направлении рынка.
– Ложись на пол, чтобы тебя не видно было, – садясь за руль, сказал Лема – накройся там покрывалом!
Мы, немного пропетляв по кривым не мощеным переулкам, выехали на тихую окраину.
– У нас совсем немного времени, Иса. Говори, зачем я тебе понадобился? – заглушив мотор, сказал Лема.
Я вылез из своего импровизированного укрытия.
– Есть дело. Опасное.
– Ну, то, что не дров наколоть – я уже понял, едва меня нашел Усман и попросил о моей встрече с тобой – заметил Лема.
– У тебя, ты говорил, есть родственники в Беной?
– Есть. Но ты не с того конца начал, Иса – Лема закурил сигарету – Кого на этот раз мочить придется?
– Мочить никого не надо. Нужна информация.
– Информация? Что-то я тебя не понимаю…
– Нам надо знать, когда в Шуани нагрянет Халид.
– Так вот кто вас интересует – Халид!
Лема задумался.
– Без тебя мы не управимся. Дров можем наломать.
– Еще и как наломаете – согласился Лема – Шуани далеко. У меня там нет никого.
– Может, через знакомых попробовать? Поговори со своими.
– «Со своими»… – эхом пробормотал Лема – Нас и так почти никого не осталось. А втравливать в это дело дядю и его семью… Сам знаешь, если что – никого не пощадят.
– Жаль. Я на тебя надеялся.
– Погоди причитать. Есть у меня один человек. Он родом из Ялхой-Мохк, сейчас живет в Беной. У него в Шуани живут какие-то родственники. Ничего не обещаю, но попробую через него все разузнать. Давай через три дня встретимся на рынке, возле Мескер-Юрт, в кафе, у деда Хасана. Помнишь его?
– Конечно!
– Если я сам не смогу подъехать туда, то брата, Ваху, пришлю.
– Договорились.
– И сдается мне, что тебе пора отсюда уезжать. За тобой следили не наши, не местные. А это плохо.
– Да понял уж…
– И еще. Мне надо на какое-то время исчезнуть. Сможешь устроить так, чтобы я уехал из Чечни?
– Я поговорю с моим начальством. Они люди влиятельные, думаю – помогут.
Лема завел двигатель и мы поехали мимо центра на другую окраину села – на блок-пост, к липецким ОМОНовцам. Там он меня высадил и уехал. Я сел на один из бетонных блоков, закурил и стал ждать попутку, чтобы добраться с оказией до комендатуры.
Хоть я и застал Краба совершенно одного в домике у разведчиков, заполняющего официальную служебную справку, прямо с порога я внятно ему проговорил:
– Четыре девятки, напарничек! Четыре девятки!
Это означало немедленную эвакуацию.
Краб секунду смотрел на меня расширенными глазами, затем сорвал с гвоздя кепи и быстро убежал в комендатуру. Через сорок минут за позициями батальона уже завис вертолет Ми-8, с поющим свистом рассекая раскаленный воздух своими лопастями.
Панаетов с большим сомнением отнесся к моим ожиданиям по поводу получения информации от Гунатова. Однако добро на его «консервацию» после некоторых колебаний он все же дал, но при условии нейтрализации «Халида». Панаетов, как и полагается, дал Леме оперативный псевдоним «Патриот» и внес его в свою базу данных, поставив его таким образом «на все виды довольствия», как своего источника. Иначе, по закону, он ничем не мог впоследствии помочь ему покинуть территорию Северного Кавказа под легальным прикрытием.
Мы собрались на базе в Шали. Это была отправная точка нашей операции, получившей кодовое наименование «Беной». «Тяжелые» дали мне кличку «Студент», поскольку я не был профессиональным сотрудником и с их точки зрения не мог соперничать с ними на равных. Но мне, честно говоря, на все это было наплевать. Для себя я уже решил, что это будет последняя моя боевая операция. Таким образом, я отдам «долг» Панаетову по части военного трибунала, заодно выполнив свое обещание о содействии в ликвидации бандгруппы «Халида». Панаетов получит очередную благодарность, награду или продвижение по службе – это меня уже мало интересовало, а я – путевку домой.
Кроме Пятого и Краба я никого здесь не знал. Да и Краб был всего лишь «опером»*, поэтому он остался в Аргуне, где мы первое время базировались. Никто особо не выказывал ко мне интереса, лишних вопросов не задавал. Парни все были здоровые, немногословные. Днем почти никого на базе не было видно. Лишь ближе к вечеру, когда спадал полуденный зной, люди тянулись к штанге и гантелям, собирались в курилке посплетничать про погоду или с ОМОНовцами и СОБРами гоняли в футбол на небольшом дворике внутри нашей крепости.
Всего «тяжелых» на базе было человек шестнадцать. В углу дворика, под дощатым навесом, стояли несколько бронированных УАЗиков и две «Нивы». Ночью несколько человек куда-то внезапно уезжали, перед рассветом – пыльные, возбужденные и уставшие – приезжали, днем – отсыпались. Никто никого ни о чем не расспрашивал, за столом, при приеме пищи, никто ничего не рассказывал. Были только обычные разговоры ни о чем, дежурные анекдоты и обыденные житейские байки. Можно было даже подумать, что я нахожусь на каких-то странных спортивных сборах. Странных потому, что вокруг по-прежнему по ночам лаяли автоматные очереди, раздавался топот бегущих ног, а утром за завтраком мы узнавали последние новости: кто где попал в засаду, где обстреляли блок-пост и т.д.
Я чувствовал, что скоро эта идиллия закончится и начнется то, ради чего меня сюда вытащил Панаетов. И я, конечно же, не ошибся. Однажды поздно вечером, уже почти ночью, приехал с Ханкалы Панаетов. Все заметно оживились. Нам было приказано собраться в комнате, служившей помещением для служебных совещаний и постановки задач. Там на стене висела старая потрепанная топографическая карта Северного Кавказа, стоял стол, десятка полтора стульев и табуретов. Окна были заложены кирпичом, поэтому там всегда горел свет. Я хотел было спросить у Пятого, по какой форме одежды одеваться, но вовремя сдержался. Сотрудники собирались, одетые кто во что: кто в камуфлированную футболку, кто в «натовке», кто вообще в гражданской майке-«борцовке». Мы молча расселись, заняв свои места. При появлении в комнате Панаетова никто не встал. Это мог быть мой второй промах – я, приученный к строгому выполнению военного этикета, едва не вскочил при появлении старшего по званию офицера, но вовремя сдержался: никто из остальных присутствующих офицеров – а было исключительно офицерское подразделение – не шелохнулся.
Панаетов отыскал меня взглядом и, оглянувшись на карту, сказал:
– Итак, джентльмены, я горд вам сообщить, что нам известны день «Д» и время «Ч». Патриот сделал свое дело. Теперь настал наш черед. «Беной» вступает в свою завершающую фазу. Еще раз уточним порядок действий и время рандеву.
Рассвет только начинал разгораться на Востоке – гигантские бледные контуры близлежащих гор зубчатым частоколом проступали на фоне стремительно светлевшего неба, словно фотобумага, брошенная в реактив. Но это только казалось, что горы близко. На самом деле до них были десятки километров. Насыщенный утренней прохладой воздух скрадывал расстояние. На аэродроме стояла хрупкая тишина.
Борттехник, сняв внешнюю панель, ковырялся в двигателе вертолета, внизу стоял, смачно позевывая, второй пилот. Чуть поодаль, на траве, возле остывших за ночь бетонных плит, расположились разведчики из отряда спецназначения, выделенных в мое прикрытие. Их было 12 человек. Панаетов, командир корабля, командир разведгруппы по кличке Набат и я стояли между разведчиками и вертолетом, негромко совещаясь. В принципе, уже все было решено. Я даже знал, что с первой ВМГ на броне в составе группы прикрытия пойдет Иван. Они нас будут ждать со стороны Ахкинчу-Борзой, одновременно прикрывая наш отход в сторону Веденского ущелья. Как он уболтал Верещагина дать добро на боевой выход – я не знаю. Но, в конце концов, он являлся офицером группы направления по работе спецназа и отвечал за организацию действий. Поэтому формально имел право на личное участие в операциях.
Панаетов сказал мне:
– Ну что, Студент? Настал и твой час. Когда получишь подтверждение от Патриота – не торопись. Проверь еще и еще раз – не наблюдают ли за вами? Не следят ли? Как только ты дашь мне условный сигнал – будет запущен в действие часовой механизм отсчета мероприятия «Беной». Берегите связь, она – всё. С получением твоего сигнала квадрат будет закрыт. По всем каналам работаете только на прием.
– Я все помню, товарищ полковник.
– Хорошо, сынок.
– Смотри сюда, командир. Запоминай, – командир корабля, достав свою планшетку с полетной картой, показывая на ней пальцем, пояснял – Отсюда идем на Ца-Ведено, но, не доходя до Верхатой, уходим влево, вот по этому ущелью, на Гуни. Здесь, по руслу вот этой речки-вонючки уходим вправо, оставляем Эникали и выходим на Хашки-Мохк. Вот здесь я вас и выброшу, смотри…
– Не надо нас выбрасывать – мы и сами выпрыгнем – пошутил я, но никто не засмеялся.
Мы, стукнувшись лбами, смотрели в карту командира корабля.
– До Шуаней отсюда по прямой километров десять будет, – прикинул командир разведгруппы – можем не успеть.
– Нифига, – успокоил я – успеем. Я там все тропы знаю. Главное, чтобы нам на хвост никто не сел.
Командир корабля свернул свою планшетку и вопросительно глянул на Панаетова. Тот утвердительно кивнул головой. Летчик повернулся к своим подчиненным, копавшимся в двигателе и крикнул:
– По местам! К запуску на прогрев!
По этой команде поднялись с травы и разведчики. А я почувствовал, как с нарастающим свистом вертолетных турбин у меня в груди нарастал холодок – давно подзабытое беспокойное чувство тревоги, смертельной опасности и азарта.
– Удачи, Студент! – обнял меня Панаетов – Увидимся после операции.
– До встречи, товарищ полковник. Вы уж тут нас прикрывайте от безумных идей армейского начальства! Я не боевиков опасаюсь, а Ханкалу…
В багровом отблеске занимавшейся ранней зари, с громом и свистом рассекая лопастями воздух и сотрясая шумом авиационных турбин округу, задрав кверху хвост, с военного аэродрома взлетел одинокий Ми-восьмой и, сделав невысокую «горку», набирая скорость, прижался к спящей еще земле, взяв курс на Веденское ущелье. Потом все так же неожиданно стихло: на землю, словно осенняя листва, сели испуганные сонные птицы, осела поднятая пыль, выбитая из щелей между бетонных плит покрытия ВПП*. И только Панаетов смотрел в сторону гор, где минуту назад растворился вертолет.
…По моим подсчетам мы должны были сделать не более пяти-шести крутых поворотов вправо-влево и, чтобы иметь представление о том, где мы примерно находимся в данный момент, я пытался их считать. Но, насчитав более десятка, бросил эту затею. Машина неслась на бешенной скорости по дну ущелья, повторяя его извилистое, как кишка, темное мрачное нутро. Вертолет, то резко подскакивал, то падал камнем вниз, мотался вправо-влево, угрожающе кренясь то на один, то на другой борт и оставалось только крепко держаться за откидные лавки и металлические «уключины», предназначенные для стрельбы из открытых иллюминаторов. Мы сидели вдоль бортов, лицом друг к другу и я видел безразличные непробиваемые маски разведчиков. Они смотрели в пол, изредка поднимая взгляд, чтобы глянуть на несущиеся с калейдоскопической скоростью поросшие лесом горные склоны. Мне даже казалось, что мы не на вертолете летим, а едем на стремительно несущемся поезде или автобусе – а что еще можно подумать, видя в иллюминаторах мелькающие деревья?
