Рожденной в снегах
Небесной Эфиопии,
драгоценной как все
золото Тибета – Ann
ПРЕДИСЛОВИЕ
Неизвестно, нужно ли давать всему пояснения. Хотелось бы думать, что нет. Но некоторые события показывают, что чужая голова не может вместить твоего молчания. Оказывается, что редко когда молчанием можно заполнить паузы. Нужны пояснения, хотя они также редко бывают уместны. Вероятно, что этот текст повествует о тишине. Хотя, что объясняет эта фраза!?
Причина отдельных мыслей, всплывающих время от времени в моем сознании мне до конца неизвестна. Я не знаю, кому они предназначены, и кто посылал их мне. Возможно – никто и никому. Я мало думал над содержанием. Содержание приходило само, мне же оставалось вписывать его в текст, который, в итоге, вместил в себя отдельные события моей жизни и жизни людей мне знакомых, а также не-людей. И оказывается, если перечитывать текст заново, то можно заметить, что он постоянно что-то подразумевает. Но мне не известно точно, что именно. Наверняка в нем можно прочесть любой другой сюжет, чем тот, который обозначен намеками. Он для меня такая же загадка, как и та, которой он предстает для вас.
Можно ли назвать это поиском? Я не знаю... И здесь можно было бы поставить точку и не продолжать. Но жажда не утихает.
Привычнее думать, что всегда должно что-то происходить. События должны развиваться. Когда ты становишься другим, но при этом остаешься как будто бы собой. Только неизменной остается вера в то, что в любое мгновение жизни, даже в самое последнее, можно все кардинально изменить. Ты подходишь к какому-то итогу и, делая последний шаг, все кардинально меняешь в своей жизни. Возможно, это поиск скрытого и подлинно человеческого. В любых масштабах. И не смотря на любые подтексты. Даже те, из которых составлены отдельные эпизоды жизни…
Собственно на этом совсем все! Хотя некоторые неуловимые смыслы еще угадываются в нескольких нижеследующих абзацах. После них все заканчивается, и идут беглые пояснения, которые, в общем-то, можно и не читать.
Кое что еще…
Последнее – кто такая Ann, где находится Небесная Эфиопия и что такое Золото Тибета.
Когда-то ее так звали, во всяком случае я - Ann. Моя знакомая, которая кажется оказалась в моей жизни случайно и, наверняка, считающая меня случайным человеком в своей. Она думала, что для некоторых событий нужны веские основания, но невольно она дала мне понять все то, ради чего стоит жить, что стоит искать и чем стоит дорожить. То, что однозначно по своей природе и исключает всевозможные истолкования. Потом она исчезла. И через несколько лет мне показалось, что я заметил ее лицо в толпе, ее волосы. Но я не могу сказать об этом ничего более точного.
Небесная Эфиопия находится там же, где и Внутренняя Монголия.
Золото Тибета – это тот блеск, которым покрыты священные изваяния Будды в монастырях, пещерах и заброшенных пагодах, о которых помнит лишь ветер и древние, старше времени, анахореты. Еще это сияние горных вершин в лучах солнца, восходящего над ними на звук колокольчиков и древнего гимна.
На этом все…
***
может быть, это точка безумия,
может быть, это совесть твоя –
узел жизни, в котором мы узнаны
и развязаны для бытия
- О.М.
Некоторые миры остаются неразгаданными, даже если в них начинает что-то происходить. Происходящее лишает восприятие привычных основ. И это всегда удивительно и волнующе. Как глаза ведьмы, своим блеском напоминающие странные огни вдоль горизонта. Начавшееся таинство вдруг усиливает движение этих огней. Их свет украшает нить горизонта. Но те, кто прикасается к миру с другой его стороны, так же малозаметны, как и другая сторона.
Движение подчинено мгновениям трансформации. Ты сжигаешь на полках старые рукописи, заметки, обрывки страниц с телефонами, какие-то клочки бумаги, и пепел бархатом покрывает кожу. И тогда ты становишься другим. Подходишь к двери и смотришь в коридор, ведущий к выходу. Но входная дверь распахнута. Ты смотришь в дверной проем и видишь, что там, с наружи, все дико. Силы в урагане безумствуют. И это сильнее тебя. Стихии дышат тайной. Ветер поднимает листья и кружит их, взметая к распахнутым небесам. Ты всматриваешься и видишь, что в проеме дверей что-то появляется. Что-то нечеловеческое. Оно странно движется. И неизвестным образом связано с тобой. Оно входит в твой дом и приближается к тебе. И этому нет объяснения. Это все не отсюда… И тогда ты замираешь, чувствуешь, что в тебе пробуждается странная сила. Что-то кружит в тебе. И ты неспешно взлетаешь к потолку. Пронизываешь его. Поднимаешься над черной бездной. И летишь. И весь мир летит за тобой…
Оглядываешься вокруг… И вдруг, неожиданно, тело начинает наливаться тяжестью. Ты смотришь в свое лицо. Не узнаешь его. И видишь, как падение удаляет его от тебя. Тело мчится куда-то прочь. Во тьму. И лицо твое все дальше и дальше от тебя. Последним, во тьме, исчезает взгляд. Ты остаешься один на один с пустотой. Она охватывает тебя. И ты исчезаешь. До тех пор пока снова не встретишь взгляд, устремленный в собственные глаза…
На столе чашка чая. Чай мутный, чуть теплый. Через край стакана висит хвостик пакетика от которого и формируется в стакане чай. Пакетик, как гласит этикетка, содержит настоящий кенийский чай, собранный в ручную на лучших плантациях, такой далекой и загадочной Кении, страны, которую никто не знает, и с которой меня в данный момент связывает вот этот чай, в стакане из бледного стекла. Я смотрю в подернутое пеленой зеркало чая, в котором ничего не отражается. Может быть лишь потолок, со странным рисунком, смысл которых не уловим. Во всяком случае он не уловим для меня. Эти круги. Линии. Геометрические структуры. Выпуклые и вдавленные в ткань потолка формы. Кое-где они оказываются в обрамлении глянцевой мозаики, цвет которой был утрачен еще до того, когда ее вправили в потолок… Я не вижу всего этого. Я об этом догадываюсь. Это предсказуемо в таком месте как это, поскольку…
«Этот буфет… - подумал он. – Слишком часто и слишком давно я захожу сюда. Надо менять привычки. Иначе они будет точно знать, где меня найти в любой следующий момент. Все, что им потребуется, это пройти по созданному мной же маршруту и взять меня в одной из его точек».
- но я не могу предсказать, куда я начну двигаться в следующий миг сновидения - мое сознание пытается встретить свое отражение в его зеркале - это бегство - от одного лабиринта к другому - у меня странное имя - некоторые произносят его наоборот - и в этом тоже нет никакой тайны - я всего лишь открываю случайные в моей жизни книги, и понимаю, что все сказанное в них повторяет сказанное некогда мной - и я вспоминаю об этом, когда повторяю про себя, вслед за прочитанным, свои слова во второй раз - я перелистываю последнюю страницу и вижу там свое имя - за несколькими шагами мне открывается что-то новое, я веду по стене, и под моими пальцами на шероховатой поверхности открываются вырубленные в камне знаки - они повествуют о будущем и ведут в прошлое - их написал кто-то похожий на нас… - и тогда я забываю, в каком направлении я иду - из будущего в прошлое, или из прошлого в будущее - в это мгновение я меняю свой путь...
[Но кто они, те, что следят за нами?]
Я пытаюсь вспомнить это… Но пока лишь догадки, которые, вероятно, далеки от истины, как и сама истина от любых попыток передать ее и объяснить в доступных для понимания символах. Только я знаю точно, что… Мое имя звучит как заклинание. К нему не прикасаются тени. Оно рождено между мирами. И те, кто следует за нами, его не знают, поскольку оно никогда не было произнесено в слух. Поскольку оно не соотносимо со звуком, рождающимся от соприкосновения с материей. Оно причастно звуку, рожденному в пустоте сердца в пространстве между мирами. Там, где хранится память вечности.
Та память и той вечности, которая…
Есть разные мосты в этом мире. Но ни что уже не согреет ангелов, случайно или по чьей-то воле, попавших сюда. Потому как им в спину раздается одна и та же фраза – [я достану маленькую черную книгу со своими стихами, они как выстрел в висок, они как бритва по крыльям, в них тишина и покой, спите на берегу скорби, смотрите в глубину неба – вы помните сиреневую бездну космоса, сквозь которую мчались вы, погруженные в любовь и смех, вы помните свет далеких созвездий, В ЭТОМ МИРЕ ОН ХОЛОДЕН И БЕСКОНЕЧНО ДАЛЕК, он не греет вас сквозь провалы крыш, сквозь ветки деревьев, сквозь окна квартир и стены пещер - вы можете бесконечно искать свой выход, но выход сам найдет вас, и среди бескрайних полей и туманных лесов ждет вас мир теней, отделяющий вашу обреченность от Солнечных лугов Гирасса, от блистающего мира Орисгедо… Орисгедо… Орисгедо…]
Кто из нас сможет пройти мир Тени? Над которым раздаются слова древнего заклинания, напоминающего чью-то несвязную речь…
над сиреневым морем улетают в даль птицы
над развернутой далью, чернеющей тьмою
слышишь – шепот идет за тобой
пыль с туманом течет над распаханным морем
видишь эти полотна, знаки в мертвых гробницах
над проломами крыш улетают в даль птицы
за проломами глаз чернеют глазницы
мягкий мрамор зеркал
блеск, подернутый тьмою
Память покрывает древние холмы. Храмы. Молчаливые бездны. И деревья стоят увитые плющом. И дно покоится, укрытое зарослями папоротника. В осень и после летних дождей, скалы пропитываются влагой. Тонкие струйки воды бегут среди камней, вдоль трещин и травяных корней. Можно вжимать лицо в камень и оно тоже пропитывается дождевой водой. А потом, лежа на краю скалы, раскинув руки, смотреть на далекие созвездия, которые похожи на блеск в глазах у моей любимой. Когда она пьет горячий чай, настоянный на цветах чабреца и шалфея. И оттуда, из самой глубины… - не то ее сознания, не то бездн космоса, слышится единственное…
- Ты помнишь?
- Да... Но это было словно не со мной. Будто бы не в моей жизни. Будто бы сон. Я силюсь вспомнить, но не знаю, было ли все это. Я будто видел уже эти глаза. Я словно уже возвращался сюда однажды. И эти руки накрывали уже мое лицо...
- Это память, которая тебе оставлена...
- Спасибо...
- Я о тебе знаю... Я знаю, что ты есть... Я буду помнить о тебе... Я не забуду... Я буду о тебе помнить, где бы ты ни был...
Я смотрю назад, и понимаю, что все бывшее прежде постепенно исчезает, и не оставляет следов.
Все начиналось буднично. Я открыл глаза в один из дней и понял, что это уже началось. Все, что движется дальше от этого мгновения – неминуемо. Всматриваясь в гладь стены, я видел течение времени сквозь ее узор. Это был узор потекших от времени желтых обоев, узор, невыразимый по свей бесформенности. Структура которого напоминала дыхание страха.
И однажды, спускаясь с горы, я обернулся, и увидел, как исчезает вершина, напоминающая буддийскую ступу, и солнце, напоминающее, колесо дхармы. И когда все замерло, туман напомнил мне покрывало, накинутое на лицо мира.
Но, все-таки, началось все с того, что...
- Посмотрите в глаза ваших любимых, они покрыты сетью изумрудных капилляров. И глядя в них, вы поймете, что в вашей голове... Открой свое сердце, – шептал он, – я возвращаюсь домой, но кто меня будет ждать здесь, в этом мире... – мы все чужие здесь. И странно, что мы еще здесь, когда почти никого уже не осталось...
Почти ничего невозможно было расслышать. Она постоянно что-то кричала мне. Я не мог разобрать что. Она пила апельсиновый сок с водкой. У нее жесткие руки. Такие, что крошатся стаканы и просыпаются на пол. Она пишет золотом вдоль неба, на обоях и по стеклу. На вырванных страницах она ставит свои автографы. И перерисовывает безумие на улыбку, и наоборот. Она живет в телефонной трубке, чей номер после полуночи всегда хранит молчание. Почти всегда. Знаки на ее пальцах напоминали лотосы, а на внутренней поверхности кожи был по всему телу разбросан текст следующего содержания…
Chaos Inc. – Антиистория. –
я создавал надписи на белых полотнах вечности – вечность гибла в моих объятьях… – я рвал полотна и из обрывков собирал рукопись, которая была текстом новой космогонии – в начале к тексту, над поверхностью знаков звучало то, что доступно нашему восприятию лишь отчасти… – и там было сказано, что нужно понять главное, возможно, самое главное из того что нужно понять, – то, что нет понятий там или здесь, нет явлений внешнего или внутреннего – все это миражи, рожденные в попытке сдержать бьющийся в конвульсиях разум – когда есть лишь сфера, которая формирует хаос внешнего во внутреннем, и определяет бесконечные пределы внутреннего для внешнего – главное, это то, что постоянно ускользает, забирая нас с собой в мир, где отсутствуют всякие границы, всякие причины и всякие имена –
Господи мой боже, не оставь нас…
Но где, как, и через что покоится эта сфера, в чем ее откровение? Неизвестно в каком отношении и в какой зависимости находятся эта сфера и то, что ускользает… И какое между ними пространство, и какой разрыв – также неизвестно… Но все едино, все одно… Вот что я впишу в твою кожу…
В то время как…
Божественное прорывалось сквозь прорези шелка. Ветки и цветы сливы были вплетены в ткань. Бисер изумрудами был рассыпан по ночному небу. Старик, несший на своих плечах по ворону, шествовал к последнему воплощению. Я кивнул ему, проходя мимо. Он звякнул в ответ бубенчиками на посохе и подарил свой выбитый глаз. Теперь иногда мне видно то, что в принципе невозможно увидеть. Время от времени я погружаюсь в его зеркальные поверхности, и весь мир исчезает в них вместе со мной. Когда я встречался с ним в последний раз, он сказал мне, как правильно расставить знаки и сочетания слов, прорывающихся время от времени сквозь кожу.
Когда я все расставил по местам, то понял, что связан с ней цепью; и все бы замечательно, только какой в том смысл… - только я лежу на балконе, а она летит в вечности. Сквозь звезды, разрывая вуаль облаков, скрывающую полночную луну. Облака расступаются, и я проваливаюсь в безумие, где мне кажется легче, и хаос которого кажется проще. Она садится на подоконник и путает пальцы своих белых ног в моих волосах. Мое лицо бледнеет от ужаса, от ее белой кожи, которая бархатная как теплый воск. Она не мертва. Нет. Она прозрачна. Я вижу, как луна застывает в ее груди. Как она молоком источается из нее. Как она проступает кровью на ее бедрах. И ее алый язык, которым она облизывает свой подбородок. И лишь ее изумрудные глаза остаются девственно спокойны и тихи. Так, что в них можно утонуть, захлебнутся их бездонной тишиной… - в которой я теряю сознание, проваливаясь все также в безумие.
