В конце 1994 года я приютилась в самом центре Петербурга, в том высоком и мрачном доме на Мытнинской набережной, что издавна глядит зоркими окнами через Неву напротив, наблюдая за постройкой, процветанием и штурмом Зимнего. Сюда захаживал сам Пушкин, только нет о том памятной надписи: ведь дом-то был борделем. В середине 20 века дом был предоставлен университету и размещал в себе общежитие филологического факультета. Мне довелось жить на последнем этаже, в комнате с потолками четырехметровой высоты, Зимним дворцом за окнами и тараканами величиной почти с мою ладонь.
Я училась на русском отделении и работала лаборанткой на кафедре славянской филологии. Нагрузка в Большом университете составляла десять учебных часов ежедневно, поэтому работать приходилось рано утром, с семи до девяти, и вечером, с семи до десяти. Я уходила в университет до утренней зари и возвращалась после вечерней.
Путь через Биржевой мост, стрелку В.О. и Менделеевскую линию занимал полчаса. Однако зимой я тратила вдвое меньше времени, спускаясь на невский лед с Мытни и поднимаясь прямо на Университетскую набережную.
Хождение по льду затягивалось до весны.
С этих слов догадливый читатель неизбежно видит суть рассказа. Ты прав, читатель: однажды произошел разлом льда. В тот день на мартовский лед следом за мной спустился мой однокурсник. Вопреки обыкновению, я возвращалась домой засветло, и однокурсник упорно навязывался провожать. Я полагала, что на лед он не ступит: он был не из тех, кто идет наудалую. Несколько минут он кричал мне с набережной, призывая вернуться, затем все-таки пошел следом. Теперь уже я оборачивалась каждые два шага и орала, что б отстал от меня и шел обратно; слышались голоса наших знакомых, стоявших на набережной и ругавших сумасшедших идиотов. В десятый раз обернувшись, я увидела, как мой друг внезапно, стремительно и необратимо сгинул под воду, будто шагнул в пропасть. Он шел точно по моим следам, но лед, выдержав мои сорок, не выдержал его девяносто килограммов – или так распорядилась судьба.
Нас разделяло полсотни метров. Я побежала на помощь, не оценивая опасность. Я слишком спешила, чтобы вовремя лечь на лед и ползти. Я ушла под воду шагов за десять до места разлома. Последний четкий образ, запечатленный моей памятью, – это лед, со стремительной необратимостью покрывающийся сетью трещин, как паутиной. Затем мое сознание захлебнулось нестерпимой болью, причиняемой холодом, и каждое движение эту боль усиливало. Но я должна была плыть!
Стремительное течение тянуло вглубь, необратимо подчиняя своей воле, глумясь над ничтожностью и бесполезностью моего сопротивления. Но я должна была сопротивляться!
Позже мне сказали, что до прибытия спасателей я продержалась на воде почти полчаса. Мой друг ни разу не показался над водой. Видимо, он был оглушен и подхвачен мощным течением. Его тело нашли только через месяц...
В больницу ко мне пришла незнакомая женщина с каменным, застывшим лицом. В палате, кроме нас, никого не было: все ушли обедать – я же лежала под капельницей. Едва увидев эту женщину, я каждой клеткой своего внезапно онемевшего тела осознала, что передо мною ЕГО мать. Я ничего не сказала ей: все слова и слезы застряли в глотке, не давая вздохнуть.
Она подошла ко мне, обездвиженной, свысока плюнула прямо в лицо и промолвила:
"Ты еще потеряешь самого близкого человека… Припомнишь мои слова…"
И я припомнила.
1999