Вдруг вертолет весь затрясся и начал ставать на «дыбки», характерно хлопая лопастями несущего винта. Это являлось признаком того, что вертолет гасит скорость. Значит, скоро выброска. «Мишка»* сделал небольшой круг и, протянув еще немного, стал резко снижаться. Выскочивший из пилотской кабины борттехник сноровисто открыл боковую дверь. Я заглянул в пилотскую кабину, где летчики боролись со своими штурвалами. Найдя небольшой подходящий пятачок, они спланировали свою машину туда, уткнувшись в траву передним шасси.
– Хашки-Мохк! – проорал я командиру корабля.
Он указал рукой куда-то влево назад.
Я замотал головой и указал вправо назад.
– Шуани – проорал я и указал вправо.
Командир корабля зло махнул на меня рукой, мол – вали побыстрее отсюда, турист хренов!
Разведчиков в салоне уже не было, поэтому я последний покинул борт. Боковая дверь за мной с шумом захлопнулась и вертолет отвалил в сторону, разворачиваясь и набирая скорость. Вскоре все стихло. Мы остались одни в гнетущей тишине. Здесь еще царил полумрак ночи.
Разведчики, как и положено, расположились подковой, заняв круговую оборону. Пятачок не был таким уж крошечным, как казался с высоты. Я отыскал взглядом командира группы и показал ему рукой направление движения. Он повторил то же самое и группа вскоре исчезла в лесных зарослях. Идти предстояло в гору, продираясь сквозь плотный подлесок, по целине и это здорово выматывало и сбивало дыхание. Затем мы свернули влево, немного сбавили темп, выслали вперед головной дозор и пошли медленным шагом. Затем я жестом показал командиру, чтобы мы остановились. Надо было определиться на месте, где мы находимся и куда нам двигаться.
– Плохо дело, – сдерживая разгоряченное дыхание, сказал мне Набат – при приземлении один мой боец, кажется, подвернул ногу.
– Во, бля! Как ни понос, так золотуха! – ругнулся я.
Мы понесли потери, еще не приступив к выполнению задания. Конечно, в данной ситуации ругань – дело последнее и бесполезное. Но я, будучи сам командиром группы, придерживался той неблагодарной практики, что любое происшествие – следствие чьей-то халатности. Иными словами: плохо значит, учили бойца, коли он неправильно сгруппировался при приземлении и вывихнул ногу. Хорошо, если не сломал.
– Точно, нет перелома?
– Доктор сейчас его смотрит – Набат повернулся и негромко позвал – Док!
К нам подошел хмурый фельдшер – с рыжей бородкой, оружием в положении «за спину» и санитарной сумкой через плече.
– Ну что у него?
– Скорее всего – растяжение связок голеностопа.
– Точно, перелома нет?
– Точно. Вывих. Но ходок из него сейчас никакой.
– Хрен редьки не слаще! – сплюнул я – А что это ты, док, воевать не собираешься?
– Что?
– Почему оружие «за спину»?
– Товарищ, не знаю, как вас по званию, попрошу мне не указывать – мое дело ваши черепа латать или в пластиковый мешок ваши бренные тела паковать – с обидой в голосе отпарировал доктор и отошел к своему пострадавшему.
– Зря ты так, – сказал Набат – Док – надежный человек. В таких переделках бывал…
– Да Господь с тобой, командир! Если мы не поспеем ко времени, то грош нам всем цена! И твоему доктору тоже. Давай карту.
Мы сели на траву и склонились над планшеткой Набата. Я посмотрел на его карту и спросил:
– Ты где взял «это»?
По моему акценту, который я сделал на слове «это» было понятно, что я не просто спрашиваю про карту.
– В штабе дали.
– А я думал, что в туристическом бюро стырил. Это карта типа, которая на пачке «Беломора», а не района задачи. Я не удивлюсь, если по ней мы и вовсе заблудимся.
– Почему?
– Вот этой дороги, на Хашки-Мохк, которая у тебя обозначена, как автодорога – в действительности ее нету. Там разве что на осле проехать можно. Да и то, в сухой сезон… В то же время у тебя почему-то нет дороги на Чари-Мохк, а она вот здесь проходит, по хребту. Видишь, склон в виде серпантина? Это что, карта веселых аттракционов «Чеченские горки»? Бери, отмечай у себя карандашом!
Я достал из-за пазухи свою, «генштабовскую», карту. Положил на нее компас, достал офицерскую линейку. Вместо циркуля или курвиметра, используя карандаш, отложил на карте расстояние, сверил с величиной на офицерской линейке и сказал Набату:
– Передай «головняку», пусть придерживаются пока азимута 255 – я посмотрел на командира группы и с некоторым нажимом уточнил – «255» – это посредине, между «250» и «260»!
– Да ясно, что ты, в самом деле!
– Очень хорошо. Пусть сверяются по компасу каждые пять-десять минут или через каждые пятьдесят-сто пар-шагов. Будем двигаться на северо-восток, навстречу восходящему солнцу. Пока его еще не видно, поэтому пусть следят, через полтора-два километра слева должна открыться гора такая, с лысой проплешиной на вершине. На карте, смотри, это высота с отметкой «644». Видишь?
– Вижу…
– Здесь «нарисовано», что там лес. На самом деле – там поляна и развалины старой крепости. Это и есть наша запасная площадка эвакуации. Завтра, примерно в это же время сюда за нами придет вертушка. Об этом знает мой шеф, летчики и я. Теперь знаешь и ты.
– А что, нельзя было сразу об этом сказать? – удивился Набат.
– Много будешь знать – дедом никогда не станешь. Вопросы есть? Нет? Ставь задачу своим убийцам и – вперед. Времени в обрез.
Теперь за нами шел, хромая, «подбитый» боец. Разведчики изладили ему клюку, которую он использовал, как костыль, разобрали его экипировку и он шел, мотая всем своим телом, едва поспевая за нами. Я, конечно же, злился. Хорошее начало! Ничего не скажешь! Число группы вместе со мной равнялось тринадцати. Тут и в «чертову дюжину» поверишь, не то, что в приметы. Главное – мы теряли темп передвижения. Если мои расчеты были верны, то сейчас должна была слева открыться высота «644». Но ни через час, ни через полтора, ни даже через два – никакой высоты слева не было. Я понял, что ошибся. Я неправильно определил свое местоположение после приземления. Не мудрено – я ориентировался по данным командира корабля, который определил площадку приземления на карте. На самом же деле мы высадились в другом месте. Скорее всего, километра два-три севернее – гораздо дальше от Хашки-Мохк, чем было определено заранее. Поэтому мои изначальные расчеты были неверны. Если так, то эта чертова гора находится не слева, а справа. Ни хрена себе! Я, сверившись с картой, подсчитал, что мы намотаем лишних километров пять. Мы и сейчас уже прилично отклонились от цели. Что такое в горах пять километров? Это только на штабной карте, да за чашкой кофе кажется, что сущий пустяк – совсем рукой подать. На самом же деле это – крутые подъемы и спуски, заросли, камни и осыпи, непроходимые и опасные уступы, ямы и промоины, которые даже при детальном рассмотрении не сразу заметишь. Неосторожное движение и ты, опрометчиво оступившись, можешь просто сломать себе шею. А еще нужно помнить о боевиках, для которых эти горы являются средой обитания и которые могут услышать тебя еще задолго до твоего приближения. А еще мины, хитроумные ловушки, да просто – неосторожно спугнутая стая птиц, хаотично взлетевшая в небо. Много трудностей и смертельных опасностей подстерегает разведчика в горах.
Но я не чувствовал, что попал во враждебную среду. Даже наоборот – мной овладело чувство азарта, ожили спавшие до сих пор без надобности звериные инстинкты разведчика, которые доселе не раз выручали меня. Я вовремя уводил группу Набата, обходя стороной опасные места: расщелины, гнездовья птиц, каменные осыпи и крутые, поросшие зарослями овраги. Мы все более заворачивали правее, склон становился все круче. Наконец, ближе к полудню, головной дозор подал знак – группа затаилась. К нам пробрался один из дозорных.
– Тарьщкаптан! – шепотом доложил связной Набату – Чехи!
Мы осторожно пробрались на позицию головного дозора. Действительно – впереди открывалась широкая поляна. На ней виднелись старые развалины. Все ясно – перед нами высота «644». Было бы идеально пробраться к самим развалинам – оттуда открывался хороший вид с ориентирами для точного определения своего места стояния и дальнейшего маршрута движения. Но этого делать было нельзя – возле развалин паслись с десяток коров, значит и пастухи рядом. Скорее всего, это подростки.
– Где чехи? – спросил Набат.
Дозорный указал рукой. Набат посмотрел туда в пехотный бинокль, затем передал бинокль мне. Я приложил бинокль к глазам. Действительно, возле развалин на траве лежали два или три человека. Это были дети. Они нас не видели, разговаривая о чем-то и взмахивая, жестикулируя, руками. Лишь изредка кто-нибудь из них приподнимался на локте, поглядывая за подопечным скотом.
– Хороши, ниче не скажешь – пробубнил Набат – если бы не коровы, мы бы так и не заметили этих засранцев. Вишь – лежат, как в засаде?
– А ты что хотел? Неоновую вывеску с метровыми буквами «пастбище» на ней? – усмехнулся я и назидательно сказал – Поэтому у разведчика и существует на этот счет золотое правило: избегай открытых мест. Ладно, с меня «пепси» твоим дозорным за их наблюдательность. Отходим назад, в лес и обходим поляну слева.
Группа углубилась в лесную чащу и двинулась в обход. Вскоре, приметив небольшую прогалину на северо-восточном склоне горы, я остановил группу.
– Перекур, – устало сказал я – надо определиться поточнее. Похоже, мы уже на полпути.
Я сбросил экипировку, оружие, выбрал дерево повыше, поудобнее и ловко влез на него.
Солнце уже стояло почти в зените. Близлежащие холмы и противоположные склоны окутывала едва заметная дымка. Казалось, до хребта рукой подать – так отчетливо на нем проступали деревья и проплешины с извилистыми оврагами. Горы скрадывали расстояние, но белесая, едва заметная пелена свидетельствовала, что нам надо было преодолеть еще, как минимум семь-восемь километров. А если учитывать еще «заячьи» петли, то и все десять. Стояла тишина, лишь птицы, заливаясь, пели свои переливчатые песни. Несмотря на жаркий августовский зной, стоявший повсеместно, я уже давно чувствовал едва уловимый дискомфорт, какой-то холодок, отдающий сыростью. Близость отрогов главного Кавказского хребта грозили клубящейся стеной кучевых облаков, формировавшихся у подножия горной гряды и стремившихся, отяжелев за сутки накопленной конденсирующейся влагой, скатиться в долину. Я понял, что ночью будет туман.
Через некоторое время ко мне на дерево залез и Набат. Он передал мне шмат лаваша и флягу с остывшим солдатским чаем. Осмотревшись, он деловито полюбопытствовал:
– Ну что, кукушка? Как обстановочка?
– В который раз вижу все это и в который раз поражаюсь красоте здешних мест. Только увидев все это, понимаешь гений Лермонтова.
– Ты лучше спроси у своего Лермонтова, где духи и что нам дальше делать?
– Мы почти у цели. Видишь, вон ту прогалину? Правее кривой такой просеки смотри…
Набат некоторое время всматривался в бинокль.
– Ну да, вижу.
– Это наш второй пункт остановки. Он и является ключевым.
– А первый?
– А вон там, внизу, так называемая «нижняя дорога». Отсюда ее не видно.
– Я так понимаю, если есть «нижняя» дорога, значит, есть и «верхняя»?