Потом я пью горячее молоко. Меня отпаивают горячим молоком с липовым медом, осенним янтарным медом. И я возвращаюсь. Но ко мне приходят странные воспоминания. Какие-то странные сны… Раньше такого не снилось… Все больше лица… И все больше не мои. Чаще всего не люди… Когда вокруг никого, кроме замерших теней… - Я помню тебя стоящей на железнодорожном мосту. На тех фотографиях у тебя очень странное выражение лица. Твое ли оно вообще!? От того, что под нами проносились поезда, ты молчала. А в паузах ты говорила что-то. Но железнодорожные разъезды и провода почему-то казались мне более впечатляющими, чем все то, что ты говорила мне. Я смотрел на них замершим взглядом и не понимал, где я сейчас, лишь смутно - что ты говоришь мне что-то важное. Да-да, я помню. Ты мне говорила что-то важное. Только меня не было в тот момент рядом с тобой. Меня в тот момент вообще ни с кем не было. И нигде. Это был какой-то пансионат. Твой муж, ищущий, где бы купить травы. Мои спазмы и судороги. Когда хотелось забиться в угол под кровать и тихо скуля здохнуть там – в пыли и яблочных огрызках. И как всегда желтые и давно нестиранные шторы. Желтые обои, впитавшиеся в стены. Грязные простыни в которые ты кутала свое тело. Разбросанные по комнате ваши вещи. Хотя нет, я помню, ты была сладкой, как яблочное вино, которое мы пили когда-то. Я помню твои уши. Они тоже были сладкими. Твой запах… Потом ты куда-то уехала из моей головы. Я не жалел, только подумал, что из не отосланных тебе писем можно составить небольшой роман. За это время у меня их накопилось слишком много. Слишком много писем для небольшого романа. В то время, как тихая мелодия…
Тихая мелодия продолжала звучать, как погребальная песня оборотня над нашими душами. Прощайте любимые, мы уходим в ночь. Твое сердце покрывается мхом. Ты уходишь в вечность. Ласковые овцы входят в твое сознание. Ты становишься древним идолом. Ты становишься камнем, вмерзшим в вечную мерзлоту сердца…
И все же, как ты поживаешь, радость моя? Что-то стало совсем иначе. Иначе как некогда, когда мы могли сидеть всю ночь в коридоре на старом канцелярском столе и целовать друг другу уши.
Ты знаешь…
- Я о тебе знаю… Я знаю, что ты есть… Я буду помнить о тебе… Я не забуду… Я буду о тебе помнить, где бы ты ни был…
Она закрывает глаза и звук замирает.
- Как тебя зовут?..
Я открыл в то утро глаза. От чего-то мне хочется написать, что это именно мои глаза. Мои, и ни чьи более. Только почти ничего не было вокруг меня. И чей взгляд поглотил пространство вокруг меня, не имеет никакого значения. Прохладный воздух стекал с подоконника, где стояли миски с цветами. Они тоже отражались в каком-то старом, пыльном зеркале. И этих отражений я не узнавал, хотя давно был знаком со многим, что вообще происходит с этими цветами. Когда понимаешь, что можно запутаться и потеряться в сетях. Но главное не потеряться. Главное не исчезнуть в момент альтерации, и выстоять. И что бы спастись, приходится привязывать себя к телефонным столбам, иначе радиоволны, волны мобильной связи и лучи, проникающие в мозг, сдувают как ветер тонкую пленку сознания, покрывшую бездну, во мраке пребывающую…
Воздух был прохладным. Туманная дымка периодически окутывала предметы и здания. Я смотрел в окно и, кажется, ничему уже не удивлялся. Кажется было раннее утро. Когда солнце только начинает выглядывать из-за домов. Фонарные столбы и скамейки в парке. Провода и мусор у тротуара. Облачная дымка наползала на город, слизывая все его краски, все его витрины и рекламные вывески. Слизывало солнце. Которому оставалось светить лишь в памяти. В той памяти, которая оставлена, завещана нам из вечности. Или может быть из жалости. Я закрываю глаза, и все исчезает. Там никого нет. Но снова налетает ветер и уносил туман к югу. А там, на юге, или точнее на юго-западе, зимой дуют ветра, а летом все испепеляет солнце, отражающееся от белых скал. С этим непостоянством сложно думать и жить. Но ничего другого не остается. Только лишь бирюзовые волны, лениво накатывающиеся на золотистый песок, как пролог к полному освобождению, и бесконечной, беспредельной любви. Любви, расстилающей свои крылья от мира к миру, от вечности в никуда. Когда просыпаешься и не узнаешь себя в этом мире, поскольку ты уже другой. И ждешь смерти после каждого последующего вдоха. Но она не наступает, - и привыкаешь постепенно к этому непостоянству и непредсказуемости. Но вдруг все снова наполняется белесоватым прозрачным туманом, его ровным матовым светом. И я, словно висящий в нем, как младенец в материнской утробе. И в невесомости, слегка приоткрывая глаза, вращаюсь, и не спеша, плавно двигаю в пустом пространстве руками. Втягиваю живот, расширяю грудную клетку. Приоткрываю расслабленный рот и плотно сжатые зубы. Медленно сжимаю кулаки, и, так же медленно их разжимаю. Потом пробую издать звук. Сначала чуть слышно, лишь воздух, наполненный легкой вибрацией. Затем все громче и громче. И вот я понимаю, что уже кричу, так, что вздуваются вены на моей шее и лопаются капилляры на поверхности глаз… Кровь из них скапливается на ресницах.
И она застилает мне глаза. Но когда пелена рассеивается из пыльного зеркала на меня кто-то начинает…
То зеркало напоминало мне выбитый глаз Одина. Из него все время кто-то смотрел на меня. Иногда я мог наблюдать из него за собой. Порой в нем разыгрывались драмы – бездарные и безутешные. Как в дешевых сериалах, которые тиражируются с такой интенсивностью в последнее время, что не успеваешь налить себе чашку чая. Эта интенсивность напоминает параксизмы, которые возникают в мозге от звонка мобильного телефона. Подносишь его к уху, и вдруг тебе говорят, что все дхармы суть пустота, а ты уже давно мертв…
Мне всегда казалось, что есть в этом что-то скрытое. С этой мыслью я засыпал. Иногда эта мысль будила меня под утро, или глубокой ночью. И я оставался какое-то время в ее власти. Каким-то странным образом ее время было подчинено фазам луны. И я также знал, что в некоторых ее фазах, мертвые богини оживают. Что-то пробуждается в их животе. И когда они начинают чесать волосы на своих бедрах, в фессалийских горах просыпаются жрецы древних культов, оскопленные от начала времен. Навсегда даровавшие свою силу плодотворящей богине. И она, увитая змеями, садится на обласканную испарениями землю. И земля вокруг нее покрывается белоснежными цветами с терпким запахом, таким же, как ее губы, которыми хочется дышать, и надышаться которыми невозможно. Ее алые, пылающие губы, прорывающиеся по всей поверхности тела… Ее белые зубы, сияющие в неоновом свете ночного клуба…
Ему всегда казалось, что дхарму необходимо разыскать. Так он читал об этом где-то. Или, может быть, ему кто-то об этом сказал. Но, в сущности, это не имеет значения. Как случайный прохожий, говорящий, что все здесь вроде свои, он повторял себе, что пути Господни не отмечены в картах, и если ты хочешь узнать закон, то можешь заметить его в себе…
За окном светало.
Закрыв за собой дверь, он вышел из квартиры, подумав: «Любовь – это изумрудные стекла - одни на солнце сияют, а другие погружаются в тело».
На улице было прохладно.
Реальность № 1:
Кто-то меня позвал только что. Требовали вернуть все, что должен. И еще – обещали воздать сполна. Но мир странен и болезнен, а принятая позиция самоотречения, принималась лишь теми, кто уже мертв. Но всех что-то и куда-то тащит: кого-то от края, а кого-то за?
Я кричу ему в это мгновение – ХО! – и стучу по столу кулаком, так, что звенят ложечки в стаканах с водкой. - А он продолжал смотреть в небо, по привычке вычерчивая в нем венчиком камыша знак царской власти над временем и безумием. Эта таинственная формула всегда волновала его сознание. И проникая в знаки, его реальности неминуемо путались. Чтобы сохранить свое присутствие, он гвоздем прибивал к мостовой башмак с левой ноги. И валяясь в пыли мостовой, он почему-то вспомнил недавнюю историю развоплощения…
Когда умирал маленький мальчик, сын его соседа, в бреду он кричал: «Отпустите меня свободным и красивым, в любви!» Потом он начало жадно глотать воздух, широко открыл глаза и что-то прохрипел. И это был уже не его голос, а голос пришедшего за ним. В воздухе повисло молчание. Никто не знал, что происходит. В ушах его рыдавшей матери и растерянного отца раздался тихий гул. Что-то чувствовалось в пустоте над кроваткой ребенка. Там не было пусто. И его открытые глаза больше никогда не сомкнулись.
Мать в беспамятстве упала на пол. Отец стоял потрясенный, и смотрел сквозь стенку, не замечая ее, и шептал…, шептал…: «Не шумите, будьте печальны, сегодня все мы здесь приглашенные, а завтра будем ли мы здесь – кто знает!?» – он шептал это тем, что пришли без тени…
[Смирение.
Благоприятные условия миновали.
Те, кто жаждет – лишены главного.
Приближаешься к нему, но он уже не тот.
Те, кто остался – остаются наедине с собой.
Ушедшие – остаются в тайне.
И Бог с ними!] – И-цзин, пролог к полному освобождению
Только говорят, что он выскочил из пасти дракона. Остановился и замер, прислушиваясь к пустым коридорам. Впереди никто и никогда никого не ждет. Здесь – молчание, – которого слишком много для ушей. Слишком много пустоты для этих глаз…
Он протянул руку и коснулся шершавой поверхности стены. Прислонился к черному проему двери. В нем густая мгла затягивала взгляд. Приковывала к себе его сознание. Она была той тьмой, где ничего не ждет и ничего не светит. Там никто не ждал его. Она знал, что в конце пути никого нет. Это дорога, где никто не встречается. Он умер. Для того, что бы идти по ней. Этот путь… - он никуда не ведет. И не имеет смысла. Только густая, пепельная, обволакивающия тьма. Тьма пустоты. И пока он смотрел, ему вспомнились странные картины из недавнего сна. Странные знаки и надписи. Неизвестно кем и когда написанные. В пустоте, врезавшейся в серые камни стен. И где-то в глубине на стене переливалось изумрудно-желтое свечение. Изумрудно-желтое свечение его души. В пастели, в простынях, там, где лежало его спящее тело, шуршали крысы, каждая из которых норовила коснуться его лица своим хвостом. Или это у них так случайно получалось…
Топот ног пробудил его на мгновение и вырвал из задумчивости. Хлопали двери и бились стекла. В захлеб кричали женщины, обернутые в цветные халаты. Они мелькали как искры фейерверка, и рассыпались, не долетая до земли, вываливаясь с верхних этажей как звонкий бисер. С подведенными глазами девушки нервно стряхивали пепел в карманы своих попутчиков. Пепел просыпался сквозь, и легким облачком оседал на глянцевой поверхности дорогих туфель. Они бежали и спотыкались как проклятые, даже те, что стояли, замершими. Обреченность. Когда непонятно что грозит. Но уже ничего не гарантировано. И вряд ли кто-то ждет. Только пустота в дверном проеме. Через который невозможно ни войти, ни выйти. Эта дверь никуда не ведет. В нее можно лишь провалиться, после чего перестаешь узнавать себя и события. Лишь усталость после долгого полета сквозь бескрайнее звездное небо. Сквозь холодный, выжигающий легкие воздух пустоты, переполняющей сердце. Там, где неминуемо встречаешь себя. Обреченного к тому, чтобы смотреть в свои глаза, которые повсюду. И некуда отвести взгляд.
Только ветер способен заполнить пустые глазницы. Только слезы способны заполнить высохшие глаза. Только вдруг во всех зеркалах появляется его отражение…, - когда он тихо лежит в углу, исчезая в беспамятстве, и поджав к груди ноги, втиснув в колени изуродованное безумием лицо.
Бежавшие спотыкались о его тело. Кто-то падал через него. Его густая и тягучая кровь смешивалась со слюной и стекала на пол, образуя у лица маленькую лужицу, принявшую размытую форму следа наступившей в нее ноги. Кажется, были еще слезы. Целое озеро. Изумрудного цвета…
Но вот то-то склонился над ним, произнес –
«Многое проходит мимо нас, никогда нас так и не коснувшись. И мы не знаем, было ли это на самом деле. Или это нам так кажется… Только надпись на стене туалета гласила – если бы я знал что, я знал бы и как. И нам бы так хотелось внять этому…, так хотелось бы… Но я вру. Это было написано на корешке книги. А в туалете было сказано – не ссы, прорвемся (Трубы). - ХО!» – раздался оглушительный шепот учителя. Древние боги открыли свои глаза, чтобы взглянуть на него.
Возникло странное ощущение реальности № 2.
Из-за горизонта вставало солнце – очень яркое солнце! В этом мире нет ничего кроме смеха и терпения – все остальное песок в кубышке для изумрудов.
Когда время от времени бросаешь взгляд на тени, стелющиеся у подножия гор, возникает ощущение новой реальности. Она подменяет мир к которому ты привык, застывая в памяти причудливыми, переливающимися образами.
А потом ты выходишь на улицу, и улица превращается в коридор, где один шаг вверх уводит тебя в сторону. Ты хватаешься за ветки деревьев – весенние цветы, проступая сквозь пальцы, украшают тебя. Случайно замечаешь, как соцветие врезается в твой мозг и наполняет разум оттенками запахов. И ты словно наполненный воздухом целлофановый пакет летишь, подгоняемый ветром. И тебе свободно. И тебя уже ни что не держит…
Эта – уже третья.
1. Нет смысла в противоположностях.
2. Когда сострадают – я молчу.
3. В гневе я вижу тупик.
4. Когда я люблю – я смеюсь.
5. Когда умираю – молчу. И тоже смеюсь.
6. Самое неприятное – когда проходят мимо. Чьи взгляды упираются тогда в спину?
7. Чувства – как котята, которых или топят, или заласкивают.
Собственно ничего необычного не происходило. Она скользила по лунному серебру Нила как влюбленная Изида…
И над ней звучало – мерно, как покачивания маятника:
…золотое свечение
…тот, кто бодрствует в тех, кто спит
…глаза бога
…шаг за шагом
…я чувствую
…гранитные плиты
…хаос
…дна не видно
Кутаясь в снег, вдруг вспоминаешь то, что когда-то было. «Оставь записку на этих скалах», - говоришь себе. Но ведь ее, скорее всего, никто и никогда не прочтет…
[В подобных мыслях всегда занимает отсутствие всякого смысла.
Здесь рекомендовано полное расслабление.
Ветер колышет ветки бамбука.
