40
Был третий час ночи. Анке долго не открывала. Потом он услышал медленные шаги, и показалось её заспанное удивлённо зевающее лицо. Хайнц слабо улыбнулся и хотел извиниться за поздний визит, но вдруг заметил, как начало меняться её выражение: она почувствовала запах.
Её лицо стало брезгливо-враждебным:
- Что с тобою? Ты пьян. Ты посмел прийти сюда... - она выпрямилась и загородила вход в квартиру. - Связался с русской! Это что - заразное?
Он не ждал. Он думал, что будет объяснять. Просить у неё прощения. Он был совсем расслаблен, увидя в первый момент её милое, домашнее лицо.
Теперь холодное бешенство начало подниматься в груди Хайнца. Она стояла, брезгливо кривясь, гордая своей чистотой и достоинством. Но он был не из тех, кого можно было не впустить, когда ему надо войти. Ему надо было войти. Ему мучительно хотелось умыться, хотелось холодной воды на пылавший затылок. Ему нужен был туалет. Он пошёл на неё. Наклонив голову, он пошёл на неё. И она отступила, с ненавистью глядя на него прищуренными бесцветными глазами.
Он поворачивал в сторону ванной, когда она схватила его за руку, но он повёл плечом и оставил ей куртку.
- Выйди, - сказал он ей. - Мне нужен туалет. Выйди.
Но она стояла, вздёрнув подбородок, поджав и сделав невидимыми губы, надменно глядя сквозь него. Тогда он сделал это при ней. Он осквернил её девственный унитаз стоя. При ней.
Потом он открыл кран и наконец почувствовал на затылке холодную воду. Так он замер, дав ей течь по шее, груди, до самого живота. Наконец-то. Он забыл на несколько минут об Анке. Потом увидел свою куртку, трясущуюся в её руках.
Он выпрямился, закрыв воду, и стал прямо, глядя на Дриттлер. Неужели она не даст вытереться?
- Дай мне полотенце.
Она протянула ему куртку. Он взял полотенце сам. Вытер голову, грудь, рубашку. Потом бросил его в ванну. Проследил за взглядом Анке. Она смотрела на расплывавшееся вокруг его ботинок коричневое пятно на её персиковом коврике. Потом снова подняла на него белые глаза.
Что ты смотришь на меня так? - думал Хайнц. - Что ты смотришь на меня, как на насекомое? Я - мужчина. Ты этого не знала? Надо быть женщиной, чтобы понять! Что ты смотришь на меня? Я только что бросил женщину, которая целовала мне ноги! Моя женщина целовала мне ноги! Что ты смотришь на меня так?
Он пошёл прочь. Куртка полетела вслед.
Пошатываясь, Хайнц спускался по лестнице.
- Моя женщина целовала мне ноги! - билось в его мозгу.
Он услышал шаги. Неподходящее время для визитов, кто ещё здесь бродит? По лестнице поднималась пожилая соседка Анке, а с улицы донёсся звук отъезжающих колёс.
- Я только что бросил женщину, которая целовала мне ноги. Что ты смотришь на меня, как на насекомое?
Руки проходившей мимо старушки по-птичьи дёрнулись и прикрыли рот. Она быстро посмотрела на дверь Дриттлер, тогда Хайнц понял, что говорит вслух.
Бедная Анке! Соседи подумают, что ты умеешь любить, - злорадно ухмыльнулся про себя Хайнц Эверс.
Он спустился к Карлу. Ехать было некуда.
- К чёрту, Карл. В Эльбу. Всё к чёрту. Я устал. Всё к чёрту.
И он вдавил педаль акселератора. Карл взревел: наконец-то! Наконец-то он едет. Они мчались по городу, и их сфотографировали все шесть полицейских блицей. Прав не видать, - со спокойным злорадством думал Хайнц. - Вам моих прав не видать, теперь я свободен. Я совершенно свободен. Ваши правила меня больше не касаются. В Эльбу!
Он несся к мосту, к K;hlbrandbr;cke. Он не тормозил, но бешено сигналил на перекрёстках. Брать с собой никого не хотелось.
Он влетел на мост, и счастливы были те,
кого он не встретил на своём пути.
Он въехал на мост, помчался
и проехал его, вспугнув с парапета чаек.
Этого Карл не мог.
Всё что угодно, но убить хозяина Карл не мог.
Они слишком долго были одним существом на дороге.
Стиснув зубы, Хайнц Эверс давил на газ.
Он нёсся во Франкфурт.