– Правильно понимаешь. Она проходит у самого гребня, по руслу высохшей речушки, поэтому она скрыта в лесной чаще. На нижней дороге мы встретим одну из наших групп и выведем ее на верхнюю дорогу, поближе к селу. Так что, запоминай все.
– А село где?
– На склоне, за хребтом, на той стороне. Отсюда село тоже не видать.
– Ничего себе… Три лаптя по карте.
– Правда, што-ле... Часа четыре ходу.
– Может, инвалида моего здесь с кем-нибудь оставить? Ты же сам говорил, что сюда за нами вертолет прилетит. Без него мы в сто раз быстрее двигаться будем.
– Вот сказал бы я тебе: как научил бойца, так теперь с ним и мучься… – я закончил жевать лаваш, запил из фляги и отдал ее Набату – Будет туман. Вертолет, скорее всего не прилетит.
– Да? Во, попадалово…
– Конечно, лучше бы я ошибался. Сделаем так. Внизу связи с центром не будет. Поэтому придется здесь оставить радиста и половину группы. Возьмем с собой наиболее опытных бойцов и пойдем к селу – надо там посмотреть, что к чему.
– У меня все опытные – пробурчал Набат.
– Не перебивай. Ближе к вечеру пошлешь сюда пару автоматчиков, они выведут остальных на нижнюю дорогу. Дальше – по обстановке.
Мы взяли с собой четверых разведчиков. Всего нас получалось шестеро. Я специально «подгадывал» четное число, чтобы удобнее было делиться. Я не сомневался, что боевики обязательно, еще засветло, проведут разведку и выставят своих наблюдателей. Вопрос лишь стоял в том, кто кого быстрее выявит. Поэтому, разделившись на пары, мы приготовили к бою спецоружие с ПБС*: 9мм малогабаритные автоматы 9А-91* и АС «Вал»* (у Набата). У меня сбоку болтался ПП-93* с «глушителем».
Древнюю каменную полуразвалившуюся башню я нашел быстро. Я ее заприметил еще с противоположного склона, определяя свой маршрут. На этом небольшом пастбище никого уже не было, стадо коров и овец угнали похоже дальше, в сторону Хашки-Мохк. С той стороны была дорога, по которой пастухи возвращались обратно в село. Следы перемещения этого стада были отчетливо видны даже на снимках, сделанных спутником из космоса. К башне я подойти не мог, она располагалась на открытом месте, но я и отсюда, лежа на опушке, прекрасно видел у ее подножия отмытый дождями и отполированный ветрами белеющий козлиный череп с рогами, возвышавшийся на шесте возле давно брошенного кострища. Таким образом, Патриот сообщал, что время и место рандеву не изменилось. Все идет по плану. Я перевернулся на бок и несколько раз помахал рукой в направлении чащи. Мы углубились в лес.
– Давай… – кивнул я Набату.
Тот подозвал разведчика с радиостанцией Р-148, переключил ее в тональный режим и, одев на голову микротелефонную гарнитуру, один раз нажал на тангенту*. Получив ответ, он отдал радисту гарнитуру и довольно кивнул мне головой. Эти нехитрые манипуляции означали, что только что наш радист, находящийся на противоположном гребне хребта, послал в центр по коротковолновому передатчику четыре цифры. С этой секунды активная фаза операции «Беной» началась.
Минуя пастбище, мы взобрались почти на самый гребень холма, откуда хорошо просматривалось село – десятка полтора разбросанных среди фруктовых деревьев домовладений. Край села окаймляла разбитая дорога, словно змея извиваясь по горному серпантину, скрывалась за близлежащими холмами. Ясно было слышно кудахтанье кур, мычание скотины, где-то работал двигатель трактора. А может, скорее всего, это был «дырчик». Их здесь, в горных селениях, полным-полно у местного населения. Электроэнергия здесь бывает периодически. Ирригационные каменные желоба, препятствующие весеннему паводку и эрозии почвы на склоне, образовывали своеобразные уступы, окаймляя территории домовладений и возделанных огородных участков. Спустившись немного вниз и преодолев открытое пространство и тропку, мы с Набатом и еще одним разведчиком вдоль одного из таких желобов подобрались к крайнему двору. Забора здесь никакого не было и мы просто сидели в колючих зарослях малинника и наблюдали за тем, что происходит во дворе.
– Странно, где собаки? – шепотом спросил у меня Набат.
– Успокойся – шепнул я ему в ответ – здесь нет собак.
– Что мы здесь делаем?
– Заткнись и молчи. Щас увидишь.
Я убедился, что вокруг нет ничего подозрительного и мы стали ждать. Минут через двадцать во дворе показался подросток лет двенадцати-четырнадцати. Я достал охотничий манок и трижды в него дунул. Манок издал смешное скрипящее кряканье. Да настолько громкое, что разведчики испуганно вжались в землю, схватившись за оружие. Парень оглянулся в нашу сторону и поспешно исчез за углом дома. Вскоре там появился пожилой мужчина с седой щетиной на лице и в зеленой тюбетейке с тоненькой кисточкой на макушке. Опираясь на деревянную трость с резной ручкой, он посмотрел в нашу сторону, куда ему указывал подросток и не спеша проследовал в низенькое цокольное помещение в высоком каменном фундаменте дома, оставив открытой дверь. Паренек же приблизился к нам и негромко сказал, глядя в малинник:
– Э, гаски*! Хэ вол гоккэ*!
Я осторожно поднялся и вышел из малинника. Паренек проводил меня в помещение, где меня уже ждал старик. Это помещение служило хозяину мастерской: здесь был верстак, развешанный инструмент, всякие детали и предметы, разложенные на полках. Одно-единственное маленькое окошко немного рассеивало полумрак – пыль подобно мелкому гнусу роилась в косом луче света, однако, прохлада, царившая здесь, приятно расслабляла. Пахло сухой пылью, древесными опилками, и немного отдавало затхлостью.
– Ас-салам алейкум* – поздоровался я.
– Ваалейкум ассалам* – ответил старик – Как дела?
Иногда местный менталитет меня забавлял – даже если бы я лежал, истекая кровью, старик обязательно спросил бы, как у меня дела?
– Спасибо, нормально. Как у вас?
Старик покачал головой:
– А как у нас дела? Вас мучают, нас мучают. Война… Кому она нужна?
Это тоже уже был дежурный набор стандартных фраз обыденного диалога с местным населением. Другого ответа я и не ожидал.
Хозяин сказал внуку, чтобы он принес чаю с лавашем, но я остановил его:
– Спасибо, отец. Я только что пообедал – и, видя удивленное выражение на лице хозяина, добавил – Логический вопрос может возникнуть у случайного свидетеля: зачем пацан несет еду из дома в мастерскую?
Старик кивнул головой.
– Хорошо.
Мальчик смотрел на меня с немым восторгом, особенно он не сводил свои горящие глаза с моего ПП-93, висевшего на боку. Я это сразу заметил. Ему не нужны были игрушки, книги, компьютер. Да он и не знал всего этого. За свою короткую жизнь он видел только войну и оружие. Поэтому он так боготворил это проклятое железо.
– Иди в дом – сказал дед внуку.
Однако я остановил его:
– Пусть остается здесь.
Хозяин хмуро посмотрел на меня из-под лобья, однако неохотно согласился:
– Хорошо. Старый Манзар сегодня ночью отсутствовал дома. В город* ездил, к родственникам. Вернулся часа четыре назад.
– Ясно.
– Еще вчера вечером в селе были люди, скорее всего из города. Приехали на двух «Нивах», к главе администрации. Ночью, часа в два, уехали.
– Номера на машинах видели?
– Нет.
– Куда уехали?
– В сторону Ножай-Юрт.
– Понятно. Все?
Старик некоторое время колебался, глядя на внука.
– Ладно, пусть идет – согласился я – только имейте ввиду, отец, если что – у меня рядом люди.
– Вуэлло*! – кивнув головой, махнул старик тростью и мальчик исчез.
– Ну?
– Мой внук, Адам, когда сегодня пас скот у башни, видел трех вооруженных людей. Они шли по «той» стороне опушки, в сторону верхней дороги, потом скрылись в лесу.
– Во сколько примерно это было?
– Где-то в обед. Не знаю.
– Часа в два?
– Наверное.
– Это все?
– Все.
– А теперь слушайте и запоминайте. Обойдемся без записок. Поедете в Беной, к Исмаилу. Скажите ему: «от Студента». Он вам передаст деньги. И еще. За этих троих, которых «выпас» ваш внук, вам полагается еще деньги. Так и скажите Исмаилу: «плюс за троих». Все поняли?
– Понял, чего ж не понять? А можно вместо денег продуктами взять, мукой, комбикормом? Что тут, в горах, на деньги купишь?
– Отец, это меня не касается. Договаривайтесь сами с Исмаилом.
…Мы снова собрались все вместе на северо-западном склоне.
– Итак, братцы-кролики, «дедушка» нам значительно упростил задачу, – начал я импровизированное совещание – Здесь где-то рядом находится НП* «бойков».
– Хороши дела, – сказал Набат – Как же мы их найдем?
– А их и искать нечего. Они «пасут» верхнюю дорогу, а заодно и нижнюю. Поскольку нижнюю дорогу отсюда не видать, то есть только одно место, откуда это можно сделать.
– И что?
– Щас их находим и по-тихому валим. Но одного надо оставить в живых. На случай связи с остальными. У них наверняка есть радиостанция, по которой они сообщают обстановку.
– А если смена придет?
– Не думаю. У них что, батальон моджахедов здесь? А если придет, то и смену завалим. Обратного хода у нас уже нет.
– Замечательно! – сплюнул Набат – Во, влипли!
– Это все цветочки. Коровьи лепешки будут потом – сказал я Набату – Отсылай людей за группой. Помнишь, валун такой там внизу?
– Да.
– Пусть там занимают позиции. Скоро наши должны подойти.
– А связь? Внизу ж связи не будет!
Я посмотрел на часы.
– «Флир»* уже в воздухе.
Двое разведчиков скрылись в лесной чаще. Мы же, оставшись вчетвером, полезли вверх, на гребень холма. Там, осторожно двигаясь вдоль натоптанной тропы, мы прошли метров двести. Уже стихли характерные звуки близлежащего села. Плотной саманной крышей над нами сомкнулась лесная чащоба. Но подлесок был жиденький и мы легко ориентировались в царящем здесь полумраке. Вскоре мы достигли просеки, за которой я наблюдал сегодня утром в бинокль с соседнего горного склона. На самом деле это была не просека, а высохшее русло небольшой речушки, разбухавшей во время дождей и весеннего половодья. Сейчас там, среди камней, журчал небольшой ручеек. Это и была верхняя дорога, уходившая вниз по склону. Я показал Набату рукой, что где-то здесь находятся боевики. Мы застыли, прислушиваясь. Вскоре я услышал где-то впереди глухой кашель. Казалось, что это филин ухнул, но филины днем не летают. Я указал пальцем направление движения и мы, разбившись на пары, начали медленно красться вперед, заходя с двух сторон. Вскоре, метрах в десяти впереди себя, мы обнаружили «лежанку», там находились два боевика. Но лежали они как-то странно – на спинах. И тут я понял, что они спят. Это не НП! Наблюдатель, скорее всего, находится на дереве! Я поднял голову и холодный пот обдал меня. Как говорят в таких случаях – у меня мурашки забегали по спине. Там сидел человек и смотрел на нас. Глаза у него были навыкате от ужаса, рот открыт. Мы просто испугались друг друга. Я приложил палец к губам и медленно поманил «кукушку» к себе. Он понимающе закивал головой. Картина, конечно, была комичная, но в этот момент нам было не до смеха.