Шелест.] - И-цзин, пролог к полному освобождению
…если верить этим запутанным китайским книгам. То, что в них сказано, очень не похоже на то, о чем они умалчивают. Но, прохаживаясь по улице в послеобеденное время, поверх пролома в какой-нибудь старой стене, или в ветхом заборе, можно рассмотреть не менее странного содержания надписи, которые гласят о том, что порой безумие, как новый ребенок, входит в одряхлевшие спальни, и вы зачинаете его, поскольку – СТРАСТЬ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО. И еще – то, что ЛЮДИ – ЭТО НЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО. - Об этом однажды нравоучительно верещала мне старая китаянка, торговавшая плетеными корзинами в одной из лавочек в одном из глухих шанхайских районов. Потом она подарила мне книгу, которая была завернута в кусок старой, поблекшей от времени ткани. В этой книге на одной из первых страниц я прочел, что нет ничего невозможного для того, кто знает. Дальше текста не было. Все страницы были вырваны. Когда же мне удалось прочесть книгу от начало до конца, я вспомнил, что он долго не мог вернуться в себя. Долго не понимая себя и не узнавая того, что вокруг. Его возвращение заняло порядка семи дыхательных циклов. Кровь на щеках давно засохла и потемнела. Во рту было больно. Он попытался встать, но в этот миг что-то будто бы надорвалось внутри. Он согнулся и начал спускаться к выходу. С каждым шагом его тело слабело. В это время у смотрящей из окна напротив начались схватки. Хотя, как она поняла с ужасом в следующее мгновение, не была беременна…
[Я видел горы из ржавых машин. Горы – из рыбьих голов. И коты на них жили, и птицы, и это было безумие. Я закрывал глаза и видел горы из ржавых машин, горы – из рыбьих голов, и это тоже было безумие. Но когда я возвращался к себе, я находил все, что есть. Этого было достаточно для голода и жажды. Тогда я брал твои ладони и пил из них росу, которую ты собирала со своих ресниц по утрам.]
Доброе утро. Это реальность. Вы помните. Не нужно склеивать у лба ладони. Не нужно вульгарных демонстраций.
Когда он вышел на улицу, солнце осветило его. Он попытался снова вдохнуть воздуха. Когда ему удалось это, он потерял сознание, упал в траву и снова ушел.
Только люди проходили мимо. Поскольку смерть утратила свою таинственность и очарование. Но никто и никогда на самом деле не видел, как Кронос пожирает своих детей!
[…Я ПОМНЮ ПУЛЬСАЦИЮ КРАСНОГО СВЕТА – ЖУЖЖАНИЕ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА В КОММУНИКАЦИЯХ – ИЗОБРАЖЕНИЯ ЛИЦ – МИГАЮЩИЕ ИЗОБРАЖЕНИЯ НА ЭКРАНЕ В КОНЦЕ КОРИДОРА – ДЛИННЫЕ, ТОНКИЕ, МАТОВО-ЖЕЛТЫЕ ПАЛЬЦЫ, РАСТЯГИВАЮЩИЕСЯ И УДЛИНЯЮЩИЕСЯ, СЛОВНО ЩУПАЛЬЦЫ – ВСПЫШКА – И ВСЕ ПОГАСЛО – ТОЛЬКО РАЗРЫВАЮЩАЯ СОЗНАНИЕ И ТЕЛО БОЛЬ – ВПИВАЮЩАЯСЯ МИЛЛИАРДАМИ ЛЕЗВИЙ – ПРОНИКАЮЩАЯ ПОД КОЖУ – ПРОНЗАЮЩАЯ НАСКВОЗЬ – СУДОРОГОЙ СВЕДЕНЫ РУКИ – ЩЕМЯЩАЯ ДЫХАНИЕ АСФИКСИЯ – ПРОНЗИТЕЛЬНЫЙ СВЕТ, ВЫКАЛЫВАЮЩИЙ СКВОЗЬ ВЕКИ ГЛАЗА – ПРОНИКАЮЩИЙ И БЕСПОЩАДНЫЙ ХОЛОД, ЗАСТАВЛЯЮЩИЙ ЛОПАТЬСЯ КОЖУ…
БЕГУ… КОРИДОР… ЛЕСТНИЦА… ДЕСЯТКИ, СОТНИ, ТЫСЯЧИ СТУПЕНЕЙ…]
…мы знаем, что мы не одни здесь,
что здесь есть что-то еще -
мы смотрим и видим движение,
там где прежде не был никто
по воде, вдоль сонного озера,
в новолуние стелется рябь…
тишина – в нас и вокруг нас
ветер, – связывающий это и то
и на рисовой бумаге Мао-Мао рисует Ли Бо…
Похоже, она зачала его, словно старуха Керридвен, курицей склевав пшеничное зерно, чтобы, родив, предать реке, посвятившей его в свои сокровенные тайны, пока он младенцем плыл мимо поросших тростником берегов. В предвкушении Майского праздника русалки на руках несли кожаный мешок с младенцем, который воспел потом Небесный Океан.
Нечто невидимое и призрачное витало в воздухе. У ног, под столом спала собака. В себе меня не было… - стелется вдоль виска струйка дыма и вот оно состояние нигде… оно словно… нет-меня-и-не-надо, падаю-и-не-больно – разум срывал завесы, раздвигал стены, надписи были стерты, стекла разбиты…
- хороший протез для мозга…
- это снова такие стихи? –
- что ты, моя светлая радость – это новая страсть!
и стены ложились тенью, мерцая в бликах огней, не страшен мне больше пепел, сожженных во тьму зверей - камни остаются недвижимы над бездной…
так проходила вечность – неисповедимо… – и в этом все замерло
Ложь убивает любовь, кажется, все помнят об этом. - Ее глаза были полны этой нежности. Этой обволакивающей нежности, когда прикосновение проникает сквозь кожу.
Ее кожа была бледной. Губы пылали. Все плыло перед глазами. Ноги были усыпаны пеплом. Все плыло, плавилось воском и застывало в странных очертаниях. Которые принимали форму снов. Фигуры и знаки.
Она жадно, обжигаясь и морщась, пила из чашки горячее вино и в глазах ее светились красные огоньки. Вино было похоже на дымящуюся кровь. И оно капельками скапливалось в уголках ее губ… Она любили читать по памяти – чаще всего это были выдержки из Изумрудной Скрижали. В ее устах они звучали еще более путано, чем у того, кто писал текст. И это было ее тайной, которую она уносила с собой каждый раз, когда допивала Гадес до дна. Которого невидно и где каждый знает, что «есть лишь один, кто знает секрет забытый давно – из глаз добывать как пламя, из губ добывать как вино…»
Мы видели друг друга. В полутьме. Где тени сливались со стенами, свет с ее дыханием. Я видел на ее виске, под тонкой кожей, сеть изумрудных капилляров. Я прикасался к виску и впивался в ее мысли. Я всегда знал и носил в своей тьме мысль о ней.
Я тогда догадался, что можно ходить по кругу и посвятить этому лучшие страницы своей жизни. Можно замереть в одной из его точек. И наслаждаться. Но иногда бывает скучно. И тогда ищешь то, что могло бы лишить равновесия. Убить время и скуку. Останавливаешься и идешь к центру. Но так происходит не всегда. Возможно, что так вообще никогда не происходит. И тогда оборачиваешься вспять. И начинаем смотреть себе вслед… -
Элеонора была полна видений. Ее призрак сидел рядом с ней на диване. Я видел знаки, которые он посвящал ей. Никто не мог разобрать, что в них сказано. Он называл это стихами. Она пыталась помогать людям. Но ей снились странные, кошмарные сны, в которых она не была собой, а призрак был еще ужаснее.
Выходя из подъезда, я сказал ей:
- Есть единственная цена тому, что мы делаем, и что с нами происходит – это смерть.
- Опять смерть… Ну сколько можно… Она постоянно приходит ко мне во сне.
- Страшно, Элеонора?
- Да!
- Не бойся, мы все спасемся.
- Почему ты так думаешь?
- Потому, что я верю в это.
- Разве твоей веры достаточно?
- …без этого шага невозможно сделать все остальные… – ничего не бойся!, никогда…
В качестве сомнительного развлечения, я иногда выхожу в город пройтись по книжным лавкам.
В книжных лавках попадаются поразительные книги, на которых не указан год издания. С недавних пор я начал собирать такие. Но подлинники встречаются до боли редко.
Тогда я начал переписывать книги, пропуская в них год издания. Чаще всего этот текст умещается в несколько фраз. Самые большие из них занимают до нескольких страниц.
У меня в книжном шкафу стоит несколько книг, в которых отсутствует год издания. Их обложки потрепаны. На полях кое-где встречаются записи. Наверняка кто-то уже читал их. Я беру несколько капель масла жасмина к переплету. От чего текст преображается. И читаю…
Потом закрываю глаза, и в моих ушах снова этот шепот…
- …что случилось, звери мои, что случилось!? Кричу я вам, но не слышите. Я знаю, что каждый ломится на свое место. А вы куда?! – звери мои!!!
Мир предельно разнообразен. Но всего страшнее, где закончилась любовь. Где люди презренны в глазах друг друга. Где брат бесчестит сестру свою. Где сестра проклинает брата. Все начинается вновь: разрушенное – созидается, разрозненное – собирается, но только где закончилась любовь – уже ничего не начнут, и никогда уже не сделается здесь тепло.
Поэтому плачьте звери мои, плачьте, когда вам нечего больше хотеть, когда вы перестали жаждать, когда вы утеряли любовь, когда ваша любовь мертва… Мне холодно быть в ваших душах… - это из книги «Про Это и То за одну вспышку падающей звезды».
Дальше, между строчек весь текст был исписан единственной мыслью… - Подлинное учение должно быть способно выразить себя одним словом: любовь, сострадание, наслаждение, ярость.
Я сидел и думал обо всем этом, и не замечал, как красные искры заката бились в мое окно. Они были как птицы. Такие же как и мы.
Потом я решил что можно…
Можно ходить по кругу и посвятить этому лучшие страницы своей жизни. Можно замереть в одной из его точек. И наслаждаться. Но иногда бывает скучно. И тогда мы ищем то, что могло бы лишить нас равновесия. Мы останавливаемся и идем к центру. Но так происходит не всегда. Возможно, что так вообще никогда не происходит. И тогда мы оборачиваемся вспять. И начинаем смотреть себе вслед…
смотри - как светится та праздничная ступка
то будда, замерший в сиреневом огне
начни с начала то, что было прежде
разглядывая листья на траве -
мой скромный завтрак - крошки на столе
цветы в стакане и хрусталь в вине
сквозь стекла солнце - в ветках облака
на подоконнике души моей - слова
смывает дождь ресницы в янтаре
миндаль цветет, рождаясь в полусне
и звезды замершие смотрят на бумагу
и слышно времени дыханье в тишине
где в тишине среди икон и ставень
волшебный шорох, капель перезвон
в китайских чашках, шелест старых книг
и шелк струится с плеч словно родник
и в твоих мыслях снова тишина
там никого, там ты всегда одна
и кошка замерла в распахнутом окне
взглянув на звезды в небесном алтаре
Словно древнего демона, его, в виде почерневшей коряги, выбросило на пустынный берег. Он лежал на песке и думал. А пена в прибое была бархатная, как кожа его возлюбленной. Облака сливались с горизонтом. Море превращалось в небо. Следов на песке не было. Было пустынно. И думал он о том, что мир за прибрежными скалами, спасающими от ветра, полон насилия и чувственности, он беспощаден в безудержности и слепой ярости… Я заглянул тогда в его глаза, но моих на хватало, чтобы видеть в них четко – все смазано и подернуто пеленой тайны и недосказанности. Я ждал, я продолжаю ждать. Она вне мира пока она здесь. Она растворяет руки в приливе, и когда исчезает, остается только шорох пены в порывах ветра…, в письмах, написанных на песке – я пытался читать в них… -
«Через какое-то время его назовут Габриаком. А потом его именем Мастер посветит жрицу языческого бога, имя которой словно пенящееся вино, пролитое на белые скатерти и манжеты. После, глубокой ночью, она будет воспета своим богом, который узнает в почерневшей коряге своего сына, воплощенного, чтобы стать именем жрицы.
А серебреные поэты пели как ангелы. И их песня лунным светом опускалась на ее плечи…» -
и будда замерший в сиреневом огне
капля росы застыла в серебре
то отраженье звезд – на той стене
там за стеной сиянье – в тишине
раздастся возглас – миром на вине
замешаны и мазаны в огне… -
прохладных рук прикосновенье к сердцу…
ты скажешь – оглянись –
весь мир в тебе
…он почувствовал запах земли. Двигаясь он обходил, держась за деревья, пустоты пространства. Мир исчезал, когда он уходил из него. Она возникал как буря, затем исчезал, как дым.
Деревья склоняли свои ветки… - Сгребая в кулак сердце, становятся видны идущие из тайны, проходящие врата и мосты мимо молчаливых взглядов одряхлевших проституток. Потом подходили грязные люди и дергали за рукав. Они что-то говорили им.
В пустом осеннем лесу, в преддверии зимы – холодно. Лес в это время полон серых и одиноких деревьев. Земля укрыта бурой сырой листвой. -
Он увидел у одного из деревьев убитого олененка. Подошел и опустился перед ним на колени. Коснулся пальцами ранки с кровью, поднес их ко лбу и провел линию ото лба к носу. Некоторое время он еще продолжал так сидеть. Потом встал и пошел дальше.
Лес был полон тишины и печали.
куда ты отсюда с простреленным сердцем -
смотри, как по рекам стекают огни
за призрачным городом медвежья берлога
в которой мостами соединены миры… -
где марлоки, вздыхая, пьют эль из ладоней
и принцессы эльфийских полей одиноки
и драконы с вонзенною в сердце печалью
по нехоженым тропам влачат свои ноги…
Минутное затмение – криком взлетело в небо пламя. Безумие нерукотворных текстов буквами разлетелось в воздухе. Я видел энергетическую решетку Солнца. Но она не позволяла видеть себя ясно, обращая все вокруг во тьму. В ней была жизнь. Сияние, слепящее глаза.
Но где изумрудный цвет неба? Проносясь сквозь вселенные, не хватает воздуха. Как водовороты втягивают в себя их бездны, выбрасывая в иной мир, где другая любовь, другие ритуалы, другая смерть, другое время, другой свет и другая ненависть. Возвращаясь оттуда, я не могу отдышаться. Потому что там дышат другим воздухом. И не сердцем. И не грудью.
Поскольку…
Есть точка схождения верхнего к нижнему, и восхождения нижнего к верхнему. Это точка схождения четырех сторон света. Именно там, где присутствует видящий этот момент в потоке. В этот момент видящий в потоке безучастен… Безупречность – вершина совершенства.
Но это не проясняет происходящего с видящим. Никто не может сказать, кем он является в действительности.
Он вспомнил, что остановился тогда на лестничной площадке. Был третий этаж. И, скорее всего, третий час ночи. Или это не имело значения… Или, скорее, пролет, между вторым этажом и третьим. И, наверное, полночь. Хотя, кто может знать это в точности? Он глянул в низ, где за закрытыми дверьми было очень тихо. Но с другой стороны, сквозь окно и решетку балкона была видна туманная луна. Было удивительно. Был вечер. Он понял тогда, впрочем, как и сейчас, когда вспоминал это, что, взбегая по ступенькам к третьему этажу, он деформирует своим присутствием окружающее пространство. Жильцов дома от деформации защищают двери. Но пространство квартир сжимается до пределов кухонь и туалетов, где они коротают свою вечность, обернутые в салфетки и пластиковые стаканчики. А целлофановые пакеты удобнее всего использовать для хранения своего мусора. Если он начинает гнить, то не вытекает и сохраняется дольше. Вот так и теперь… Но что может спасти их призрачное сознания от его намеренных мыслей. Дверь последний раз всхлипнула и замолчала, замерев плотно втиснутой в дверной косяк.