Через полчаса этой гонки Хайнц Эверс понял,
что едет во Франкфурт.
41
А через три часа он был там. Он свернул с автобана и поехал в аэропорт. Ему хотелось видеть людей.
Людей, которые открыто показывают свои чувства, встречая и прощаясь. Он хотел видеть людей, которые смеются и плачут. Он хотел быть среди них, он был одним из них. Он оставил Карла на короткой стоянке у входа в павильон С на первом терминале и пошёл внутрь, уловив на своей мокрой одежде настороженный взгляд толстого и добродушного с виду охранника.
- Я мокрый от слёз, - сказал ему Хайнц, цитируя Лору. Охранник не понял и тихо пошёл за ним следом. Так, парой, они побродили по аэропорту. Иногда Хайнц оглядывался и приветливо улыбался охраннику, тот вяло пожимал плечами и тянулся за ним дальше: такая работа.
Разгоралось утро. Открывались киоски и бутики. Хайнц вошёл в один из них и выбрал себе рубашку. Они все были весёлой пляжной расцветки. Люди ехали на юг.
Рубашка была шёлковая с красно-чёрными пальмами
и невыносимо-акрилическими
жёлтыми полосками моря.
Зелёные чайки носились
между растопыренными пальцами пальм.
Брюки тоже надо было заменить, и под ободряющий взгляд молоденькой продавщицы он примерял шорты. Потом посмотрел на неё и заметил, что взгляд девушки остановился на чёрных туфлях и таких же чёрных, почти до средины икр, носках.
- Согласен, - сказал Хайнц, выбирая ещё и сандалии.
- Вам надо загореть, - совсем по-товарищески сказала продавщица, улыбаясь такому удачному началу рабочего дня.
Хайнц кивнул, задержав на ней взгляд немного дольше. Он заплатил за одежду, а за идею заплатил этажом выше, в туристском бюро. Он улетал на Майорку в одиннадцать, чартером, с обратным билетом на утро понедельника. Это было не очень удобное время для большинства пассажиров, но ему всё равно в понедельник утром надо быть во Франкфурте.
Сейчас у него было ещё время сдать одежду в химчистку и запарковать Карла
на многодневной стоянке в глубине высотного паркхауза,
бросив в его чёрное нутро
чёрные туфли, мысли
и носки.
В самолёте Хайнц сидел на неудобном месте: слева, на проходе. Он всё время засыпал, но громкие взрывы хохота сбоку, в центральном ряду, мучительно вытаскивали его на поверхность снов. Хохотала компания здоровых ребят с татуированными гладкими черепами. Рассказывали анекдоты о блондинках. Наверное, это было смешно. Хайнц видел, как собирались лучики у глаз его респектабельного соседа, почему-то летевшего на юг в пиджаке и при галстуке.
Хайнц всё равно не мог уснуть и, не поворачивая головы, прислушался: полицейский попросил у блондинки какой-нибудь документ с её изображением. Она показала зеркальце.- "Если бы я знал, что вы тоже полицейская, я бы вас не останавливал." Смеялись, кажется, все близко сидящие мужчины. Хайнц вспомнил свой первый разговор с Лорой. Он покосился на рассказчика: интеллектуалом ни он, ни его спутники не выглядели. Но потом он услышал кое-что другое и, к чести обоих соседей слева, увидел, что их лица непроизвольно и одновременно дёрнулись:
- Человек с большим чемоданом быстро ходит по железнодорожному перрону и задаёт всем один и тот же вопрос, - громко и жизнерадостно рассказывал один из бритоголовой компании, чувствуя на себе приязненное внимание окружающих, расслабленных предыдущими шутками. - Он задаёт один и тот же вопрос: "Как вы относитесь к евреям?" Все немцы серьёзно и почти торжественно отвечают: "Мы очень уважаем этот талантливый и многострадальный народ." Потом наконец один попутчик ответил: "Евреи? Да я их ненавижу!" - "Вы - честный человек. Посторожите мой чемодан, мне срочно надо в туалет."
В самолёте на мгновение воцарилось молчание. Тогда Хайнц повернулся и раздельно на прекрасном немецком сказал:
- Евреи раздражали древних египтян, вавилонян, римлян, потом - нацистов, теперь - вас. Наверное, они будут раздражать кого-нибудь и через две тысячи лет. Но вы никогда не задумывались: где теперь вавилоняне и кто вообще такие ханаанеяне?
Хайнц не услышал ответа. Но в воцарившейся тишине он наконец уснул и проспал до самой посадки.