Два металлических щелчка с едва слышными глухими хлопками, похожими на хруст сухих веток, навсегда пригвоздили спящих боевиков к земле. Или не спящих. Какая разница? Это в увлекательных приключенческих боевиках супервоины нападают на врага, одним движением руки снимают часовых и как пушинки, без единого звука разбрасывают их невесомые тела, которые уже замертво падают на землю. В жизни все это выглядит намного прагматичнее. Зачем рисковать, бравируя красивым «тесаком»? К тому же не так-то просто «уложить» человека, всадив ему в шею нож. Он может вскрикнуть, извернуться, всадить в тебя же твой нож. Да мало ли что может произойти? Поэтому именно таким простым практичным и сравнительно безопасным способом разведчики в одну секунду расправились с НП боевиков, которые не издали ни единого звука.
Я «принял» слезшего с дерева наблюдателя. У него вместо оружия на шее болтался армейский пехотный бинокль Б-8. Его автомат и экипировка лежали возле «лежки» неудачливых напарников. Это был еще довольно-таки очень молодой парень, не более двадцати лет, с жидкой бороденкой и безумными глазами, которые уставились на нас с мольбой о пощаде. Словно в нервном ознобе его колотила предательская дрожь. Убитыми оказались боевики постарше, лет 27-30. Пользуясь своим положением, они загнали «молодого» на дерево, наблюдать за дорогой, а сами вероятно решили отдохнуть, чем и получили бессрочную путевку в райские кущи на вечный отдых.
Молодой что-то забормотал, путая чеченские и русские слова. Понять его было не мудрено – он молил о пощаде и о том, что его вынудили, он не по своей воле здесь.
– Успокойся, дурень – сказал я – садись на землю и не шевелись.
– Да, да, да! – энергично закивал пленный головой – Я все скажу! Все!
– Не ори!
Я показал глазами Набату на труппы боевиков. Разведчики, произведя небольшой обыск, молча утащили их в чащу, чтобы они не смущали пленного.
– Откуда ты, джигит? – спросил я.
– С Новолака*.
– А здесь что делаешь? К дяде в гости приехал?
Пленный опустил голову.
– Сколько уже в банде находишься?
– С мая месяца… С конца мая месяца…
– Понятно. Рекрут. Школу-то хоть успел закончить?
– Да…
– Что дома-то не сиделось? Родители хоть знают?
– Не… – замотал парень головой.
Было видно, что он сейчас расплачется.
– Ладно, о родителях мы потом поговорим. А сейчас слушай и отвечай. Только честно. Хорошо?
– Хорошо. Да, да…
– Итак, какая ваша задача?
– Наблюдать за дорогой.
– Дорога на Саясан тоже под наблюдением?
– Да.
– Сколько там человек?
– Человека три, не больше.
– Какое вооружение?
– Автоматы.
Я достал карту.
– Покажи, где находится пост?
– Я в картах не разбираюсь. Да и не знаю точно, где они находятся. Знаю только, что пост за серпантином, в лесу.
– Не юли. Смотри, мы находимся здесь, – показал я на карте – вот село, вот серпантин.
– Не знаю я, не разбираюсь…
– Сюда смотри! Вот дорога на Саясан. Видишь? Где вы с ними расстались?
Парень подумал немного и ткнул грязным ногтем:
– Вот здесь.
– А ваша база где-то здесь, да?
Парень внимательно посмотрел на карту.
– Да. Только там не база. Ну, мы там только собираемся или просто отдыхаем. Там блиндаж, схрон. Еда.
– Понятно. Площадка подскока, типа сарая банды Мишки Квакина для набегов на близлежащие фруктовые сады.
– Что? – поднял на меня ничего не понимающие глаза парень.
– Ничего. Там вы группируетесь перед проведением акций в этом районе?
Парень молча кивнул головой.
– Понятно. Сколько человек осталось в лагере?
– Ну, нас было человек пятнадцать… Шестнадцать… Теперь…
– Человек десять. Ясно. Халид там?
Пленный с ужасом посмотрел на меня.
– Ну, ну! – подбодрил я его, по-дружески похлопав по плечу.
– Да. Он там.
– Что он собирается делать? Какие его планы?
– Я не знаю, мне ничего не говорят. Кто я? Я – никто…
– Ладно, заткнись.
Я повернулся к Набату и тихо сказал:
– Передай по 148-ой: «На юго-восточной окраине села, за серпантином, НП боевиков. «Этот» – скажи – сняли. Есть пленный. База боевиков предположительно находится на южном склоне высоты «791» с координатами…» Запиши… Радист пусть сразу передает по «историку» и по коротковолновой. Все.
Я снова присел возле парня.
– Иностранцы в банде есть?
– Какие еще иностранцы?
– Блин… Цветом лица они от нас отличаются, тупица! Негры, арабы…
– А, нет, нет. Все местные, из Ножай-Юртовского и Веденского района.
– Угу. Один ты наемник, да?
– Что?
– Ничего. Какая ваша дальнейшая задача?
– Не знаю… Сидеть здесь, наблюдать.
– Вас сменят? Смена должна сюда придти?
– Не знаю.
– Понятно… А теперь, если хочешь жить, слушай меня внимательно – приблизившись к пленному, заговорил я – Ты сейчас берешь радиостанцию и будешь себя вести так, как буд-то ничего не произошло: отвечаешь, докладываешь и все такое. Ты меня понял?
Парень с готовностью закивал головой.
– И не вздумай яйца крутить – я прекрасно знаю чеченский язык. Кхетамэ*? Со дика ву*?
– Диг ду…
– На, – бросил я пленному радиостанцию – Хо ладьегушь ву*!
Пятый по радио запретил мне «снимать» второй пост, который находился на серпантине и контролировал дорогу на Саясан. Мы сидели у нижней дороги и ждали подхода группы Пятого. И тут к нам спустился разведчик из нашего лагеря забазирования. Он отыскал меня и Набата глазами и торопливо доложил:
– Для вас радио! Центр по «историку» приказал немедленно покинуть этот район!
– Что???
Мы с Набатом недоуменно переглянулись.
– Да они что там, с ума все посходили? Коротковолновая радиостанция молчит?
– Молчит.
Я сплюнул и полез наверх. По закрытому каналу УКВ-связи «историк» с нами держал связь штаб группировки в Ханкале, по КВ-связи – Панаетов, его штаб. Если по «историку» нам отдают приказ, а КВ молчит, это значит, что кто-то в Ханкале принял мужественное решение, не согласовав свои действия с Панаетовым. Черт знает что! Группа «412» работает сейчас в интересах Панаетова, а не в интересах Ханкалы и Ханкала это прекрасно знает. Добравшись до радиста, я взял у него наушники.
– «Студент» на приеме…
– Для группы «412» – немедленно покиньте район! Ваш квадрат закрыт! Сейчас будет нанесен артиллерийский удар!
«Вот оно что! – мелькнула у меня горькая догадка – Они решили накрыть базу Халида. Но как некстати!»
– Вас не понял! Вас не понял! – ответил я – Нахожусь в квадрате… Выполняю задачу!
– 412-я, ваш квадрат закрыт! Немедленно покиньте район!
– Вас не понял! Выполняю задачу в квадрате… Вас не понял!
Одним словом, я «включил дурака». Меня зло брало, что кто-то там уже решил «накрыть» базу боевиков, не смотря на то, что «Беной» в самом разгаре. Да, скорее всего, там и не знали о сути операции. Решили, что разведчики нашли базу и теперь ее немедленно надо уничтожить, чтобы тут же отрапортовать в Москву: «Уничтожена база боевиков!». Но мы же не рядовая поисковая разведгруппа – у нас особое задание! Я знал, что пока мы не доложим, что покинули этот квадрат, они не имеют право на открытие огня. Я связался с Панаетовым по коротковолновому передатчику и еще раз передал ему наши координаты. В завершение радиосвязи я попросил Панаетова быть в готовности к открытию артогня по квадратам только к утру и по нашей наводке. Может, догадается связаться с Ханкалой и поставить их в известность, что мы тут делаем? Я же его предупреждал на аэродроме, что я боюсь не духов, а неожиданных решений Ханкалы. Как ни печально, но я оказался прав.
В горах смеркается быстро. Едва солнце погрузилось за горбатые вершины близлежащих отрогов восточной гряды Веденского ущелья, как полумрак обступил нас, на дно каменного распадка, где сидели мы, опустилась полупрозрачная полоска тумана. Стало сыро. А туман, словно ватное одеяло, скрадывал звуки приближающейся ночи. И только датчики движения, расставленные внизу распадка, известили нас о приближении нескольких мелких и крупных объектов. Я хоть и понял, что это скорее всего идет группа Пятого со своими машинами по нижней дороге – мы все внутренне напряглись. Уже сработал датчик системы «Трепанг» – внутренний периметр охраны, так сказать – последний рубеж нашей обороны, а мы еще ничего не видели и что хуже всего – ничего не слышали. Вскоре впереди на дороге показался человек, за ним – второй, третий. Эти черные привидения, словно по мановению волшебника, медленно и без единого звука проявлялись из серого туманного марева наступившей ночи.
Я три раза свистнул в манок и получил такой же ответ.
– Все в порядке – сказал я Набату – Это головной дозор Пятого.
– Кого-кого? – переспросил Набат, но я уже покинул позицию и вышел на дорогу, к этим черным приведениям.
Находясь рядом с Пятым я даже самому себе казался ребенком. Чтобы с ним разговаривать, мне приходилось задирать голову, глядя на него снизу вверх, словно я пытался заглянуть на сторожевую вышку. Люди группы Пятого были молчаливы и уставшие. По их слегка замурзанному виду можно было догадаться, что они не один километр шли пешим порядком. Все были вооружены пистолетами-пулеметами с ПБС, двое – ВСС «Винторез»*. Подошли и машины с погашенными фарами – две «Нивы», забрызганные грязью и покрытые толстым слоем пыли. Группа молча заняла круговую оборону в ожидании нашего экспресс совета на дороге.
– Все нормально? – спросил Пятый.
– У меня один раненный и один пленный.
– Как, раненный?!
– Да не кипешуй ты! Боец ногу подвернул. Ходить не может.
– Тьфу, блин! Инфаркт с тобой заработаешь... В селе как?
– Пока тихо. Вчера ночью были «грозненские».
– Им что еще здесь нужно?
– Откуда я знаю? Здесь ихнего отряда нет, в селе пусто.
– Они в Ялхой-Мохк сейчас стоят. Человек двадцать.
– Эти, похоже, в Ножай-Юрт уехали. Сегодня еще не возвращались. Я на дороге пост выставил.
– На хутор не ходил?
– Что я, больной? Ахьядов, похоже, привез «посылку» для Халида – дома сегодня не ночевал, вернулся только к обеду. Халид со своими людьми находится примерно в трех с половиной километрах отсюда на юго-восток. Это район высоты с отметкой «791». Там, похоже, у него законсервированная база. Координаты для КОПа я уже передал, пусть раненько утром шандарахнут туда на всякий случай. У Халида сейчас человек десять, не более. Плюс пост на серпантине – трое. Полюбасу – сегодня будет движуха!
– Похоже на то.
– Как быть с серпантином? – имея ввиду пост боевиков, поинтересовался я.
– Там сейчас Бушмен работает. Рано еще этот пост снимать. Не факт, что пленного возьмут. И не факт, что этот пленный еще на нас работать будет.
– …И не факт, что Бушмен в темноте найдет этот пост – мрачно заметил я.
– Не каркай! Будем ждать. Надо действовать наверняка.