С каждым следующим его возвращением в этот подъезд он замечал, что что-то здесь изменяется. Или новая царапина на стене, или надпись, или банка с окурками на подоконнике. Деформация независима. Ей не требуется чье-то участие. Деформация этого подъезда равносильна угасанию сознания каждого из его жильцов. Хотя ничто не может быть лишним. Особенно в момент созерцания потока, когда…
…понимаешь, что…
завтрак оборвался едва начавшись
пахло хлебом, луком и белой солью
я взглянул в окно – там все было тоже…
утро оборвалось
Но ничего более ценного, чем вопросы, остававшиеся без ответа в жизни, кажется, нет. Он проходил реки и мосты, поля и леса. Он задавал вопросы, вовлекаясь в них, идя по пустыне. Спрашивать можно у песка, неба, жгучего солнца, горизонта и пылающих миражей. Горизонт плавится в горячем воздухе. Но вопросы остаются неизменны. И ответы остаются в тайне. Только слышна льющаяся сквозь время песня, пропетая когда-то менестрелем в валийских лугах, под деревом Брана. И в ней угадывались слова, произнесенные чуть слышно… - «Скажи мне…, что я сделал тебе?.., за что эта боль?.., – я ушел от закона, но так и не дошел до любви…» - Молись за нас. Если ты можешь. У нас не надежды. Но этот путь наш…
Кажется, что это из одного мгновенного сна приснившегося ни мне… Но почему я помню о нем? Чей он? И я помню, что шептал тот, кто плыл в непроглядной тьме внешнего космоса. Он говорил:
- Брат мой возлюбленный – слышишь ли меня?, видишь ли?, – но если слеп ты и глух – вот мои руки!, вот мои губы! – читай их…
Мои глаза наполняются слезами…
Второй час ночи. Горячий чай с молоком и медом. Второй час ночи. Я сажусь в кресло и начинаю читать.
«Господи, где все эти люди!?»
Потом я вспоминаю, то, что было неписано мной несколько столетий назад. Какие странные слова… Я записал их, прислушиваясь к шелесту ветра в ветках деревьев сидя на берегу реки в полдень и к тем воспоминаниям, которые подарил мне случайный на моем пути путник…
Когда нам не хватало молчания, мы собирались у горных ручьев и жгли в скалах лучины и свечи. Мы сбрасывали покровы, покрываясь мурашками от прохладной воды. Мы выходили новыми из-под водопада. И лунная радуга защищала нас, словно языческий кромлех. И мы оставляли свечи для тех, кто жаждет в ночном лесу света. Наши братья стояли по правую сторону от нас. Наши сестры – по левую.
Мы заглядывали в горящие волчьи глаза, и пили из них желтый отсвет луны, медведеголовые приходили на наш вой. Лиса подкрадывалась к нашему празднику и лакала из кувшинок овечье молоко. Ястреб кружил над нашими снами…
Мы становились тогда на краю обрыва и смотрели движение метеоритных потоков сквозь орбиты наших беспечных душ.
А когда Луна снимала со своего лица вуаль…
Мы забывали наши имена, превращаясь в звезды…
…и мы знали…
…где в тишине ты мне ответишь – и спросишь – есть ли жизнь,
где нас с тобою нет… – и звезды крикнут – смерти больше нет –
за нами тьмы и миллиарды лет… –
и снова –
…где на теле огня виден отблеск звезды,
словно сверкающая на солнце слеза бога
тот, кто видит во тьме - запомнит меня,
глянув в глубь темноты с порога…
…растворение бесконечно…
…растворение в бесконечном сумраке подобно ритуальному забвению…
…брошенные в лицо цветы, словно тисовые веночки на свежих могилах…
Квартира. Старая. Здесь было сыро и чем-то все время пахло. Дырка на желтых обоях была завешена с потрескавшимися уголками фотографией черной Сезарии. Она была боса и естественна. Кто-то сидел напротив, на кровати, о чем-то задумавшись, подобрав под себя босые ноги. Комната была маленькой. Где-то на окне цвела герань. Белая герань. Он купил ее однажды у какой-то старушки, совершенно случайно. В комнате было пусто.
Он не шелохнулся, когда открылась дверь. Он знал ее волосы, но сейчас они были аккуратно собраны. На ней была шуба пепельного меха и тонкие чулки.
Он обернулся к ней.
- Что на улице?
- Сыро.
- А еще?
- Еще – время…
- Ты кого-нибудь встретила?
- Многие ушли – сказали, что больше не вернутся.
- Кто-нибудь остался?
- Совсем не многие. Остальные исчезают не дождавшись.
- Почему? Чего они хотят?
- Хотят знать…
- Сумасшедшие… Налей мне вина.
- Вина нет.
- А что есть?
- Амрита, наверное…
- …
А в пересохших омутах Гишшарвы жизнь текла своим чередом… На последних фразах, она глубоко вздохнула, и потеряла сознание, а он подскочил к ней, обнял за голову, прижал ее к себе и стал исступленно шептать… -
очнись, очнись моя пьяная нимфа - видишь – ветер мчится за нами в след,
слышишь – голос шепчет – сколько осталось
нам проскочить планет… -
я плыл в тоске необъяснимой – в мерцании видений, роз и мумий,
у ног прохожих, -
заглядывал в растрепанные лица, разбросанные в сумерках аллей,
я ждал сказать тебе, что погруженный в аквариум мегаполиса -
он мчался по его магистралям и лабиринтам - мимо проносились светящиеся огни - опустошенные блики и вспышки - так постепенно все исчезало - все заполняли собой афиши - радиодинамики заполняла агония мира -
он остановился, выйдя по ту сторону, что бы сказать ей – я люблю тебя... -
он касался ее сквозь пространство, по ту сторону разума - вуаль медленно сползала с ее лица и кружа, также медленно, падала на дно ущелья, которое местные жители называли прибежищем…
старый сумасшедший шут подскочил к нему и сказал – пойдем, я знаю, что тебе нужно, - но он не знал этого… -
время от времени они останавливались - в пустом зале, когда они вошли в него, раздался звон остановившихся часов –
Где сохранялась наша память…
Память о происходящем в это мгновение. В этом огне кто-то гибнет. Кода в нашем мире все гладко, где-то в другом мире, возможно, умирают. Потом все меняется местами. Нам кажется – то, что происходит – это не с нами. Нам кажется, что мы в этом не участвуем. Но если наша кровь не запекается на раскаленном железе, то она стынет в наших венах. Но, кто помнит это. Наша память уничтожила будущее и настоящее, а прошлого в ней никогда не было. И не важно, что было когда-то. Она приходит из будущего и уходит в никуда. Мы забываем нашу историю уже в настоящем. Чтобы сделать свой следующий шаг чистыми. Но невольно каждый раз сталкиваемся с чем-то, чему не находим объяснения. Наша память загоняет нас в тупик. И прошлое смотрит в наши глаза и ждет, что мы сможет вернуть ему будущее...
Он был в комнате, а за стеной, на улице стоял какой-то мужик. Неопределенного возраста и сомнительной внешности. Его словно не было… Он постучал в стенку кулаком.
В гостиной перед ним стали вылизать из пространства знакомые лица. Некоторые возникали ниоткуда, оформляясь в пустоте его сознания, другие отделялись от стен, выходили из-за штор, из-за дверей, поднимались от пола. Потом он вспоминал, что где-то видел некоторых из них раньше. Пройдя в глубь комнаты, он сел и начал прислушиваться к шелесту речи. Он сформировал фон и тень. И отделился. Отовсюду доносился до него шорох мыслей. Мыши, проникая в закоулки памяти, бились о гранитные стены. Видимо, некоторые из них постепенно дохли... Потом наступила пауза, и один из посетителей сказал – Слава Богу, в нашем городе еще сохранились здоровые проститутки…
Только… Все мы утонем рано или поздно в своих креслах. Они, обласкивая нас своей мягкой кожей, не дают вспомнить, как было прежде. Кем мы были прежде… Воспоминания гаснут, так и не догорев.
Поскольку, я не могу найти в себе сил, чтобы не отвернутся и чтобы не перейти на противоположную сторону улицы, встречая соседа, от которого пахнет мочой и спиртом, рассуждающего о том, когда была утеряна гармония мира? Потом появляется этот странный старик… - который глядя в глаза мертвого голубя, валяющего на одной из центральных улиц, кричит, пытаясь заглянуть в глаза прохожих, о том, что его убили, его живую душу… От противоречий начинается бытовое описание реальности. Реальность это нечто – заключенное в стенах кухни. Где мы пили с тобой яблочное вино и ели печенье с маком. Но бытовые описания бывают утомительны. Как я устал от них в твоих письмах. Они везде. Ты любишь свою собачку. Она очень противная. Яблочное вино куда лучше. Я хранил его почти год. Потом выпил. Когда-то у меня жила маленькая черная мушка. Ее звали Эльза. Она питалась яблочными огрызками. И жила где-то около настольной лампы. Не знаю где точно, но каждый вечер она появлялась снова, и я откусывал для нее кусок яблока. Потом она пропала. Я всегда ждал твоих писем, когда любил тебя. Когда ты вышла замуж, мне стало смешно. Потом ты, кажется. сказала, что готова все бросить, и мне стало скучно. В это мгновение воздух начал пульсировать, от чего кожа покрылась волнистыми складками. И тут кто-то дико заорал – ХО! - Прохладные волны прилива смывают любые воспоминания. Все за пределами воспоминаний и мыслей. Страсти находят свой покой в незримых объятиях пустоты. Облака проплывают по небу, потому что волны накатываются на прибрежные камни и разбиваются о них… ХО-О!!!!! – что ЭТО? – Не знаю! – ты на верном пути…
Только…, - как оказалось ты погибла. Чуть меньше месяца назад. В моих ладонях по-прежнему вьются линии моей судьбы. В твоих ладонях эти линии уже оборвались. С тебя в этом мире началось все. Но в твоем, тобой все закончилось. Мне больно от этого. От того, что вместе с тобой погиб твой муж. От того, что осталась без тебя Мирра. Мне больно от всего… Я по-прежнему помню твои теплые уши, яблочное вино и холодное сонное утро на побережье. Только мне некому этого сказать. Поскольку об этом больше никто не помнит. Об этом помнила только ты. Я сжег все твои письма. Ты мои видимо не сожгла… И я не знаю кто их теперь прочтет… Может быть твоя мама, может быть Мирра, когда вырастет, а может быть ты тоже их сожгла, хотя я не верю в это…
забудь это - это были пастбища небесных коней, но он говорил им – не следует путать бумагу и камень - и тогда их мечты превратились в пастбища небесных коней, бывших до этого тенью дремотного мира, содрогающегося между влечением и реальностью –
но это не всегда верно - я верю в некие неизменные основы человечества – когда кто-то скажет нам -
суть моего замысла в том, что человек с улицы Маль-Пассо, попавший в Новый Посад, обречен на терзания - захваченный мыслью помочь оставшимся в живых после сражений, он не помнит, что сказал ему старый шаман, когда они сидели в трактире на улице Трех собак - он сказал ему – Педро, никогда не упускай из внимания процесс альтерации Другого - здесь каждый видит лишь то, что хочет видеть, но суть в том, что судьба влечений остается неясной даже после их анализа -
etc…
Она, замирев, сидела на стуле, всматриваясь в размытые очертания старого, как раны, друга. Иногда она поджигала на своей руке спирт и смотрела в пламя. Ей виделись в нем узоры из кораллов, рифы и глаза Бога.
А потом она смотрела в окошко своего мобильника. Сквозь него она странным образом видела песчаный берег, увитые лентами волосы и ореховую аллею в порывах ветра со снегом.
Сидя в глубоком кресле, он наблюдал за их тайнами. Прислушиваясь к движению мыслей, проскальзывающих сквозь слова, он улавливал их необратимые, непередаваемые оттенки. Из каждого фантома он выделял наиболее явные компоненты смысла. Он играл ими как зернами четок, угадывая их тайные значения, и видя в каждой из них все остальные. Он читал их. Он был тих и незаметен. Лишь меж его пальцев неуловимо текли события и время.
Против него стояло старое зеркало. В уголках его зеркальность поблекла, но это не мешало замечать в нем главное. Череда отражений беспрестанно сменялась. Одни образы приходили на место других. В полумраке двойственности одно сменяло другое. Сны принимали ощутимые формы. Они приходили, входя в сознание. Но за порогом видимого мира был мир иной – отраженный. В глубине на мгновение мелькнул выбитый глаз. И снова исчез. Но мгновения было достаточно, чтобы узнать его.
Он прислушался. В его сердце звучала такая молитва, от которой нет другого выхода, кроме единственного… -
Кто покой мой хранит на зеленых полях, кто
водит по тихим водам, и
сердце мое, кто правит золотым ножом у самой земли?
Кто небо мое покрывает серебром
и в пурпурный цвет восход, в багряное одевает закат?
Кто движет волнами в моей душе и водоворотами сознания?
Кто?
А в это время в долине, над зимним лесом стелилась дымка тумана. Он укутывал обнаженные кроны деревьев, одиноко стоящие серые камни и куски скал. Далекие горы были таинственны и одиноки.
На дороге, по которой я шел, таял снег. Из-под снежного наста бежали струйки талой воды, смешиваясь с раскисшей глиной. Когда то летом я стоял на скале, с которой раскрывается пространство далеких гор и лесного покрова у их подножий… Я шел туда. Я дошел до развилки дороги. Свернул на ведущую к скале. Снег там лежал практически не тронутым. Видно, что здесь всего раз кто-то прошел… Я шел медленно и аккуратно, стараясь не проваливаться в глубокий снег. Поднявшись выше, идти стало легче – снег там почти сошел. Вышел на край, к обрывам. Справа от меня возвышалась остроконечным выступом скала. Однажды один человек, когда мы стояли здесь вместе, сказал, что отсюда можно уйти. От края скалы длится в пустоте над долиной тропинка. Но мало кто отваживается ступить на нее. А потом вечером, когда облака у горизонта стали фиолетовыми, а солнце оранжево-красным, он бросил в костер окурок, поднялся и поклонился солнцу… В камнях у обрыва кружил ветер. Он шумел в обнаженных кронах деревьев. Я спустился к дереву. Лег и зарылся в опавшие листья. Зарылся и уснул, вспомнив, что… -
На белом покрывале неба - несколько птиц.
И по траве прошел чуть слышный ветер - как взмах ресниц.
Я положил на подлокотник книгу - в ней тишина;
Где у корней чуть влажный мох искрится,
И капает вода…
…погибая, все замерло – тих и печален был лес -
Мы – рождены предвечно, там – где нет ни я, ни ты. Вскрывая лабиринты мозга, мы выходили за его пределы, наделяя пространство собой, созерцанием образов, движением и трансформацией переходов. И кто из нас мог сказать тогда, что здесь может быть кто-то лишним или что-то лишним. Внешнего вне нас не существует. В нас все: и глубина, которую одни называют бездной, другим она дарует вдохновение; и грань – о которую одни спотыкаются, другие переступают; любовь в нас чувственна, а смерть беспощадна… И не важно, кто из нас прав.