Забрав «раненного», мы медленно и осторожно подогнали машины на верхнюю дорогу. Там, оставив охранение у машин, уже пешком, направились к селу. Нас было все то же магическое число – тринадцать: восемь человек из группы Пятого и четверо разведчиков с Набатом. Я был тринадцатым. Сначала я не придал этому значения, но потом уже было поздно об этом говорить. Да и неудобно как-то лезть к Пятому со своими неуместными приметами. Взобравшись на гребень холма мы, крадучись, пробрались на южную окраину спавшего села. Затем, спустившись с южной стороны склона, прошли немного лесом, вдоль неприметной накатной дороги и достигли, наконец, широкой просторной, как футбольное поле, прогалины. Это был покос. Дальней своей стороной он уходил вверх по склону холма, упираясь в противоположную опушку леса. Невдалеке от нас, метрах в семидесяти, виднелись несколько деревянных построек. Это и был хутор Манзара Ахьядова. Отсюда серпантин и дорогу на Саясан не было видно, но с той стороны покоса, с холма, ее наверняка было видно. Позиция у нас была, мягко говоря, неудобная. При выдвижении на хутор, нас можно было легко «спалить» и без приборов ночного видения. Однако другого такого места, чтобы быстро подобраться к хутору и так же быстро его покинуть, не было. Оставалось ждать.
Мы залегли, изготовившись к броску.
Бушмен и его люди должны были «снять» верхний пост, у серпантина и занять позиции с той стороны покоса, отрезая, таким образом, путь к отступлению боевикам, выдвинувшимся на хутор, и одновременно перекрывая дорогу идущим к ним на выручку, если таковые конечно будут. Мы же с Пятым, заняв позиции на самом хуторе, должны были спокойно ждать, когда боевики с Халидом сами зайдут на хутор и попадут в нашу западню. Однако все дело осложняло то обстоятельство, что скорее всего Халид не выдвинется на хутор до тех пор, пока не получит подтверждение от своих наблюдателей. Ладно, «наш пост» на верхней дороге «даст добро». Но до тех пор, пока «жив» второй пост, Бушмен не мог занять свои позиции, чтобы прикрыть нас. С другой стороны – он не мог «мочить» этот чертов пост до тех пор, пока не появится Халид. К тому ж и мы с группой Пятого не могли занять хутор потому что нас мог засечь все тот же пост на серпантине. Он был у нас, как кость в горле. Сложилась какая-то патовая ситуация, грозившая срывом операции.
Но наш враг стал нашим союзником – туман. Он, словно вездесущий питон, стал медленно спускаться вниз, стелясь длинными языками в распадок, где сидели мы, заполняя все пространство своей вязкой и осязаемой, казалось даже на ощупь субстанцией.
Уже перевалило за полночь, а мы все ждали. Я посмотрел на часы, затем на Пятого. Он кивнул мне головой. Мы встали на четвереньки и осторожно «вышли» на опушку. Затем легли. Странно – туман не касался земли. Молочно-белая кисея зависла в полуметре над покосом и мы прекрасно видели хутор – наш ориентир. Мы поползли. Разведчики с Набатом остались на опушке.
«Девять. Все-таки нас девять, а не тринадцать!..» – с облегчением подумал я, энергично работая руками и ногами, передвигаясь, таким образом, в числе остальных по-пластунски.
Когда до построек оставалось метров десять, тишину вдруг нарушил приближающийся гул работающего двигателя. Звук шел не со стороны серпантина, а со стороны лесной дороги – со стороны села. Вскоре на покосе показался темный силуэт машины. Она двигалась с включенными габаритами на низких оборотах. Это была «Нива» Ахьядова. Мы застыли, вжимаясь в невысокую траву. Машина, в буквальном смысле слова едва не проехав по нашим головам, подъехала к постройкам и остановилась. Воитель заглушил двигатель. Затем он выключил габариты и несколько раз помигал фарами. Ахьядов – или кто там был за рулем? – из машины не выходил. Не двигались и мы, ожидая, что будет дальше.
И тут с той стороны опушки в ответ помигали фонариком! Мы с Пятым недоуменно переглянулись.
– Бушмен? – одними губами спросил я.
Пятый с досадой отрицательно качнул головой. Халид был уже здесь!
На противоположной стороне покоса от опушки леса отделилась группа людей, человек шесть-восемь, двигаясь по направлению к хутору. А из машины все еще никто не выходил. Нам стало ясно, что действовать придется в одиночку, без поддержки группы Бушмена. Несколько человек Пятого, включая и двух снайперов с «Винторезами», осторожно пробрались к постройкам и, обойдя их, заняли позиции с той стороны хутора, взяв на мушки приближавшихся к нам боевиков. Мы начали медленно подбираться к машине со стороны залепленной грязью кормы. Чья-то сильная рука осторожно, но властно придержала меня за плече. Это был Пятый. Он не смотрел на меня. Он смотрел на машину. Это был уже не Пятый – это был зверь, хищник, который увидел свою добычу и доли секунды разделяли его от мощного и решительного броска. Его глаза горели.
Водительская дверца со скрипом распахнулась и из машины вышел высокий человек, который в ту же секунду был сбит с ног мощной фигурой Пятого. И тут произошло непонятное. Машина вдруг ухнула так, как буд-то это была гаубица Д-30. Мне даже показалось, что я оглох. В следующую секунду открылась пассажирская дверца и оттуда вывалилась чья-то тень. Я понял – в машине был пассажир и он стрелял в Пятого. Я не был в состоянии оцепенения. Просто мне показалось, что эти доли секунды длились необычайно долго. Как в кино. Во время этого замедленного кадра я мог думать, принимать решения, разговаривать сам с собой и удивляться этому своему состоянию. Как во сне, я видел, что человек, стрелявший в Пятого, вскочил на ноги, сжимая в руках автомат Калашникова и хотел было бежать в сторону боевиков. Его движения казались настолько медленными и предсказуемыми, что мне не составило большого труда и особой сноровки поднять длинный «глушитель» моего «ПП» и всадить в спину убегающего фиксированную очередь в три патрона, словно в огромную ростовую мишень в тире. При этой скоротечной, но беспощадной перестрелке, почти в упор, у меня даже не закрылись глаза.
Однако события разворачивались с молниеносной быстротой. Едва со стороны «Нивы» раздались выстрелы, дружно застрекотали, словно пеликаны, стволы группы Пятого, находившейся с той стороны хутора. Можно было подумать, что это целый хор ночных сверчков сыграл мощное вступление в этой непостижимой симфонии. Метров с тридцати они за считанные секунды уложили всех боевиков, подходивших к постройкам. Стрекотание смолкло. Боевики не сделали ни единого выстрела. Они даже не поняли, что произошло. Я бросился к Пятому. Возле него уже сидел, склонившись, его боец.
«О, черт! Вот тебе и магическое число «тринадцать!» – сокрушался я – Да что же это такое?!». Пятый лежал на спине и ошарашено смотрел на нас, хлопая глазами. На нем не было ни царапины.
– Хренасе, припарка после бани! – неожиданно тонким голосом удивленно пропищал он.
Мне вдруг стало смешно. И я неудержимо засмеялся – громко и непринужденно. Это, наверное, сказывалось нервное напряжение, копившееся все эти долгие часы. И эта энергия нашла выход – взорвалась одним мощным толчком, словно гейзер, в виде неуместного в данной ситуации смеха. Это была своего рода разрядка. Я смеялся и не мог остановиться. Парни Пятого, включая и его самого, с нескрываемым удивлением подозрительно смотрели на меня.
– Тронулся, что ли?! – серьезно спросил меня Пятый.
– Да пошел ты! – утирая выступившие слезы, отмахнулся я.
Теперь дружно засмеялись парни Пятого.
– Хватит ржать! – прикрикнул Пятый, поднимаясь с земли.
Он взял за шиворот Ахьядова, встряхнул его, словно пыльное покрывало и усадил спиной к переднему колесу машины. Старик все еще был в нокдауне. Он мотал головой, смотрел на нас мутными глазами и невнятно бормотал что-то себе под нос. Затем, придя в себя, вдруг громко прокричал:
– Всем стоять! Я – сотрудник КГБ!
– А я – мать-Тереза! – буднично ответил Пятый.
Теперь уже смеялся и он, заразившись этой непонятной бациллой смеха. Смеялась вся группа – здоровые тренированные парни в тактических титановых шлемах и боевых доспехах, в экипировке, с оружием. Странно, наверное, было наблюдать подобную картину, тем более что менее минуты назад эти люди подвергались смертельной опасности и случайный кашель, чих, неосторожное движение или хруст сломанной сухой ветки могли оборвать их жизни, словно истлевший шпагат – настолько зыбкое было наше положение.
Ахьядов с ужасом смотрел на нас снизу и хлопал своими глазами, ничего не понимая. Придя в себя, я прекратил смеяться и стал внимательно рассматривать Ахьядова. Зная его заочно, я впервые видел его воочию, поэтому я с неподдельным интересом уставился на этого фигуранта. Это был уже довольно-таки пожилой мужчина с седой, почти белой, аккуратно подстриженной бородкой. На голове его была одета темная тюбетейка, поверх светлой цветастой рубашки был одет охотничий дождевик цвета хаки. Он был похож на профессора и даже в этой ситуации не потерял свой респектабельный вышколенный вид, внушавший приязнь и доверие. Но я-то прекрасно знал, кто передо мной. В его личном досье так и было сказано: принимал активное участие в пособничестве НВФ, добывал сведения о передвижении подразделений, причастен к нападениям на колонны ФС и убийствам сотрудников правоохранительных органов, так же имеет отношение к трафику наркотиков, нефти и работорговле. Награжден орденом Ичкерии «Герой Нации». Также запечатлен на пленке, где была заснята казнь российских военнопленных. О, как! Вот вам и цветочек – Божий одуванчик. А по виду и не скажешь.
Пятый бесцеремонно обыскал Ахьядова, забрал у него «Токарев»* и запасной снаряженный магазин к нему.
– Это не мое! – кивнув на пистолет, пояснил Ахьядов.
– Ну конечно!
Паспорт и какие-то удостоверения Пятый, бегло проверив, вернул обратно Ахьядову. Затем мы осмотрели убитого мной человека, спутника Ахьядова. Это был боевик, с небольшой грязной бородкой, в разгрузке и с зеленой ленточкой на курчавой голове. Одна из моих пуль, попав ему в затылок, вышла через глаз. Пятый посмотрел на меня и язвительно пробурчал:
– А теперь самое время сказать, что ты ему целился в ноги! – он повернулся и спросил у Ахьядова, кивнув на труп – Что это за чудовище?
– Впервые его вижу, командир! – бодро доложил старик – Остановил машину, приказал ехать. Кто такой? Что такой? Не знаю, клянусь!
– Все ясно – махнул рукой Пятый.
Подошли бойцы из второй группы Пятого. Они бросили на землю бездыханное тело Халида.
– Принимайте балласт!
– Что там? – спросил у них Пятый, кивнув на поле брани.
– Порядок. Все «нулевые»…
Я знал Халида по фотографиям. Но это был не тот бравый полевой командир, а заросший грязный изможденный мужик. От него разило, как из не прибранного хлева. Я подобрал валявшийся в траве его зеленый берет с латунной кокардой в виде лежавшей волчицы и пришитым маленьким матерчатым околышем, сбоку, который изображал флаг Ичкерии. Немного подумав, я сунул этот трофей себе за пазуху.
Мы замотали его в какой-то старый ковер, который нашли в машине Ахьядова. Из шестов и веревок, которые взяли на хуторе, соорудили некое подобие носилок, увязав все это со свертком тела Халида.
– Что вы собираетесь с ним делать? – поинтересовался Ахьядов.
– Хоронить щас будем!
«Нива» под завязку была забита коробками с медикаментами, пакетами с едой, одеждой, цинками с боеприпасами и прочей светотенью. Бойцы Пятого сложили в машину изъятое у боевиков оружие, экипировку, заложили тротиловые шашки и подожгли огнепроводный шнур.