Я помню то мгновение в потоке вечности, когда я заметил ускользающую улыбку на губах женщины. Мы обменялись – она улыбкой, я взглядом -
мы тихо слушали раскинувшись в траве
и рябь по озеру – возьми меня к себе
забудь про то, что было не со мной
дай захлебнутся в яблочном вине
и лечь чернилами на чьей-нибудь спине
увидь меня, иди, иди ко мне
в своих глазах позволь мне отразится
моя душа в тебе -
и мне не ведомы другие отраженья
здесь нету выхода – здесь только лабиринт
и там во тьме сияют как сапфиры
хлеба в пасхальном серебре -
мне как бодлер татуировкой в кожу
твой мимолетный взгляд
фонарик траурный на почерневшем шелке
воспламенит закат -
набросок в пустоте
здесь видно все без красок
здесь ясно – здесь не нужно ничего
я открываю – О.М. – здесь пламя выжжет буквы
здесь все уйдет, ни будет никого -
и как узор вплетен в круг горизонта
восход рождественской звезды
не знаю кто она – не ясны миражи
но в этом воздухе она как будто ты
и кромлех соткан древними камнями
на них мне чудятся знакомые черты
в его просветах зажигаются огни
его хранители текут в даль за тобою
Я помню, что во сне я был не один. Было несколько дверей, я открыл одну из них. Потом стены коридора исчезли. Оконные стекла, сперва потускнев, затем стали крошиться в пепел. Пепел осыпался, исчезая. В ладонях он просыпался сквозь, и исчезал. Я понял как прав тот, кто ничего не ждет от жизни, и тем более тот, кто ничего не ждет от смерти… Я упал на колени и прошептал, - Смотри, мышка, в твоих лапках заходящее солнце. И вот ты превращаешься в дракона… - Чувствуешь как? Лунный свет игран желто-бирюзовым на противоположной от окна стене. Он проникал в комнату сквозь колышущуюся от легкого сквозняка занавеску. -
я поднял взгляд на тихие созвездья
они венцом вокруг волос зари
и по тропе идет незримый шорох
и плещет блеском озеро в дали
и на камнях, и на песке у моря
и на траве волнистой серебром
роса застыла как янтарь… -
не отрывай от этих капель взора
в них время молится векам
бездонным, чаше молока и меда
и вечности, и негасимым небесам -
твой шепот для меня укрыт снегами
я там пройду, не оставляя след –
и в старом храме рядом ляжет снег
и взгляд учителя шепнет молитвы мне стихами
Как всегда, когда он выходил из беспамятства, ему хотелось пить. Он пошел на кухню и налил себе стакан воды. В этот миг возникло ощущение присутствия… Когда он понял, что мертвым нужно дать умереть, а живим дать сил жить… А его брат небесный, который просил учителя открыть ему истину, готов был пожертвовать самым дорогим – разумом. И все было буднично: одни умирали другие рождались - кто-то влюблялся, когда другие начинали ненавидеть - одни ели, а другие наоборот - монастыри трещали под напором праведников – дешевые спасители противопоставляли себя падшим - падшие чувствовали свою ущербность – те, кто некого ни кого не спасал, стояли в сторонке - кто-то что-то искал - священники исполняли мессу - при этом множество ко множеству было совершенно равнодушно - волны накатывались на камни, шевеля водоросли - рыбы под водой были совершенно, как рыбы - крабы были, как крабы - а дома были, как дома - у живущих все было по прежнему…
Только Последний сидел и бросал на случай монетку. Вокруг него неустанно трепетала мысль, что при всем при том, колодец остается колодце, когда все уходит и когда все приходит… -
Ёбнуть бы по голове палкой, что бы сатори в одно мгновение. Прямой путь к истине. – Хо!-Кусай. «Дзэн-дза - искусство немыслить совершенно».
Словно самоубийцы, безумные восходят, залазят на карнизы и порочат дхарму, намереваясь самоубийством обессилить ее. Беря в руки плети и уродуя свои обнаженные плечи и бока. В древних свитках записано, что не сказано. Это записано слепыми вслед за немыми. То внимают не разумом, тем бывают одержимы, - как написано на одной из стен храма обкуренным гопником.
Как известно приличные книги не пишутся. Из них вырывают страницы. А на стенах храмов, и в сущности везде, как только у него появлялась такая возможность, он писал куском угля, который всегда таскал в своем кармане, -
Что смотришь, скотина.
Что ищешь в глазах.
Примятые свитки из рисовой каши.
Ты спросишь – что реально?
Корова!
Му! – собака…
Потом он бежал, спотыкаясь, - смеясь и рыдая – крича во все стороны, что, господи, сколько же еще осталось страниц в этой недописанной книге, сколько осталось ему еще вырывать их. В книге, в которой бумага была пропитана слезами, чернила были замешаны на крови, а запах мыслей напоминал грязь…
Я же, по случаю, читая его послания, часто думал, Что, вот, я раскрываю книги, но не улавливаю в них смысла. Вижу людей, но они являются чем-то иным. Люблю этих женщин, но не понимаю их. Чему верить из того, что говорилось раньше, и говорится сейчас? Куда идти, когда идти больше некуда… -
и мы пишем в своих тетрадках, как прекрасна печаль в глазах –
наши лица остывают, исчезая в чужих словах…
это все, что у нас осталось между нашей явью и сном –
осенние листья падают, как фотографии в альбом -
я ослеплен ее белым светом - ее ноги и белая шея
ветер машет мне рукавами, когда…
- и так вот он в одиночестве бродил по улица, вспоминая, как ее шуба грела его руки, как они молчали, как иногда говорили. Чаще всего они прогуливались так с позднего вечера до глубокой ночи. Заглядывали в окна домов, пока они не гасли. Он знал… - то, о чем они говорили, кому-то могло казаться бессмысленным, но только не им. Они были полны таинственного, укрытого от блуждающих, слепых теней, смысла. Те, что выслеживают, не понимали их, когда они скрывались за тайнописью неуловимых звуков, которые вдыхали из воздуха, – и они оставались невидимы. Их слова были как тишина.
Только…
Только тупики этого города навевают тоску, а центральные улицы - многолюдны и бездарны. Здесь редко встречаются красивые люди. Которые бегут от посредственных к единственным. К своим и самым любимым.
Когда, кажется… Среди оголенных проводов разума он собирал звуки сопричастности и надежды, и эти песни пели ангелы и нимфы. Боги внимали им – одни с трепетом, другие с вожделением. Одних эти песни вдохновляли и радовали, а в других вызывали негодование. Впрочем, боги – они как люди, и среди них встречаются помимо восторженных гениев, глупые и глумливые хамы.
Приходя к одиноким озерам в ту пору, когда птицы еще спали, он садился на камень перед водой, или на корягу, и подолгу смотрел вдоль покрытой туманом поверхности озера. Где ничто не тревожило зеркальную поверхность его сознания. Всматриваясь в воду укрытую туманом, он видел дно, постепенно исчезающее в глубине. Он вдыхал чистый прохладный воздух, наполнялся его прозрачностью и вдохновлялся восторгом, видя в воде отраженные деревья, покоящиеся у самого края озера, там, где вода переходит в их корни. Он ощущал, как преисполнено все чувственности – и прохладная вода, и ее прозрачность, и деревья, и трава, и водоросли, и камни на дне, и туманный воздух. Все как одно дыхание… -
я твой бог - ты увидишь меня среди туч
и на серых камнях - я как луч,
я как луч - ты дотронься до мха
и меня не найди - я восторгом взлечу в небеса,
как стихи – и у серых камней мы найдем свой покой,
и исчезнем в сиянии сказочных оргий
Погружаясь прозрачными стопами в землю, он, не спеша, шел по ней. Давно перестав ориентироваться в пространстве с помощью глаз, он прикрыл их, как, наверное, прикрывал их будда, погружаясь в звук. И в какое-то мгновение он превращался в пульсирующий поток света, проносился, мерцая, в калейдоскопе свечений, и, по неведомой причине, исчезал… Так он странствовал из одного пространства в другое, нигде не оставляя своих следов. Только иногда из пустоты доносился чей-то шепот… -
Мы нищие чистого потока истины.
Мы странники.
Мы уже никуда не спешим.
Мы остановили наши сны.
Вместо воды мы пьем пламя.
Мы погружаемся в сияние звезд.
Мы тонем во тьме пространства.
И силы несут нас к новым неведомым воплощениям.
Мы устремляемся к новым вселенным, и вечность на протяжении нескончаемого мига пытается догнать нас.
Мы задыхаемся светом, врезаясь в ядра галактик.
И пишем знаками звездных систем, которые вы видите в ночном небе.
…
Недавно, один знакомый брахман, случайно проживающий уже несколько кальп в нашем захолустье, сказал, что Господь всем поможет. Так Он передал через своих преданных…
Но праздник продолжался, и продолжались танцы на растерзанных телах махасиддхов. Обретших воплощение на откуп, и что бы стать растерзанными безумными демонами и просто безумными. Демоны хохотали и обмазывали свои морды свежей кровью магов, не замечая, что кровь, испаряясь, источает тонкий аромат ладана. И в безумии они не ведали, что их черепа предназначены для того, чтобы стать подножием для божественного танца Шивы, а Кришна будет играть ему на своей флейте, в окружении божественных пастушек, которые будут умащать их волосы и стопы маслами.
Но сейчас, сквозь чавканье, раздавалось то, что сказано… - выжигайте их огнем своего пламенного сердца - и махасиддхи исчезали в буддхическом свете, а демоны все также оставались голодны, и лишь безумная проповедь звучала в их голове, которой суждено быть рассеченной лезвием пробужденного сознания. Пустота которого повествует о том, что, находясь под дождем, человек не может остаться сухим, но он может оставаться при этом собой, не теряя достоинства и свободы. Поскольку расширение вовне приводит к утратам… Видя свое отражение в стекле машины, покрытом каплями дождя, необходимо всегда помнить, куда ведет эта дорога. И на крыше здания нужно всегда помнить, что ты не выше земли и не ближе к небу. Звезды остаются так же далеки, как и в любом ином случае. Их очарование – это очарование льда. Умирая каждый раз, всегда нужно помнить, что мгновение смерти дает миг до и миг после для свершения. Больше такого шанса может не быть. Это возможность завершить все одним взмахом руки, звуком выдоха или мгновенным и пристальным взглядом…
Примерно тоже самое я вычитал недавно в одной книге, которая называлась «Собачья смерть, или искусство быть самураем». После чего я обмакнул кисть в чернила, пахнущие алое, и на шелке ее кимоно написал –
осенний пруд - листья на воде
бездонна бесконечная печаль
вкрапления в янтарь
нефритом изукрашены виденья
тобой воспеты образы
закат
покоится в мехах из веток елей
зеленый чай из рук
туманная луна
здесь отразится –
там будет вновь она
на рукавах из шелка
лепестки цветов
в усмешке на губах
стихи Ли Бо
из томика на полке
В остальном же она была по-прежнему тиха и бездонна. Как осень на тихих московских улицах, невинно удалившихся от суеты центральных проспектов. Она садилась на скамейку в парке, так что от замерших капель дождя ее юбка слегка промокала. Не обращая внимания она продолжала сидеть, и смотреть, как листья срываются случайным порывом ветра и медленно падают в низ, в пруд и в лужи, на рыжий гравий дорожки… И в этот момент она знала, что в оставленных без приюта глазах – тихая боль, которая трогает душу глубоко. И в той же книге, которую читал он, а не она, было сказано, что беспощаднее всего не дорога, по которой суждено пройти, а нерешительность на распутье…
Но потом он ей сообщал, что снов ему больше не снится. И шептал только, в полусне – Мара, моя тихая Мара, уснувшая на самом дне. Что ты помнишь из того, что не было сказано…
Кажется, что море дышало прибоем. Волны брызгами взлетали к звездам и падали вниз на прибрежные камни и черные скалы. Когда он оставил свою пещеру, открытую морю на высоком утесе, и вышел в небо, где, глядя на землю, в пульсациях мира увидел лицо Бога. Его дыхание проистекало во все. Во всем оно мерцало, возбуждалось и светилось. Он касался руками лучей солнца, и в нем пробуждалось совершенство более чем ангельское, и ангелы служили ему, поднося амриту и ладан. Лицо Бога улыбалось ему с земли и благословляло его. И тьмы глубин разверзались, и он видел запыленные сандалии, запеченную огнем на щеках кожу, кровавые борозды на руках… И он молился –
То, что мне предстоит сделать, и то, что я уже свершил,
То, что радует глаз благим замыслом –
Солнечный свет, блистающий рассвет дня и тихий закат,
Души праведных, крик младенца и ум просветленных –
Все это Твоя заслуга, Твое благо, Господи мой Боже,
Все это Твоя правда!
…
- Здравствуй солнце!
- Привет.
Он вошел в ее дом.
- Садись туда. Тут у меня есть вино – будешь?
- Вино… буду!
…
Вчера вечером я ждал тебя, стоя под тусклым фонарем. Ждал и вспоминал тебя. Во мне рождались фантазии. Потом я осознал себя во дворе церкви, поздно вечером сидящим на лавке. Осознал себя с желанием убить тебя. Не знаю за что. Может быть, чтобы стало легче. Чтобы избавиться от тебя в своей голове. Но ты никуда не исчезала. Убить я тебя не смог. Я сидел в полутьме и тихонько скулил. Было пусто. Только молчаливые стены и выложенные мозаикой лики. Ты не знаешь, как я мучался тогда. У меня не было сил убить тебя. Мне хотелось разорвать кожу на руках. Остановить биение сердца. Я дышал судорожно приступами.
И так, в ожидании, я понял, что все истоки любой правды во тьме и в неведении. Поскольку, мы не ведаем, что творим. Если бы знали – сошли бы сума. Я выламывал себе пальцы, чтобы удержаться от безумия. Но становилось еще хуже. Я замирал где-то на грани между тобой и страхом, который разъедал мне глаза, который сжимал мое горло.
Я себя убеждал в том, что из прекрасной и многоликой тьмы внутреннего космоса источается всякий свет сознания. Из небытия проистекает всякое бытие. Изливается неземным светом тьма глубины. В тайне. В незапятнанной тайне. Так мне казалось потом, после всего. И так видимо и есть на самом деле. Но это ничего не меняет и ничему не препятствует. Только тогда я этого не знал.
Но чуть позже я получил от тебя письмо, где ты писала, что не могла придти ко мне. Ты просила простить себя. И говорила, что летала к сестрам на тот берег реки. И там вы вплетали медуницу в венки и танцевали у костра. А потом рассказывали страшные истории про ведьм и колдунов. Тебе было так жутко… Но потом вы хохотали, когда бежали по лунной дорожке. И когда прятались в камышах, где сплел свое гнезда уж… Ты лгунья… Ты все это выдумала. Ничего этого не было. Поскольку был я, измученный тобой…
Я недавно видел одного демона. Он сидел на крыше дома и смотрел на прохожих. Они думали, что это просто кот. Только я слышал, как он смеется над ними. Я одинок. Ты знаешь это? Это был тот самый демон, который навевал вам ваши сладкие сны в том сыром лесу, где вы засыпали, прижавшись влажными бедрами друг к другу.
Нет… Ты сказала, что мне, что тебе приснился сон, что ты однажды, совсем не здесь, идешь по зеленому лугу с густой, высокой травой. И ты была одета в длинной полотняное платье. В руках твоих были цветы, каких ты раньше не знала. Ты подошла к озеру, с противоположной стороны которого виднелся густой лес. В центре озера ты увидела…, в ясной, изумрудной воде, месяц – хотя на безоблачном небе светило солнце. Месяц убывающей луны. Семи дней до обращения ее во тьму. Ты приподняла платье и босыми ногами вошла в воду, и проснулась от ощущения ее прохлады…
Потом ты мне прислала письмо, где написала –
поляны твоих ладоней - океаны глаз -
ты вспомнишь, как лунный отблеск
прижался к твоей щеке...
в моих глазах, в моих ушах,
срывается с моих губ -
имя, похожее на воздух
и на сиреневый шелк -
Я подарю тебе платье, сиреневое, китайского шелка. Ты будешь носить его.
Тогда как мои пальцы будут сведены судорогой.
Я знаю, что высшая опасность всегда дарует возможность высшей победы. Грань, как лезвие кинжала, всегда небезопасна. Единственная возможность устоять на ней – это постоянно балансировать. И лишь те, кому это удается, имеют благословенную возможность смотреть в глаза идущим отовсюду, и держать в руках туман – в одной из которых он светел, в другой – темен. - (Так, кажется об этом думал неизвестный самурая 14 века под сенью листвы).
Ты живешь в лунном свете. И ходишь за травами с которых собираешь лунное серебро. Но я уже не здесь. Я ветром проношусь и путаюсь в твоих волосах. Я не задеваю твой разум и твою душу. Я только смотрю на тебя с той стороны неба, радуясь мягкости твоих шагов не приминающих траву. И когда я лежал у себя в комнате, записывая недельной давности сон, я вспомнил, наш разговор -
- Вы помните, я говорил Вам, что каждая новая женщина в жизни мужчины равносильна краху самосознания и новому безумию?
- Вы считаете, я была в Вашей жизни?
- Вы, кажется, так не считаете?
- …
- В средневековом японском кодексе Бусидо сказано, что подлинным достоинством и подлинной ценностью обладает только тайная любовь, а любая высказанность лишает ее ценности и достоинства. - Об этом стало известно из разговора Кимитакэ Хираока с проституткой по имени Уико, любившей иногда одевать красное белье на свое белое, припудренное дорогими белилами тело, и сиреневого китайского шелка платье, осенью 1950 года, перед тем как он в хлам спалить Кинкакудзи, что в Киото.
- Как прекрасно, то, что вы сейчас сказали…
Это была вероятно печальная история. Больше похожая на сон, который так незаметно вплелся в мою жизнь… Но разве есть хоть капля, хоть оттенок лжи в словах о том, что нам надлежит оставаться детьми Господа нашего, даже если сам Он больше не существует в молитвах. Когда я видел его – он стоял у дороги, и он не в шел небо, а куда-то в леса… Где в красоте мира обретается божественное, где вечная женственность, имя которой – твое! Поскольку естество переживаемого и ощущаемого не требует доказательств и подтверждений. Чтобы быть, не нужно быть кем-то. Мы можете быть никем. Но мир полон нами. Истинными странниками, по-уши влюбленными в твою вечную женственность. И ни что так не одухотворено, как мир жизнью…
И когда я это понял, то увидел Бога.
После чего я подумал, что…
Этот город. Я проклинаю его, потому, что в нем нет тебя. Лица сумасшедших смотрят сквозь мои глаза и растворяются в них. Они путаются и исчезают где-то во мне. Иногда меня начинает ими тошнить. Единственное, что меня спасает – это прикосновения рук учителя к моим вискам. Его теплые пальцы всегда меня благословляют.
Иногда он говорит мне, что лучше сгореть в огне сансары, чем всю жизнь прожигать собой пустое место… Так вот он парадоксально выражается… Только мне это не всегда понятно, а переспрашивать я не решаюсь. Впрочем, иногда у меня хватает смелости. Но и эти ответы не слишком проясняют суть дела. Поскольку их говорит мой учитель. Который благословен. Бхагаван!
Лучше сгореть, чем всю жизнь являть собой пустое место…
Я протянул руку и коснулся пламени, его языки облизывали мою кожу, впиваясь в нее укусами боли. Я погрузил руку в огонь и ощутил, как он растекается по всему телу, наполняя кровеносные сосуды, пульсируя в сердце, воспламеняя все внутри, сжигает мой мозг. В каждой клеточке мозга я ощутил движение огня. Блин…
Но прикосновение камня к руке было словно касание моего учителя к моим вискам… К изъязвленной ране моей ветхой души, когда в нее входит успокоение, неожиданное и поглощающее, когда тело, пронзенное болью, в миг замолкает, захлебнувшись тишиной и опустошенностью, внезапно нахлынувшей прохладой, гармонией мира, который вдруг стал так ясен, как прежде он был призрачен.
И камень этот был прохладным. Я взял его из рук учителя и в следующий миг увидел, как он исчезал, погружаясь и растворяясь в моей ладони. Когда я потом оглянулся, моего учителя уже не было... Оглянувшись еще раз я увидел, что и меня тоже нет… И тогда я подумал – вот мы ходим, все ходим – туда и сюда, - а могли бы ведь быть под кайфом… Когда мой учитель рядом – мне всегда хорошо…
Но Мара прошептал мне – «Идите за кровью, идите за кровью, идите за кровью…» - не знаю, верить ли мне этому старому демону. Я сомневаюсь… Что же мне делать… И от безысходности я начал, тихо комкая слова, шептать что-то как водится невнятное, что-то вроде… -
я в небе распишу твое лицо,
твои ресницы – вплету в янтарное шитье,
твоими пальцами украшу лабиринты, в кровь погрузив стекло
и лебедей вонзая в пальцы, ловя их крик…
как отголоски нашей памяти - в последний миг –
слезами нимф, украсив твое платье,
осколками зеркал твой путь,
я в этот мир приду еще однажды,
держа в руках податливую ртуть - ad М.Б.
Мне снилось, что во мне живет четыре ребенка, точнее это следовало из того, что мне снилось. Трое из них били, или ругали, четвертую – девочку. И голос сказал: «Эти трое, будут наказаны, потому, что они грешны. А она благословенна…» Понимая, что за этим стоит какая-то вина, я начал к ней присматриваться, и понял, что она совершенно невинна, как может быть невинно лишь совершенство. Она моя душа, по всей вероятности – та девочка из сновидения. Каждый год в пасхальную ночь я встречаю ее в храме Трех Святителей. А на днях встретил ее в городе. Она повзрослела. Но какая-то нескладная. И видно ужасно глупая... -
…в руках ваших свет – трепещет и мается
дышит ладаном воздух, туман в куполах
на старых иконах вы светитесь заревом –
печален ваш образ в голубых кружевах… -
А позже, много позже…
Я видел, как они плели пространство, переплетая невидимые нити, которые, по сути, были переходами лабиринта, создающего пространство, которое было бесконечным переплетением таинственных узоров, порождающих столь же бесконечное количество возможностей, движущемуся в нем. И тот, кто движется – он всегда один. И то место, куда он придет – там его никто не будет ждать. Вот такая вот безысходность и тоска! Нигде. Никто. И никогда. Наверное, из всего текста, и того, что я хотел сказать им это самое главное. Самое главное!
И вступившему однажды в этот лабиринт, выхода не найти, как не найти того, чего нет, но чему посвящают все свою жизнь. Ему лишь остается игра и возможность перебирать значимость своих прозрений – словно бусинки четок – от мгновения к мгновению, наслаждаясь созерцанием их мимолетности, истощая бесконечность своим пристальным взглядом.
И…
Спускаясь в лабиринт, он еще был… и тут же его не стало. Может быть, он один из не немногих, кто, все же, вышел… Когда он начал смотреть на свои руки… Смотрел, и не верил в них. Не верил, что это возможно. Тогда он брал камни, глину и землю – целовал их, потом проклинал, смотрел в глаза женщин и не видел в них, читал книги и обманывался ими, в лицах великих видел лишь пошлые ухмылки. Он падал голыми коленями на камни и просил Бога помиловать его, просил вернуть… Просил и просыпался. Снова и снова. До тех пор, пока не дошел до последних дверей, через которые благополучно им вышел. Когда вышел – больше его никто из людей не видел. Про тех, что не люди – неизвестно. Может быть кто-то из них и знает о нем что-то. Но это все в будущем, когда-то… Но после того, как он вышел, всякое упоминание о времени теряет свой смысл.
- Что вы сказали, – переспросила, не расслышав, она, - кого вы собрались убить?
- Что вы… Причем здесь люди… Лучше ответьте, почему мы не можем быть узнаны?
- Лед прозрачен. Лед не отличим от воды...
- Был конец зимы. Я шел по средине реки, по тонкому льду, и слышал, как он лопался у меня за спиной, и с шипением погружался в воду…
Мы смотрим в воду. Как в золотое зеркало, где отражается наша печаль – но мы радуемся ее глубине, видимой с высоких склонов гор – мы радуемся ее движению в зарослях прибрежных трав – под сводом неба мы дышим ветром – запах снега напоминает нам наши храмы – в наших мыслях шум океана…
… а на исходе, когда божественный младенец стареет и умирает, чтобы вновь возродится с приходом молодой луны, мы славим наших предков, чья память открыта нам в словах наших детей …
Я знаю, что луна скажет нам то, что она помнит. Ее знаки мы прочтем на коже пурпурной змеи. Когда мы - слепые, глухие и немые, когда наши пальцы бесчувственны, а сердца остывают - тогда у наших ног возникает неясное движение, которое сковывает их и обвивает, и мы врастаем как идолы в землю. Спустя столетия мы покрываемся мхом. А сквозь тысячелетия нас обожествляют варвары, которые становятся нами. И так мы перерождаемся в новую плоть и кровь. Для того чтобы однажды, спустя эпохи и эры, вновь услышать этот призывный шепот луны, напоминающий нам кто мы такие.
Шепот тех, кто станет у наших могил и произнесет –
на островах твоей души две линии – восторга и печали,
две силы тянущие сквозь круги в бездонные и сумрачные дали...
смотри в лицо – порочный дух – твоих сердец не видно миру,
лишь имя, мне твердят, забудь, две падшие звезды… -
…и я знаю также, что за нами ветер оставляет след, как ни за кем иными. И ангелы нам братья, и демоны. Поскольку в основе, в самой первозданной глубине, нет различий, и мы как всесветлый Бог, и тогда когда мы словно ангелы и даже тогда, когда мы словно демоны. Нет различий. Нет побуждений. Нет страсти. Лишь всепроникновенный покой и разлитое в безвремении блаженство, заполняющие все пустоты времени, пространства и смысла. -
тише камни
мягкий снег
ждет за скалами –
взгляд
в утренней дымке
…
ветер кружит нас –
…
там где улиц темные лабиринты –
прокаженные танцуют и целуют меня
шут мне корчит кривую гримасу – в ней узнаю тебя
в сводах – церкви расписаны звездами
и ангельские чины –
мне смешалось – псалмы и шарманка,
искупление и страх вины…
где б на паперти сесть – все занято, –
у могильных оград цветы,
а мне хочется так набраться,
чтоб апостолы расцвели
и старушка шепнет – как можно
под лавкой сидеть в грязи, -
но здесь тихо и так отрадно
видеть небо в открытой двери -
мы не можем быть узнаны. ибо кто знает наши имена. мы погружены в сон. и пробуждение равносильно самоубийству. новая система дает шанс. но шанс исчезает, когда мы снова ускользаем от реальности, дыша воздухом просветления. сатори – это удушье. нужно менять системы. это дает еще один шанс пробудиться. удушье.
Но любовь моя безусловна. У нее свои ангелы и свои соловьи за спиной. Иногда они садятся на ее плечё, и что-то шепчут ей, что-то, от чего она начинает хохотать, но потом она устает от них – от этих птиц…
Я вижу, что печальные соловьи кружат вокруг ее пышной прически. Она небрежно отмахивается от них рукой, окунув пальцы в стакан с мартини. Соловьи на лету ловят капельки. И от ее пьянящих жестов соловьиная трель еще звонче. А потом они замертво падают к ее ногам, словно бисер с порвавшейся нитки бус…
Я вспоминаю эти мгновения. Перебираю старые тетради. Нахожу блокнот. В котором написано… Я не помню когда писал это. Совершенно не могу вспомнить. -
…по ночам мы спускались к священным рощам у моря. Прогуливаясь в тишине аллей, мы видели, как луна то появляется, то исчезает за стройными кронами кипарисов. Она была рядом. Настолько рядом, что ее присутствие завораживало этот мир тихим светом. Я не мог ее коснуться. Она была рядом, но настолько недостижима, что лишь слова время от времени касались ее волос. Она оборачивалась, смотрела в глаза, улыбалась, и я знал, что это была ее милость к нам. Она позволяла нам быть рядом с собой. Почему, так и осталось для нас тайной. Что она видела в нас!? Чего ждала от нас!?
в ночных аллеях, в священных рощах шум кипарисов –
мы здесь не спим
луна лишь смотрит, как мы у моря в огне священном
горим, горим
ты глянешь тихо на пламя в море,
ты прикоснешься к углям костра,
и вот уж стены тревожат знаки –
им слишком пусто, где нет тебя
Наступала долгожданная ночь. Она спала совсем рядом. Очень близко. Напротив. Она говорила с нами. Мне хотелось целовать ее волосы. Она рассказывала нам свои сказки. И мы исчезали в них, как исчезает, наверное, случайный путник на пустынных тропах вселенной. Прикрываясь от пыли ветхим плащом, он созерцает рождение новых звезд. И в мгновение вспышки он исчезает, чтобы появится вновь за миллиарды лет до, или после этого, у начала новой вселенной, или в час угасания мира, рассеивающегося, словно дымка реальности, над пропастью вечности…
…мы оставили на вашем пути знаки, по которым вы могли бы найти нас, и по которым мы могли бы идти вам на встречу.
…мы шли навстречу друг другу…
На стене, напротив моря мы создавали священные надписи и знаки, повествующие о нашем присутствии в этом месте под сводами звездного неба. Мы жгли священные костры, отражавшиеся в море. Мы стояли в этот миг на границе, между ее явью и нашим сном. Она подбрасывала в огонь ветки, выброшенные за зиму на берег прибоем, и сухие шишки, что-то шептала ему…
Она уходила в сгущающиеся сумерки и темноту ночи. Ее очертания гасли в меркнущем свете фонарей. Она исчезала вместе с ним, и он был черен, и она была незаметна. Мы оставались одни на припорошенных лунным светом могильных плитах центральных улиц. В следующий день праздника встречи весны мы входили порознь…
Наступало время смешения видений. Образы путались между собой. Как пьяные они лезли друг на друга и с упоением целовали первые попавшиеся губы. Я вспомнил, как мне ее не хватает. Что с ней происходит? Кто она? Ведь она была… Разве ночью на берегу у костра она была одинока!?