– Линяем отсюда! – скомандовал Пятый.
– А я?! – протягивая к нам руки, спросил Ахьядов.
– А ты – пошел вон! – с отвращением бросил Пятый.
Но Ахьядов бежал за нами, умоляя взять его с собой. Ему даже пришлось дать внушительного пинка под зад и для приличия пустить под ноги очередь из автомата. Старик прекрасно понимал, что таким образом мы его обрекали на верную смерть от рук боевиков. Халид и его псы из активного ядра банды были мертвы. А Ахьядов, к которому они шли на встречу – жив-здоров и даже не поцарапанный. Тут, как ни крути – это был его страшный конец. Его не пощадят. Не поверят. Не поймут. Но нам-то на это как раз было глубоко наплевать. Собаке – собачья смерть. Хотя, сравнение с этим преданным и полезным домашним животным здесь не уместно.
Раздавшийся далеко за нашими спинами взрыв застал нас на южной окраине села и лишь подстегнул нас.
– Быстрее! – торопил нас Пятый – Скоро начнется.
Однако, несмотря на все мои нехитрые старания в «радиоигре» с Ханкалой, незапланированный артналет все-таки состоялся. И, как ни странно, очень кстати – как потом выяснилось.
В то время, когда мы торопливо карабкались по склону холма вдоль южной окраины села, группа Бушмена, покончив с наблюдательным постом боевиков у серпантина, спускалась вниз, к покосу. Головной дозор через приборы ночного видения выявил там, на опушке, нескольких вооруженных людей, что-то живо обсуждавших. В это время со стороны хутора раздался взрыв – это взлетела в воздух «Нива» Ахьядова, где оказалось немало боеприпасов. Стало понятно, что на опушке находятся боевики. Они с ужасом наблюдали за происходившим на хуторе. Но что именно там произошло, рассмотреть было невозможно из-за тумана. Но то, что все пошло не по плану боевиков – им было понятно и они не знали, что делать дальше. Через несколько секунд Бушмен «снял» и это охранение. Затем, получив «добро» по внутренней связи от Пятого, его группа стала уходить к своим машинам, находившимся в километре, на дороге. Добравшись до машин, они рванули, только не в сторону Саясан, а в противоположную сторону – к Чари-Мохк. Там, не доезжая Ялхой-Мохк, они должны были свернуть на Эникали и у развилки на Ачерешки соединиться с Пятым. Но едва они проехали Малые Шуани, как свет фар выхватил вооруженных людей, стоявших на дороге. Они перегородили дорогу одной из своих машин. Это были чеченцы из «грозненского» отряда. Стоило только удивляться ихней оперативности – как они так быстро сюда добрались из Ялхой-Мохк? Это формирование из так называемого АТЦ* никому не подчинялось и выглядели они независимой бандой «индейцев». Их стоило опасаться больше, чем боевиков. К слову, это как раз и были вчерашние боевики, получившие амнистию.
– Кто старший? – спросил Бушмен, выйдя из машины.
– Кто вы такие? – спросил один из чеченцев.
– Ножай-Юртовская комендатура.
– Что вы здесь делаете ночью?
– Я вам не обязан докладывать. Немедленно освободите дорогу!
– Мы освободим дорогу после того, как досмотрим вас и ваши машины.
– Вы не досмотрите ни нас, ни наши машины! – Бушмен показал на вытянутой руке радиостанцию – Я сейчас связываюсь со своим командованием и сюда через пять минут подойдет маневренная группа.
– Ва-а?! – развязно засмеялись чеченцы, словно им рассказали смешной анекдот.
Как раз в этот момент раздался душераздирающий свист и поблизости так рвануло, что чеченцы сначала озадаченно замолчали, затем испуганно присели. Потом ухнуло еще и еще. Свиста уже не было слышно. Казалось, взрывы снарядов ложатся совсем рядом – ближе и ближе.
– Убирай с дороги машины! – заорал Бушмен.
Когда одна из машин освободила проезд, Бушмен показал старшему на радиостанцию и сказал:
– Еще раз попадешься мне – я таки нажму на эту кнопку! Ударят уже поточнее!
– Что это?!
– Самоликвидатор!
Пока неожиданные собеседники соображали, что здесь произошло, какой такой «самоликвидатор» был в руках у русского офицера – машины Бушмена, объехав препятствие, уже неслись вниз по дороге, к развилке на Эникали.
Начинало светать.
У меня все болело – руки, ноги, спина. Ныло все тело и я чувствовал адскую усталость. Мы сидели у развалин старой крепости на высоте с отметкой «644» и в ожидании вертолета эвакуации коротали время за ничего не значащими разговорами. Группа Пятого, забрав с собой пленного и «неходячего» разведчика, соединившись с Бушменом, ушла в сторону Верхатой, под прикрытие МГ-1. Впоследствии с ними мы должны были встретиться утром в Ханкале. Мы же, расставшись с ними в нескольких километрах от развилки Эникали – Ачерешки, полезли на эту гору. Едва добравшись до достопамятной проплешины, запросили по радио эвакуацию. На вершине этой горы тумана не было, однако он, словно полноводная река, скрывал все низины и распадки. Ханкала так и не дала подтверждение на эвакуацию. Нам же деваться было некуда – оставалось только ждать. Затем по «коротким волнам» Панаетов поинтересовался: жив Халид или мертв? Я ответил все той же кодовой фразой: «Груз у меня! Прошу немедленной эвакуации!». Это должно было ускорить дело. Какая им разница, жив полевой командир или мертв? Надо вытаскивать группу. Тем более что с этим «теленком», трупом Халида, мы умотались до изнеможения, карабкаясь на эту чертову гору.
В предутренней тишине вдруг явно прозвучало далекое эхо взрыва и отзвуки ожесточенной перестрелки. Там лупили из всех калибров. Мы вскочили.
– Это со стороны Веденского ущелья, – сказал Набат – Похоже, наши бьются…
Я знал, что там, в составе МГ-1, находился Иван. Вот и первое его боевое крещение – мимолетом подумалось мне. Однако, нарастающая тревога не давала мне покоя. И хоть сейчас нас было двенадцать человек живых – тринадцатым был труп Халида, эта магия чисел не давала мне покоя. Бой так же внезапно стих, как и начался. Я ходил взад-вперед, нервно курил. Затем, не выдержав, связался с Ханкалой по «историку»:
– «412»-му, «центр» на связь!
– На связи «центр» для «412»-го!
– Ясно слышал эхо боя в северо-западном направлении от меня. Что происходит?
– Вас прикрывает первая МГ.
– Что у них там случилось?
– Группа попала в засаду, отходит в сторону Верхатой. На борту один «двухсотый». Ждите «птичку». Конец связи.
Затем я связался по коротковолновой радиостанции с Панаетовым. Он подтвердил факт боя МГ-1, но у Пятого потерь не было. Это означало, что погибший был из числа солдат маневренной группы. Меня мучил вопрос – кто? Но сейчас это выяснять было совершенно бесполезным делом. Да и категорически воспрещалось подобной информацией забивать эфир.
Ко мне подобрался Набат.
– Чуешь? – тревожно спросил он – Со стороны Саясан тоже стреляют…
Мы вслушались. Действительно, с той стороны хребта доносилось едва слышимое торопливое стрекотание длинных автоматических очередей.
– А, очухались, «бойки» – сказал я – Мстят за Халида.
– Ну и где твоя «птичка»? Скоро станет совсем светло и нас обнаружат!
– Не ссы, прорвемся… – ответил я Набату извечной армейской формулой великого утешения.
Едва вертолет коснулся своими шасси бетонных плит военного аэродрома, я сам открыл боковой люк и выскочил из его чрева. Невдалеке я увидел Панаетова, Верещагина и еще каких-то людей. Они шли к нам, отворачиваясь от бешеного потока воздуха и пыли, поднятой лопастями и придерживая свои головные уборы. Я подбежал к Верещагину и вместо доклада спросил:
– Кто?
Пиночет посмотрел на меня и отвел в сторону злой взгляд. Не глядя на меня, он негромко сказал:
– Возьми мою машину.
От аэродрома до госпиталя было недалеко. Но для меня этот путь показался несоизмеримо длинным и тяжелым. Я словно спал. Вот, машина остановилась. Я вышел из нее и увидел Медведя. Но радости от долгожданной встречи, ни у меня, ни у него не было видно. Наоборот – меня пронзила острая боль, исходившая из недр грудной клетки. Медведь сидел в сторонке, на земле, возле кирпичной стены и смотрел куда-то прямо, качаясь взад-вперед, словно читал про себя какую-то мантру. Возле него лежал сверток из солдатской плащ-палатки.
– Это все, что от него осталось, – сказал Медведь – подорвались на фугасе. Он ехал на головном БТРе.
У Медведя на пыльных щеках были видны следы от слез. Он беззвучно плакал, не морщась и не моргая. Только раскачивался взад-вперед, подчеркивая тем самым тяжесть и непоправимость потери. Никакая успешная операция, никакое количество уничтоженных боевиков не оправдало бы эту смерть. Иван даже не сделал ни единого выстрела на этой войне. Его первый бой стал его последним боем.
Я опустился на землю, рядом с Медведем.
И вдруг я услышал хихиканье. Отвратительное, дерзкое, злорадное. Я поднял голову и увидел проходивших невдалеке людей. Это были чеченцы, сотрудники «грозненского» отряда. Они шли мимо госпиталя, направлялись в сторону расположения комендатуры ЧР. Они вели себя, как хозяева. Они смотрели на нас и смеялись, указывая на плащ-палатку. Они думали, что мы не понимаем, о чем они говорят. Но я прекрасно их понимал. Они сказали примерно следующее: «Еще одна собака нашла свою смерть!». Они говорили еще много чего обидного и непечатного, нагло хохоча и издевательски глядя на нас. Это был откровенный вызов. Это было уже слишком…
Я почувствовал, что у меня потемнело в глазах. Я перестал ощущать руки, ноги. Я уже не руководил собой, не контролировал свои действия. Я медленно поднялся на ноги.
– Э! Саца*! – крикнул я им.
Группа чеченцев остановилась. Они перестали смеяться и с удивлением уставились на меня. Я достал из-за пазухи трофейный берет убитого Халида и показал им.
– Смотрите! Это сделал я!
Я некоторое время держал берет на вытянутой руке, словно протягивая им. Затем разжал руку и берет упал в придорожную пыль. Чеченцы ошарашено загалдели.
– Ты что, смерти ищешь, урус?! – угрожающе спросил меня хмурый откормленный чеченец, являвшийся, скорее всего, старшим в этой компании.
Я, с ненавистью глядя на них, медленно наступил на берет своим грязным берцем и словно гася окурок, с отвращением начал поворачивать ногу вправо-влево, еще более вдавливая его в пыльный грунт.
– Хоъ тилла*! Тоьпаца ден*! – закричали чеченцы и как по команде ринулись ко мне.
Но вдруг над нашими головами раздалась автоматная очередь.
Чеченцы остановились, схватившись за оружие. Я оглянулся. Сзади стоял Медведь с окровавленным автоматом. Это был автомат Ивана. Его оружие все-таки выстрелило на этой проклятой войне.
– Ну?! Подходите, суки! Кто первый? – угрожающе спросил Медведь.
Вдруг послышался звук двигателей. Через несколько секунд напряженного ожидания к нам подкатили несколько бронированных запыленных УАЗиков. Из них выскочили Пятый и его люди.
– «Альфа»! «Альфа»! – загалдели чеченцы.