В жизни иногда все переворачивается. Параллели и плоскости иногда меняются местами. И с другой стороны – ощущается спокойствие, или что-то вроде того. И чем хуже, тем больше оно чувствуется. Очень странно.
В какой-то миг повторения ситуаций, становится невозможно. Но через какое-то мгновение ощущается прилив нового осознания. Сны постепенно превращаются в реальность, врастая в нее, а реальность становится сном. Отличить их практически невозможно. Галлюцинируя, понимаешь, что мир устроен неоднозначно и многообразно. И привычные схемы не дают понимания. Восприятие лишь сталкивается с итогом внутреннего процесса.
Существующее напряжение пребывает в форме параллельной субстанции…
Тупик заключается в том, что, может быть, все пространные рассуждения о смысле ничего не стоят…
Я не верю во все это. Потому что этого не существует.
Не существует бесстрашия.
Не существует страха.
Не существует прибежища.
Существует лишь мир, достойный свершения и веры.
Благословенный трепет, придающий силы.
Слова всегда излишни. Истина всегда во взгляде.
Прошлое возвращается в вечность…
Больше жизни я хочу восстановить одну потерянную возможность. Больше жизни! Я верю, что смогу вновь увидеть ее глаза. И сказать единственную фразу…
…так было сказано на обрывках бумаги, найденных мной в его записных книжках, когда он искал выхода из этого мира в мир внешнего космоса. Когда потом я встретил высеченным на камне его силуэт, мне показалось, что его губы шептали мне – не существует практически всего – подлинность в том, что ничего практически не существует – не существует твоего я или моего я, не существует ее я – невозможно обладать ею и невозможно ее потерять – разве ты не помнишь, как встречались вы не тропах Небесной Эфиопии – эти планеты еще помнят отпечатки ее ног – миллиарды лет до этого вы уже были здесь – миллиарды лет после этого вы еще будите здесь – не существует возвращения – не существует бегства – и на ее губах ты прочтешь – КТО ТЫ – ДЛЯ ЧЕГО ТЫ ЗДЕСЬ – ДЛЯ ЧЕГО ЗДЕСЬ Я – ДЛЯ КОГО ЭТИ МГНОВЕНИЯ – и на этих ресницах ты увидишь пламя, которое обожжет твои легкие – и над ее головой ты увидишь странные знаки, возвышающиеся до пределов внешнего космоса, как словно корона древнего перуанского бога – и ты положишь на край обрыва цветы, посвященные спящему в твоей тьме богу – ты посмотришь в пропасть, но увидишь только свое лицо – еще дальше, во тьме внешнего космоса, ты увидишь ее улыбку – и ее молчание скажет тебе больше, чем ты сможешь когда-либо услышать…
И как оказывается, все в нас…
Но есть только две вещи, достойные внимания – приход овец в голову и приход кур в город. Причем, и в первом и во втором случае, человек имеет, как шанс, возможность перестать быть собой, так и шанс вернутся к себе, когда метофизический тонус и модальность божественного однозначно не определены. Это сдвиг на фоне всеобщего опустошения, когда прежние ценности безвозвратно уходят, оставляя за собой пустынные горизонты сознания, недифференцированного и способного к любой трансформации.
И потом он пожелал быть обрывком бумаги, на котором были записаны странные знаки. Кажется, кто-то от нечего делать записывал на клочках свои мысли. Наверное, эти мысли не стоят большего. Иначе они были бы записаны на приличной бумаге. И может быть даже не этим человеком.
Только над ним была сфера…
Шел дождь. Промокнув до нитки, он заскочил в подворотню. Он вспомнил, как однажды сказал ему один знакомый – о том, что кожа не промокает… «Как все-таки гадко все это», – прошептал он. На стенке подъезда было выцарапано слово, так странно похожее на коренную тибетскую мантру.
Шло время. Как секунды капали с карниза капли дождевой воды. Мимо проходили прохожие. Случайные здесь прохожие. Кутавшие в воротники лица девушки. Скрытые зонтами женщины. Дряхлые старухи. Мужчины, потерявшие свое счастье. В редких порывах ветра слышался скрежет карнизов. Водители в стеклах теряли очертания дороги. Влюбленные сырели в подъездах.
По вечерам в театре шли спектакли. До боли в висках бездарные. Мокли памятники. Ветшали книги. Покрывались пылью картины. Флакончики с благовониями. Тонкий запах лотоса. Это масло ему случайно привезли из странного места, которое называли Египтом… Он помнил, как умирал...
- Вы кого-то ждете? – прозвучал за его спиной странно знакомый голос.
Он обернулся. Позади меня стоял человек, невысокого роста, в чем-то неуловимом. Где он откопал это серое пальто. Таких больше не носят. И от чего он улыбается?
Незнакомец тихо улыбался. Не слишком. Глаза спокойные и внимательные. Казалось, что, глядя на вас, он знает о вас несколько больше того, что вы можете рассказать о себе. В его лице не было отчаяния. Такое спокойствие однажды уничтожит этот мир.
- Нет… Никого… Пытаюсь укрыться от дождя…
- Тогда, если вы располагаете временем, пойдемте ко мне, я налью вам горячего чаю.
Грязный серый дворик с мусорными ящиками. Запыленные окна первого этажа. Печальные, обнаженные под дождем деревья.
- Вы здесь живете?
- Как видите…
Они поднялись выше. Подъезд. Следы от окурков. Одного беглого взгляда достаточно, что бы понять, что писать здесь не о чем. Остается лишь сожалеть и грустно смеяться.
И пока мы поднимались ему в голову лезли какие-то дурацкие мысли. Потом он начал думать о том, что что-то необходимо изменить в своей жизни. Так, что бы вновь ощутить ее свежесть. Что жизнь нужно как-то упорядочить, придать ей системности и последовательности. И смысла было бы тоже неплохо. И что он, смысл, несомненно есть, и он близок – но так неуловим… И когда думаешь о нем, то он всегда ускользает от внимания, и, кажется, что его можно вскользь рассмотреть только краем глаза. Иначе не возможно…
Но такое неделание тоже дает свой результат. И смысл становится уже не целью, а причиной, источником и движущим механизмом. Когда ты уже не изучаешь жизнь и перестаешь ее чувствовать, как нечто отделенное от себя, но ты сам становишься жизнь, сам становишься воплощением реальности в том ее единственном и неповторимом варианте, который доступен лишь тебе, и никому более…
И еще он подумал о том, что в сознании не хватает ясности… Как солнечных пятен у подножия полного теней леса… Он поднимался по лестнице и думал обо всем этом. И был контраст между тем, что его окружало и тем, что приходило ему на ум. И то, что - я не намерен говорить истин, которых нет в моем сердце и видеть то, что ускользает от моего взгляда - но я чувствую то, что в моих чувствах - и разум мой прямолинеен, когда проясняется луна на глади ночного озера - у его темных берегов на траве замирают капли росы - душой прикасаясь к гладкой поверхности событий, я воспринимаю их сущность - тела не дают понимания, но лишь касания душ - каждый знает лишь то, что он хочет знать - каждый слеп от того, чего он не хочет видеть - но сомкнутые ладони у рта не всегда молитва - и опущенные к земле глаза не всегда смирение - капли пота на висках не всегда усталость - и кровь не снегу не всегда только смерть… - какие странные мысли… Кто он? В чем его сила? Кто помнит его имя? На каких камнях и в каких пустынях оно высечено? Кто помнит ладони, из которых он пил когда-то…
- Заходите и располагайтесь, - сказал он мне.
Я вошел и огляделся. Уютная комната, кажется ничего лишнего. Скромно и тихо. Из прихожей я вошел в единственную комнату, где располагался книжный шкаф, диван, стол, заваленный какими-то бумагами. Я присел на диван.
- Чувствуйте себя как дома. Я знаю, что это может показаться вам странным…
Дальше он мне рассказал о том, что к нему приходят разные люди, и что порой они говорят странные вещи, такие, что кажется будто это не совсем люди - слишком разное в их помыслах.
Потом он мне показал древний часослов и сказал, что в нем все сказано. И что будто бы сам Будда оставил отпечаток своих губ на корешке этой книги. Я коснулся переплета и услышал шелест страниц, их шепот.
- Вы слышите его? - спросил он меня – Так же течет время в наших глазах…
И так же текут слезы по нашим лицам, подумал он.
Потом он принес мне стакан горячего чая и сказал, что бросил туда щепотку корицы и бадьян. Потом он спросил у меня, почему у меня такой непроницаемый взгляд и о чем я молчу.
На полках стояли книги черного переплета. Незнакомец сказал ему, что там собраны поэмы. Последние поэмы о том, как молчал Бог под плетью. «Вспомните, как Благословенный встречал стрелу Мары, посланную в глубь его сознания. Благословенный превратил ее в ладан…
- Где же я?!
И я вспомнил место, где я всегда был один, то место, где вместо меня иногда появлялся кто-то другой…
В связи с чем, я начал понимать, что любая возможность трансформации всегда была притягательна для меня. Я всегда с интересом слушал рассказы о том, что есть такие мосты, по которым маг переходит из одного мира в другой. И тогда в моем сознании восстанавливались мгновения и переходы жизни. Миры пересекались линиями, ведущими из одной реальности в иную. Я знал, что каждый выбирает себе соответствующее место. Но большинство не в силах этого сделать. И совсем единицы не выбирают ничего. Иные истончаются в блистающий ваджр, и, опустошаясь, превращаясь в реальность, пропускающую сквозь себя потоки сил. Подхваченные ими они переходят из одного пространства в другое…
И так же я знал, что можно присесть на пригорке. Или даже на выступе скалы. Смотреть вниз. На деревья. Поляны. И знать. Деревья и скалы однозначны – либо да, либо нет. И наблюдая за тем, как ты устремляешься с их вершин в пропасть, они не имеют нескольких мнений. Они по-прежнему продолжают обрастать мхом, лишайниками и горными травами. И вдруг ты себя спрашиваешь. Или, возможно, это происходит не вдруг. Или ты спрашиваешь не себя. Но если все же… Хотя это, наверное, уже не имеет значения. Потому, как ответ звучит так, как никто не ожидал, что он может прозвучать. А в твоих ушах раздается
- Орисгедо!...
- Орисгедо! – Где ты???
ПЯТЬ ДНЕЙ
Божественный милый странник. Благословенный саддху. Куда лежит твой путь? Вечный странник по звездам... В мире запредельного твой тихий возглас, словно раскат невиданного грома. Его достаточно для порождения новых вселенных. Ты смотришь поверх колеблющегося покрывала вечности, что скрывает мгновение взгляда в потустороннее. Но что скрывает в себе твое молчание, когда не удается расслышать даже собственного дыхания? Что происходит в тот миг в не рожденных тобой вселенных? Кто засыпает там, так и не проснувшись? Что видишь ты, когда идущие твоими следами открывают глаза? Видят ли они!? И чьи губы касаются чаши янтарного вина, поднесенного небесам? Ответь, благословенный на вечность!
Орисгедо!!!
Орисгедо!!!
Внимание мое переключилось на происходящие параллельно события и движения. Я начал, забившись в дальний угол, тихонько бредить, рассказывая ужасной Керридвен, ясной Альбине и сумеречной Лилит очередную про нее историю. Она хохотала. Иногда мне казалось, что от этого хохота кто-то обязательно захлебнется. Я хотел ее поцеловать – однажды. Но в какой-то миг почувствовал, как ее глаза налились неописуемой яростью и в мою шею, словно вонзились сотни раздирающих в кровь игл. Когда я касался ее тела – спины, или пальцев, или локтя, или края одежды меня переполняла странная дрожь, в сознании пробуждались странные образы. Я плел тогда неспешно свой рассказ, из которого всякий раз проворная Керридвен и беспощадная Лилит ускользала, а благоухающая мятой Альбина мило улыбалась, ахала и пристально вглядывалась в меня, оставаясь, тем ни менее, все так же недоступна для жалкого сочинителя волшебных и малопонятных историй.
Королева! †Ваши феи слишком влюблены в вас. Они готовы гибнуть от одного лишь вашего взгляда.
Но, милая, почему же вы отказались тогда ждать меня. Ведь я уходил в вашу страну. К изумрудным источникам темного дна, к неописуемо величественным горам, к бездонным пещерам и холодным гротам, к туманным и жгучим своей тайной лесам. Ваша земля пахла вашими травами! Почему же вы отказались ждать меня…
Я погибал в ваших водах, в ваших лесах и пещерах… Меня спасал только ветер, что поднимал меня на своих крыльях над пропастью вашего взгляда и осушал мое лицо, спрятанное в покровы вечного странника по созвездиям ваших случайных прикосновений и мимолетных улыбок. Не думайте, истертые о созвездия сандалии не мешают мне живописать блеск изумрудов у вашего лба и пристальный блеск глаз. Пыль далеких вселенных не мешает мне чувствовать тонкий запах ваших ладоней. Но мой шепот ваших историй снова и снова твердит мне – Ты слишком далеко от меня, слишком далеко, как воздух от огня, вода от волны, сердце от крови, и вот я падаю вниз уже в двух шагах от земли…
Маргарита сидела на подоконнике, свесив голые ноги над мостовой. Два ворона по имени Мунинн и Хугинн клевали из ее рук ячмень. Каждое двадцать восьмое зернышко она бросала вниз, за шиворот случайному прохожему. Маргарита жевала Orbital, в ее наушниках звучал Orb. Она болтала белыми ногами, и ее пятки пахли апельсинами. Проходя мимо, прохожие терялись в догадках – откуда…
ТРИ НЕДЕЛИ
Вряд ли сказанное останется жить долго. Сказанное следует отпускать. Сознание сворачивалось в клубок. Твои змеи неспешно оплетали мои плечи. Ты сказала
- Я уже несколько раз порывалась уйти, и все еще почему-то стою здесь?
- Ну, пока, – сказал я тебе.
Ты развернулась и ушла. А до этого ты спросила
- Ты уже пришел?
- Пришел, – ответил я тебе.
И ночное небо растеклось по асфальту в ее дворе. И после. Она в сотый раз меня спросила. Там. После всего. Живут. Или нет. Я сказал ей, что живут. Что человек не умирает, если не начинает учиться этому специально. Она нервно крутила спичечный коробок.
- Был один сумасшедший. Он продавал разные медные безделушки. Которые сам дела. Мы все у него покупали что-то… Какие-то коробочки, шкатулки для красок, – так она мне рассказала однажды. Она тоже писала книгу. Книгу каких-то историй. Мне она не показывала ее и не давала читать. Она прятала ее в своей мастерской. За небольшим африканским рисунком. Там были пальмы, хижина, и река. Негритянки, несущие корзины на головах. Правда, я догадываюсь, о чем была ее книга… -
Белые покрывала на стенах и на полу. Ведро красной краски. Он опускает в него руки. Поднимает их и начинает уродовать красным цветом матовую бледность своего лица. Краска стекает по губам и капает с подбородка на белые покрывала. Он начинает отбивать ритм босыми ногами. Кто-то сползает со стула. Художник расписывает белые полотна, висящие на стенах. Люди в закрывающих лицо масках ходят сквозь происходящее действие…
Полупустой зал. На сцене всего несколько человек. Этот театр не требует зрителей. Это ритуал на похоронах бога. Карнавал масок. И желтые пятна афиш растерзаны и залеплены кусками срезанной кожи…
На стульях сидят люди в костюмах и масках. На заднем плане вдоль стен движется – медленно и плавно, касаясь стен, прижимаясь к ним – голый человек.