Они опустили оружие и нехотя попятились назад. Однако их старший подошел ко мне и, оттолкнув меня, подобрал с земли затоптанную реликвию. Посмотрев мне в глаза своим холодным взглядом, он, потрясая возле моего лица пыльным беретом, негромко сказал:
– Когда у воина Аллаха заканчиваются патроны, он, погибая, танцует! Запомни это, кафир*, когда я тебе буду горло перерезать!
* * *
…Весна в этом году выдалась пасмурной и несмелой, словно осторожничала – то зарядит нудным моросящим дождиком на несколько дней, то, вдруг, «ударят» заморозки и не до конца растаявшие кучи почерневшего снега покрывались ледяной коркой, становясь похожими на причудливые ноздреватые терриконы. Весна не радовала. Небо постоянно было укутано посеревшим, как старое солдатское одеяло, плотным слоем тяжелых облаков, сыпавших, то холодный, далеко не весенний дождь, то мелкий снежный порошок и тогда, казалось, что не весна на пороге – осень уходит, а впереди – длинная, капризная зима.
Я стою и смотрю в окно, с высоты второго этажа, на оживленную улицу внизу. Там жизнь текла по своим, давно кем-то написанным и давно всеми принятым законам. Эта жизнь проходила мимо меня, словно сказочная цепочка в замедленном фильме: неспешно, степенно, я бы сказал – величаво. Сродни тем машинам, проезжавшим по проезжей части, в соответствии с достатком: красивые и роскошные иномарки вперемешку с шедеврами российского и ископаемыми мастодонтами советского автопрома. Точно так же как и люди, сновавшие по тротуару. По одним сразу можно было сказать, что заняты они поисками пропитания и средств к существованию; по другим, что им вечно не хватает денег на пиво и принадлежат они к старой доброй гвардии – «сборной гастронома»; третьи просто убивают время до вечера и жизнь для них – сплошной праздник. Впрочем, таких было не много и увидеть их можно, разве что, где-то в центре, возле гипермаркета (слово-то, какое!), в ночном кабаке или в стрипклубе.
Я стою у окна – по привычке чуть сбоку, слегка прячась за край проема и смотрю вниз. Нет, я не пришибленный выкидыш войны, который при легком хлопке праздничной петарды или характерной детонации в автомобильном глушителе, стремится спрятаться за ближайшим деревом, или с криком «ложись!» падает на городской газон, закрывая голову руками. Просто многолетняя привычка заставляет даже в этой спокойной полусонной и неспешной жизни подчиняться тем незыблемым, железным правилам, написанным кровью в той, другой, очень зыбкой и неестественно хрупкой жизни – жизни из другого мира. Да и что греха таить, чувствовал я себя, словно пришелец из другого мира. Стою и наблюдаю за этой жизнью, неспешно протекающей мимо моего окна, мимо меня и моего прошлого, тяжелым походным ранцем повисшем за плечами. Тем людям за окном нет никакого дела ни до меня, ни до моего прошлого. Мне кажется, даже если бы я станцевал на подоконнике танец живота или вытащил из кармана живую гадюку – навряд ли удивил бы тех людей на улице. Времена меняются, и все меняются вместе с ними. Да только я застрял где-то в прошлом или в том, другом мире, где ни при каких обстоятельствах не бросают друзей, свято верят в священные узы братства, никогда не загадывают «до понедельника» и наивно полагают, что где-то есть тот старый добрый мир, из которого мы ушли, чтобы он всегда оставался таким. Наверное, я все еще жил тем прошлым. Там смеются и шутят мои друзья. Дурачась, толкаются, сбившись в кучу, и смотрят в объектив. Они смотрят на меня, точно такие, как на фотографиях, какими я их запомнил. Я слышу их голоса и смех…
…Путь на юг лежал мимо области, в которой был город Медведя и я решил заехать к нему, сделав пятисоткилометровый крюк. К вечеру первого летнего дня я добрался до его города и быстро отыскал дом Медведя – старую панельную пятиэтажку посреди десятков таких же пятиэтажек, составлявших типичный «спальный район» вдоль кольцевой автодороги. Звонить по телефону, понятное дело, не стал, справедливо полагая, что сделаю, таким образом, ему неожиданный сюрприз. Но дверь мне никто не открыл. Я спустился вниз, сел на лавочку и закурил. К подъезду подошла старушка с пакетом в руке и, приветливо улыбаясь, поздоровалась со мной.
– Простите, не подскажите, вы Городецкого Михаила знаете? – спросил я – Он в этом подъезде живет.
Старушка как-то странно посмотрела на меня и ответила вопросом на вопрос:
– А ты кем ему приходишься, сынок?
– Служили вместе. Вот, проездом здесь. Решил в гости заглянуть.
– И ты ничего еще не знаешь?!
– А что я должен знать? – переспросил я, но уже что-то холодное и твердое подступило к горлу, мешая дышать, и мой голос предательски дрогнул.
– Умер он. Еще в прошлом году, осенью. Опоздал ты, сынок. Почитай, на полгода опоздал.
– Похоже, мать, я опоздал на целую жизнь.
…На кладбище стояла привычная тишина. Солнце уже клонилось к закату. Людей здесь почти не было. В домике кладбищенского сторожа старый дед в заношенной синей робе и старой бейсболке с нелепой надписью «Нью-Йорк» согласился мне показать могилу Медведя.
– Я помню, как прошлой зимой приезжали сюда, к нему на могилку, какие-то люди. Двое или трое… Тоже, как и ты, в штатском – рассказывал мне сторож, хромая рядом со мной – Я почему и запомнил – они мне оставили целую бутылку коньяку!
– Как они выглядели, отец? Помнишь?
– Да хто ж их упомнит, сынок? Знаешь, сколько тут за день людей перебывает… Один – высокий такой, худой, чернявый; второй – с тебя будет. А вон и его могилка, вишь?
Я сунул деду пятисотку «на коньяк» и подошел к простому деревянному кресту с большим круглым искусственным венком. Венок обрамлял небольшое цветное фото Мишки – там он был запечатлен крупным планом в офицерской парадке, с орденами и медалями, при золотых майорских погонах.
– Ишь, красавец какой! – резюмировал дед.
– Отец, прости Христа ради, оставь меня одного… – тихо попросил я.
Дед понимающе крякнул, повернулся и ушел.
Я смотрел на волевое округлое лицо Медведя на фото.
– Ну, здравствуй, брат! – поздоровался я – Как ты тут устроился?
Я присел на небольшую лавочку и коротко сложил руки на столик. Медведь все так же смотрел на меня немного искоса, с присущим ему серьезным прищуром.
– Ну что, нашел ты здесь покой, к которому так стремился? – спросил я.
Я чувствовал, что у меня покатились слезы, но я совершенно не морщился и не моргал. Я даже немного раскачивался взад-вперед, как это делал сам Медведь, сидя у останков Ивана.
– А как же теперь дядя Степа? Как же теперь все мы? Нам теперь что делать?..
Медведь смотрел на меня, а я смотрел на него. Сколько так прошло времени – я не знаю. Я только почувствовал, что кто-то подошел сзади. Я обернулся и узнал жену, то есть – вдову Медведя. Он мне показывал ее фотографии. В действительности она была очень худой, а может просто похудела за то время, как лишилась мужа. Меня она тоже узнала, Медведь наверняка показывал ей наши фотографии. Мы тогда совершенно случайно сфотографировались на аэродроме с Леонидом Якубовичем, который прилетал в Ханкалу.
Мы поздоровались.
– Как это произошло? – спросил я.
– Сердце. Он умер во сне.
Я больше ее ни о чем не расспрашивал. Она рассказала, что зимой приезжали Мирослав с Вовой Труком. Они по каким-то делам летали в Москву. Потом, уже весной, Мирослав сообщил, что Трука убили на трассе Хабаровск – Чита. Они гнали машины на продажу и на них напали какие-то бандиты. Андрей-танкист еще раз ездил в Чечню, там и погиб – их вертолет был сбит где-то в Веденском ущелье, похоронен в своем Владивостоке. Сам Мирослав больше не служит, уволился по сокращению, работает где-то в Находке. Верещагин сейчас является слушателем Академии Генштаба, живет в Москве. Наверное, он – единственный из офицеров, который на данный момент все еще служит в армии. Деда, генерала нашего, давно «выпроводили» на пенсию. Саватеев уехал в Сирию военным советником и дальнейшая его судьба неизвестна, а Толя Андрияшин угодил в сумасшедший дом. Вот, вроде и все.
Я подвез домой вдову Городецкого. Зайти к ним в гости я отказался. Пообещал только заехать в гости на обратном пути. Затем я выехал на объездную трассу и, доехав до ближайшего придорожного кафе, за КПМ, остановился на ночлег. Поблизости уже стояли несколько фур дальнобойщиков.
Проснувшись, по привычке рано утром я умылся, поливая себе из пластиковой бутылки. Затем тщательно вытерся полотенцем и, закрыв машину, направился к кафе, собираясь там позавтракать. Неподалеку уже сидели местные женщины-торговки, продавая всякую всячину: фрукты, овощи, разные вещички и поделки. Но мое внимание привлек парень в пятнистой армейской курточке. Он сидел чуть в стороне, опустив голову. Ему было лет 25, аккуратно стрижен, побрит. Это был не бомж и не «синяк». Возле него стояли деревянные резные фигурки: зверушки, сказочные персонажи, птицы. Рядом лежали костыли. Этот парень был инвалид. На тыльной стороне его мозолистой ладони было наколото: «За ВДВ!». На рукавах его военной куртки и на погонах остались характерные темные пятна – следы от армейских шевронов и сержантских галунов. На груди в материале кителя виднелись дырочки, которые обычно остаются от крепления знаков воинской доблести и наград.
Я подошел, взял в руки лакированного орла, распростершего крылья, и притворно осматривая резную статуэтку, спросил:
– Сколько эта «Монтана» стоит?
– Пятьсот рублей – ответил парень, удивленно глядя на меня и, видя, что меня совсем не интересует птица, поспешно добавил – Вам отдам за двести пятьдесят.
– Что так?
– А, кому они на хрен нужны, эти поделки, – махнул рукой парень – все одно, никто не берет.
– Сам делал?
– Сам.
– Красиво. Видел этих птиц вживую?
– Видел.
– На Кавказе?
– На Кавказе…
Было заметно, что вспыхнувшие огоньки в его глазах быстро угасли. Он уже с подозрением смотрел на меня.
– Там ноги оставил?
– Мужчина, вы будете брать эту вещь или нет? – хмуро спросил парень, весь сжавшийся внутри.
Я поставил птицу на место, подложил под нее тысячную купюру и сказал:
– Удачи, брат!
И ушел.
Вот, Родина и вернувшиеся твои дети…
…Глядя на море, я видел шумную городскую улицу, напоминающую зловещее ущелье среди высотных каменных джунглей. Я видел повсюду огромные ламинированные баннеры, разноцветные вывески и рекламные плакаты на стальных растяжках поперек улиц и проспектов. Там, среди ухоженных, широко улыбающихся белозубыми оскалами мужских и женских лиц, их всевозможных пассов и финтов пестрели всевозможные логотипы коммерческих банков и товарные знаки торговых фирм, украшенные красивыми вензелями и замысловатыми кучерявыми узорами. Там был достаток, сытая и беззаботная жизнь. Эти люди давно, основательно и надолго обустроились на этом празднике жизни. И я, глядя на эти плакаты, вдруг понял… Я понял и ужаснулся этой мысли – у нас нет больше идеи и веры! И солдат этой святой армии почти не осталось. У нас есть торговая марка вместо всего этого! Банковский логотип. Таковы реалии нынешнего времени, общепринятые условия современного общества. И любой представитель этого общества готов идти к своей цели по головам ближних своих, не замечая стонов и стенаний под ногами. С кем мы воевали? Где была война? Ради чего? Может, мы воевали сами с собой? Быть может, это была война в наших душах? Я не знал ответов на эти вопросы. Так сложилось, что со дня сотворения Мира нравственность и безнравственность противостоят друг другу, равно, как и добро и зло. Но я знал точно одно – эту войну мы проиграли. Потому, что на этот раз безнравственность взяла верх. Потому, что нас уже убили, не смотря на то, что мы вернулись. Убили «щедрой» пенсией, пособием по инвалидности или «денежной компенсацией за участие в боевых действиях». Нас уже давно убили, а мы этого и не знали. Потому-то и кажется нам, что мы пришельцы из другого мира и мы здесь чужие.
В Ветхозаветной Книге Екклесиаста говорится: «Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру…». Все учел Царь Соломон. Все, кроме одного – предательства. Невидимая армия иуд с тридцатью сребрениками в кармане, просто и особо не напрягаясь, победила нас. И не только нас, а и всех остальных людей. Просто, они об этом еще не знают.
Я смотрел на море, которое так и не увидел Иван. И как в документальном кино, мимо проплывали лица знакомых и дорогих мне людей и совсем незнакомых. Они, то смеялись, то смотрели серьезно. Нет, они не пытались заглянуть мне в душу. Они просто смотрели, как я тут устроился и как я живу. А еще я видел домик на берегу моря. То единственное и последнее пристанище на этой земле. Вот почему меня так тянет сюда. И Иван это знал. Он это понял, успел понять. И, слава Богу, что он не видел потом эти вензеля, льющееся рекой шампанское, мятые денежные купюры на полу, хохот полуголых шлюх и поникшего головой молодого инвалида в армейской курточке с потухшим взглядом у придорожного кафе, торгующего резными поделками из дерева, которые никто не хотел покупать.
Я обязательно приеду сюда еще раз. Если меня не заберут домой, на другую планету… Уже в наш мир, который меня ждет. Там будут все наши. Там будет тепло, легко и просто: белое – это белое; черное – это черное.
А еще там обязательно будет домик на берегу моря.
ПРИЛОЖЕНИЕ
СОКРАЩЕНИЯ, ПОЯСНЕНИЯ И ПРИМЕРНЫЙ ПЕРЕВОД
КПМ – контрольный пункт милиции;
Гоптовский таможенный терминал – административная граница России и Украины на трассе Белгород – Харьков;
Горная (армейский жаргон) – горная группировка войск;
КШМ – командно-штабная машина;
СМВЧ – специальные моторизованные воинские части;
ОГВС, здесь: ОГВ(с) – объединенная группировка войск (сил);
ДРА – Демократическая Республика Афганистан;
ИСБ – инженерно-саперный батальон;
ВВК – военно-врачебная комиссия;
Дурка, здесь: дурдом – учреждение для душевнобольных;
«тяжелые» (жаргон спецназовцев) – спецподразделение, группа спецназначения, небольшой отряд, выполняющий особо важное задание в тылу противника, группа спецподразделения «Альфа»;
«спешэлы» (армейский жаргон), здесь от англ. «Special Forces» - так в обиходе называли бойцов подразделений специального назначения;
КОП – группа комплексного огневого поражения;
ВРК – воздушный разведывательный комплекс;
РЗМ – разведывательно-засадные мероприятия;
«контрабасы» – военнослужащие по контракту, т.н. «контрактники»;
«дежурить на сводке» – дежурный офицер по приему поступающей информации;
«минюст» - министерство юстиции;
КРЦ – командно-разведывательный центр;
РИАЦ – разведывательный информационно-аналитический центр;
«осетры» – так называли владельцев кафе, владельцы которого выходцы из Северной Осетии, осетины;
ОБМО – отдельный батальон материального обеспечения;
«корейцы» – владельцы кафе по национальной принадлежности, являвшимися этническими корейцами;
«флеха», здесь: флешка – компьютерный флеш-накопитель, носитель информации;
ИПП – индивидуальный перевязочный пакет;
Инфа – информация;
Особисты – офицеры особого отдела, орган военной контрразведки;
«фауна» (армейский жаргон) – полевая форма ВС;
«воздушные бои» (армейский жаргон) – бравада слов, разговор за ради разговора, бесплодные дебаты, словоблудие;
«барабан» (жаргон) – источник информации, секретный сотрудник, агент;
провести «точку» – осуществить точечный удар, точечную спецоперацию;
«Халид» – радиопозывной конкретного полевого командира;
ГБИ (армейский жаргон) – генератор безумных идей;
ЦБУ – центр боевого управления;
«штурмовики» (жаргон спецназовцев) – бойцы штурмовой группы;
Хабара – Хабаровск;
«Штука» – тысяча (рублей);
ВПШГ – воздушная поисково-штурмовая группа;
ВПУ – выносной пункт управления;
«вогоипэшники», зесь: ВОГОиП (ОГ ВОГОиП) – объединенная группировка временных оперативных групп, отделов и подразделений (МВД России);
ВОВД – временный отдел внутренних дел;
«крокодил» – вертолет огневой поддержки Ми-24;
«движение» (жаргон разведчиков) – событие;
«ленпех», здесь: от сокращенного ЛенПех, Ленинградское пехотное (училище) (офицерский сленг) – Ленинградское (Санкт-Петербургское) высшее общевойсковое командное дважды Краснознаменное училище имени С.М.Кирова;
Тейп (вайнах. тайпа – «род, племя») – средневековая территориальная община, единица родоплеменной организации вайнахских народов (чеченцев и ингушей), а также казахов, состоящая из нескольких родовых общин (союзов общин) и самоидентифицирующаяся общим происхождением от конкретного лица (рода) либо лиц одного рода занятий (например, чеч. Бъовлой – «башня»).
Туккхум (или тукхум у чеченцев) – военно-экономическое или военно-политическое объединение тейпов. Союз группы тейпов, не связанных между собой кровным родством, но объединившихся в более высокую ассоциацию для совместного решения общих задач – защиты от нападения противника и экономического обмена. Тукхум занимал определённую территорию, которая состояла из фактически заселённой им местности, а также окружающего района, где тейпы, входившие в тукхум, занимались охотой, скотоводством и земледелием. Каждый тукхум говорил на своём диалекте вайнахского языка.
Рэкс (жаргон спецназовцев) – разведчик;
Чехи (армейский жаргон) – чеченцы, боевики;
комендатура ЧР – военная комендатура Чеченской Республики;
жиж-галнеж (правильно – жижиг-галнаш) – галушки с мясом (чеченская кухня);
«шишига» – полноприводный автомобиль ГАЗ-66;
«шмаль» (дурь) – наркотическое вещество растительного происхождения;
Тилла (чеченск.) – сумасшедший;
«белка» (жаргон) – белая горячка;
Буруны (армейский жаргон) – район Ногайских степей в Шелковском районе ЧР;
ГНР – группа немедленного реагирования;
«спалиться», здесь: «засветиться» (жаргон) – провалить дело, быть опознанным;
«фугасник» – подрывник, человек, осуществляющий производство, сборку, установку или подрыв самодельного взрывного устройства, как правило, фугасного типа, на основе артиллерийского снаряда или минометной мины;
«полевик» (армейский жаргон) – полевой командир;
Эмир или амир (района, территории) – старший (полевой) командир НВФ, как правило, отвечающий за координацию и управление отрядами боевиков в данном районе или конкретной территории, носитель идей ваххабизма и духовный наставник экстремистов;
«камыш» – название типа и расцветки камуфляжа военной формы;
МРС (служебная собака) – кинологическая минно-разыскная служба;
«генштабовская» карта – карта, составленная из оригинальных листов топографических карт, помеченных надписью на полях: «Генштаб»;
карта-«пятидесятка» – топографическая карта масштаба 1:50 000;
разгрузка – как правило, жилет, разгрузочная система;
МОН-50 – противопехотная мина осколочная направленного действия;
«деза» - дезинформация;
«фэбосы» – сотрудники ФСБ;
«блок» (армейский жаргон) – блок-пост, взводный опорный пункт (ВОП);
Казаки (казачья рота) – формирования, набранные преимущественно из числа представителей Терского казачьего войска;
Шаниязов – полевой командир бандгруппы, действовавшей на территории Шелковского района ЧР;
«за речкой», здесь: за Тереком (пограничная река) – на территории республики Дагестан (РД);
Дышне – населенный пункт Дышне-Ведено Веденского района;
Шулюм – кавказское блюдо;
Лёма (сокращенное чеченское имя) – Лом-Али (еще произносится, как: Лом-аэл, Лёми);
«Ногайский батальон» – подразделение НВФ, действовавшее в ногайских степях;
ВПП – взлетно-посадочная полоса;
Оукъшь муха ду? Хо у дешь ву? (чеченск.) – Как дела? Что делаешь? (чем занимаешься?);
Со у ма дешь ватс (чеченск.) – ничего не делаю;
Волло кэрзен куотем яаъ (чеченск.) – пошли жаренную курицу есть
Диг ду (дига ду) (чеченск.) – хорошо;
«кенгуру» – просторная брезентовая куртка, одевающаяся через голову с большим карманом спереди;
кэрзен куотем (чеченск.) – жареная курица;
Цхьа а вац (чеченск.) – никого нет (путь свободен);
Хэлагун (дел рез) (чеченск.) – спасибо;
А дикюль (а дыкюль) (чеченск.) – до свидания;
«шестерка», здесь: машина – ВАЗ-2106;
«опер» – оперуполномоченный;
«Мишка» (армейский жаргон) – вертолет военно-транспортной авиации Ми-8;
ПБС – прибор бесшумной беспламенной стрельбы;
9А-91 – 9мм малогабаритный автомат, предназначен для поражения целей в условиях, требующих ведения бесшумной и беспламенной стрельбы;
АС «Вал» – 9мм автомат специальный (АС) предназначен для поражения целей в условиях, требующих ведения бесшумной и беспламенной стрельбы;
ПП-93 – 9мм пистолет-пулемет, предназначен для поражения целей в условиях, требующих ведения бесшумной и беспламенной стрельбы;
Тангента – клавиша переговорного устройства радиостанции;
Гаски (чеченск.) – русский;
Хэ вол гоккэ (чеченск.) – иди сюда (иди за мной);
Ас-салам алейкум, Ваалейкум ассалам (записано именно по оригинальному произношению) – мир вам; дословно: мир на вас) – исламское приветствие. Эквивалент слова «привет», «здравствуйте». В ответ на это приветствие необходимо отвечать «ўа ‘але;йкум ассаля;м» – и вам Мир (дословно — «И на вас мир»). Понятие «Салам» первоначально имело чисто религиозное значение и использовалось в смысле «мир с Богом»;
Город – в данном случае Грозный;
Вуэлло (чеченск.) – в данном случае – иди;
НП – наблюдательный пост;
«Флир» – тепловизионная поисковая система предназначенная для выявления теплокровных целей (людей); в данном случае вертолет, оборудованный этой системой, дополнительно выполняющий роль ретранслятора двусторонней радиосвязи;
Новолак – Новолакское, населенный пункт республики Дагестан;
Кхетамэ (чеченск.) – сообразительный (сообразил? Понял?);
Со дика ву (чеченск.) – нормально (хорошо?);
Хо ладьегушь ву (чеченск.) – слушаю (слушай);
ВСС «Винторез» – 9мм винтовка специальная снайперская, предназначена для поражения целей в условиях, требующих ведения бесшумной и беспламенной стрельбы;
«Токарев» – 7,62мм пистолет системы Токарева («ТТ», Тульский Токарев);
АТЦ – антитеррористический центр;
Саца (чеченск.) – стой;
Хоъ тилла (чеченск.) – ты сумасшедший;
Тоьпаца ден (чеченск.) – застрелить (кого, чего);
Кафир – воин неверных;