Мой последний вопрос – кому принадлежит его тело, укрытое ширмой. Он скрывается за ней. Вместе с ним исчезает его нагота…
Это должен быть карнавал. Безумный. Сновидение. Черное солнце. Черные пятна на белом теле.
Мы выворачиваем наружу его тело. Его внутренности принадлежат случайным прохожим. Жгите факелы, прохаживаясь вдоль его горизонта…
НЕ ЗНАЮ.
МОЖЕТ БЫТЬ.
НЕ ЗНАЮ.
МОЖЕТ БЫТЬ.
НЕ ЗНАЮ.
А… НЕ ЗНАЮ… ТЫ… НЕ ЗНАЮ… Я… НЕ ЗНАЮ
я знаю адрес, только к чему эти слова, отосланные спрятанными в бумажные конверты – может быть для того, чтобы их никто не смог прочесть
от воспоминаний асфиксия -
без лишних слов, которыми можно лишь выругаться, - сказал мне тсавай-лама, когда мы сидели на каком-то богом забытом и вне караванных путей высокогорном перевале… -
и мир пролетал мимо… весь мир… только мы сидели и смотрели как движутся облака вдоль голубого неба и мир не затрагивает их, когда они остаются непричастными ему… он замолчал, а мне и так нечего было сказать, как и прежде, когда я вдруг замолкал, и повисала пауза, а вместе с ней и напряжение, которое все пытались заполнить своей болтовней, но только не я… и я молчал… и мир снова пролетал мимо меня… мне говорили – включайся, делай что-нибудь, прояви себя… я зачерпнул в ладонь горсть камней и медленно просыпал их обратно там где они лежали до этого… - домой хочется, - чуть слышно прошептал я… куда… - переспросил он, и тихо рассмеялся, - а ты где!!! – я оглянулся и везде был разлит покой… бескрайнее голубое небо… и я закрыл глаза… -
Он лег на утесе над морем, и земля впитала его. Он увидел, что скалы бросали на поверхность моря трепетные тени и вбирали в себя лучи полуденного солнца. Их лабиринтом пронизывали пещеры, тишина которых завораживала. Он прислонил свой лоб к прохладному камню и погрузился в память. Камень погрузил свои края в его сознание. Мозг скопировал рельеф влажного и прохладного гранита. Травинка водоросли впуталась в волосы. И он замер на грани между прошлым и настоящим. Потом он начал снимать наползающих на ногти улиток. Они не обращали на него внимания, на то, что его мозг погружен в созерцание. Улитки выползали из вечности, и им было все равно. Он же давно разучился быть равнодушным. И друзья критиковали его за поспешность решений. А он отвечал им, что это по сердцу. А они – что это сумасшествие. Только ему все время казалось, что реальность чуть иначе. Что за ним шли годы и люди. Что в пещерах – тишина. Что над морем летают чайки. Светит солнце. Что в пещере прохладно…
А когда он стал у выхода к морю, он глянул в низ. Там внизу у подножия скал с шумом разбивались, покрывая пеной камни, волны. Он глянул в даль, где море сливалось с горизонтом. Не все ли равно, что сильнее – камень или вода. Могущества не существует вне заранее оговоренных условий. То, что ты ищешь – ни камень, ни вода не касались. В твоих условиях оно задано как потустороннее. Ты можешь только растекаться своим мозгом по влажному граниту. Но он не впитает его. Твоего опыта. – Какие странные мысли…
- Кто ты? – спросил он, и тут же вопрос растворился в воздухе перед лицом старика. Он не заметил сперва его, стоящего в одной из затемненных ниш пещеры. Скорее всего, он был одним из тех, кто встречается, время от времени, на песчаных отмелях, развешивая сушить рыболовные сети. Наверное, вся их жизнь проходит за тем, что они наблюдают полет чаек над морем.
Он смотрит на прохожих, прижимаясь щекой к стеклу окна… И шепчет –
Мы… будем… жить…, радость моя,
Мы… будем… жить… -
Ее движения были грациозны. И даже когда она плакала, она плакала изящно, но настолько трагично, что хотелось тут же исчезнуть, совсем и отовсюду. Единственное, что оставалось – это сжимать ее руки и шептать… шептать… шептать… - мы будем жить, ты слышишь, мы будем…
И было утро, и был вечер. Голос с неба звучал с каждым мгновением все настойчивее и настойчивее. В своей голове он раскопал апокриф не найденный прежде. Когда он развернул свиток на пол выпала записка, содержание которой сводилось к тому, что мозаика, собранная из осколков памяти является путеводителем по этому тексту. И он вытащил из кармана первый кусочек, где было сказано, что в Содоме и Гоморе все покинутые и оставленные удавились. Праведные бежали от греха. Лотова жена окаменела, превратившись в слюдяной фаллический фетиш. Лот отколол кусочек на память, укрывая глаза жалкой накидкой. И сказал: «Идемте, дети мои далее, здесь, кажется, уже все…»
Кем он только не был…
С деревянного мостика он смотрел, как бежит вода в реке. Она хватала его мысли и увлекала за собой. Ритуальный комплекс на дне бани иногда возникал в его воспоминаниях. Постепенно они смешивались с другими, ни менее странными образами.
«Маша… Маша… тише… не голосите, как гусыня… Я… Я… Маша!!!» – «Ах, Боже мой, право, не может быть…» – «Я Вас… Маша! Что с вашим лицом!?» – «Все кончено, мой милый друг… я обречена на это…» – Она не договорила и, всхлипнув, надрывно, с придыханием начала рыдать, уткнув покрасневшие веки в платочек… Мужики в кустах, покашливая в кулак, переминались с ноги на ногу, не зная как вести себя в такой ситуации. Потом они попятился и скрылся в кустах.
Странное воспоминание… Откуда…
Он взял с полки книгу, не разобрав названия, на первой попавшейся странице начал читать. И тут же все померкло, сознание затуманилось. Он услышал далекий гул, голоса и смутные очертания пространства, охваченного ликующим кольцом. Это было арена… Несколько миллионов глаз окружили его своим блеском. Он стоял в лучах фонарей… «Вот тебе уксус… сделай из него вино…» – …и шептал – «Демоны мои будьте ко мне милостивы и я спасу вас». -
истрачу, как время пустые мечты –
пущусь в непроглядную даль с полустанка –
там встречу манголию в тихом закате,
смотря сквозь мрамор и сталь…
вечернее солнце, шепот в купе,
колеса как карма мотают судьбы –
я вспомнил тебя на той стороне, -
как искры полуденных звезд и как будни…
вот только колодец и только глаза,
облака, пассажиры и туманные здания
не видно, не слышно среди них тебя
мы словно паломники в снах без конца и начала -
мне кажется некуда больше идти – мне кажется – куда же идти – мистерии не срабатывают – огни погребений гаснут – заклинания гаснут на полуслове – созерцание тускнеет в туманных разводах – образы меркнут – все образы меркнут – и даже здесь слишком много слов – хочется кратко – одним словом – но ко всему необходимо прилагать пояснения – определения – нужно объяснять – как ты любишь – как ты это понимаешь – как ты чувствуешь – и не надо всего – не надо – а то будет слишком – чрезмерно – нужно порциями – с паузами для отдышки – не надо всего – оно вызывает удушье – в твоем мире слишком мало кислорода – нет там одна кровь – не разбавленная ли чем – ну чем я буду дышать там – ну чем – скажи – там не надо дышать кислородом – там нужно задыхаться – летя со скал нужно задыхаться – там легкие наполняются огнем – я не понимаю о чем ты – что все это значит – зачем со скал – куда – ведь ты не вернешься – какого черта вы все хороните меня – хочешь рыдать – рыдай без меня – и вообще катись в жопу – послушай – ведь я так люблю тебя – катись в жопу – ведь все могло бы быть проще – все могло бы быть иначе –
кого ты ищешь здесь, в этих лицах - фотографии помнят все
под траурным шелком блекнет золото…
но заснеженные склоны памяти или лучше – поросшие лесом –
шорох – тише †пустынная пагода
утонула в печали
мне слова сольются с безмолвием
За храмовой стеной раздались шаги. Священник остановился у задней двери, ведущей к алтарю. Сумерки опустились на его рясу. Свеча едва мерцала в его рукавах. Он прикрывал ее ладонью от ветра, порывы которого время от времени вырывались, словно из-под крыльев неведомой птицы, которая, взмахивая ими, пыталась поймать неуловимый в тени церкви взгляд священника…
- Что несем мы?! Фанерных идолов… Мы называем их Образами Бога. Мы выдвигаем их с восторгом из тайников. Стираем следы губ. Красим. И сами превращаемся в идолов. Отбеливаем себя упованиями и надеждами. Мы будем прокляты за наши молитвы…».
Так мне рассказали о том крысы, оставившие надписи с изнанки стен. Но потом мелькнула она – как мгновение в темном переходе… Между каплями дождя было ее лицо. Он подставил медный таз, и когда тот заполнился, увидел отражение. На дне таза была выгравирована татуировка с ее живота… Коридоры лабиринта пустынны, пока в них нет движения. Каждой твари свое место. И каждой стихии свое…
Пьяный татхагата утонул в озере ее изумрудных глаз. Захлебнулся ее простором. - Необъятная. Непостижимая. Он вернулся, сам не помня откуда. Он не сказал ничего об этом другим. Нищие адепты забыли даже это. Когда они все забыли – для них наступил рай…
Он открыл глаза, глянул сквозь себя и обнаружил там вечность. И подумал, что Боже мой, какое время, какое время вокруг… Схватить бы его потоки, вдохнуть полной грудью, и пусть тогда беспамятство, пусть. Снова земля. Смотрю в небо. Звезда. Как твое имя, блаженная, скажи, я хочу знать, я хочу помнить тебя… Сколько судеб минуло на этой земле. Под этим небом. Но никто не учится чужой болью. Каждый насыщается только своей. Как это было давно… Как же это было давно… Когда он бежал по коридорам сознания, перескакивая с этажа на этаж. Бил стекла. И заливал кровью землю. Земля впитала кровь… Но вот он открыл глаза и в небе прочел –
мне слова сольются с безмолвием
мне книги сольются с горизонтом
мне трепет икон как прикосновение твоих губ
Иногда чтобы повстречаться с собой он засыпал. Но во сне кроме себя он встречал еще кого-то. Он помнил, что связан с ним, хотя долго не мог понять, к чему эта странная фраза, которую тот произносил всякий раз при встрече – Как тебе с другой стороны дождя, когда пролетающий сквозь него ветер остается сухим? И еще голос цитировал древнюю сутру вопросов, где описывалось, как меж ее ног был зажат самантабхадра - ОМ! - и сутру ответов, где говорилось, что когда он открывал глаза, то увидел в нежном голубом сиянии ее лицо - ОМ!
СУТРА
СУТРА
Когда он встречал ее наяву, то чаще всего это была трагедия… Он говорил ей: лучше бы ты меня ненавидела… Поскольку равнодушие самое страшное. Оно как смерть. Ты просто не понимаешь. Когда ты ненавидишь – ты еще жива. Когда ты равнодушна – ты уже бесчувственна. И все равно, что будет с кем-то. Ты не можешь любить – я не верю тебе. Ты не можешь ненавидеть. Я не верю тебе – потому что ты бесчувственна. Ты не можешь любить, когда все замирает. Ты равнодушна и бесчувственна. Тебя мало, что интересует кроме тебя самой. И мало заботит то, что происходит с теми, кто рядом с тобой. Ты не способна любить, потому что ты не способна ненавидеть. Ты застыла где-то посредине между любовью и ненавистью…
Потом он просыпался. Это было как выход из забвения. Точнее – проходили годы… Я встретил ее однажды совершенно случайно. У нее дети. И все, что было прежде сказано – все ложь. Она улыбается все той же белозубой улыбкой как когда-то в неоновом свете.
И шатаясь между деревьев, он медленно шел по ночному бульвару. С его подбородка капала, стекавшая из уголка рта, слюна. Какого черта? – думал он. Тащишься по этому парку… Куда?… Зачем? Это что, тоже поиск?…– думал он. -
я вижу берег, что завет меня к себе
туда, где в спячке замирают корабли
и города, уснувшие в объятьях дыма,
нас не утешат шумом и толпой -
смотри - нам светит в спину беспощадная луна
она мне шепчет – здесь не будет никогда
застывшей каплями оттаявшей зимы –
твоей улыбки…
Я шел медленно, как кошка в зарослях камыша, вдоль полноводного Стикса. В заболоченных заводях квакали лягушки, извивались, таились и приглядывались водяные змеи, слившиеся с тягучими и колышущимися водорослями. Одинокая лодка, покачиваясь на волнах, билась о прибрежные камни. Преодолевая ураганы, вспышки огня и ливни дождей, проникая сквозь них, преодолевая горы и пустыни – я искал ее руку…, я был в тайниках забытых келий, в книгах, засыпанных песком библиотек, в корнях священных деревьев и в толпах народа на базарных площадях, я пил яд, чтобы обрести понимание, я ступал на огонь, испепеляя мысли…, но она все также оставалась далека, как далек ветер от разрываемых потоков дождя…
Старый и сгорбленный шут жалко заверещал:
- Смотрите на него, – его глаза, как зеркала, его слова проникновенны как лезвие ножа. Если хотите жить – не доверяйте ему!
Комната стала наполняться людьми. Курились благовония. Это был ладан и что-то еще. Как и прежде это была странная помесь из экзальтированной молодежи, безумных мужиков и невинных девиц. Последние вспархивали под душные своды зала и наполняли их своим пряным ароматом. Их головы вмыкались в венки из скошенных крестьянами трав. Они одевали их затем на головы победителей в жарких метафизических спорах. Их стопы были босы – они пахли полынью. Их кожа пахла ромашкой.
Старцы были величественны. Белки их глаз – словно снега Гималаев, зрачки – словно вода Ильмень-озера
Ответь, что на твоем лице? – Это усмешка, или это презрение… Но когда ты замираешь… это что, благость? Что происходит под твоими полусомкнутыми веками, и что растекается по твоему лицу? Это что… небо?
ЗВУЧИТ МУЗЫКА: The Dust Brothers – Single_serving_jack
Я чувствовал энергетические поля у сводов столовой. Кафельный пол искрился бликами. Богиня – будь милостива, вся кровь в твоих руках, вся земля под твоими ногами, сотни локтей пространства – и в глубь и в ширь – прими семя, не отвергни, вся страсть тебе, весь живот наш, вся сила мышц и крепость суставов… живем тобой Сырая Земля – но сколь ты ужасна!!!
А я все продолжаю писать вам. Безумие! Чего вы собственно хотите, сидя в своей глуши? Он хотел раскрыть книгу и прочесть… - но все книги оказались сожженными… только пепел, да ожерелье. Которое лежало среди хлебных крошек… - кто его положил? Это был взгляд одного живого. Может быть последнего из тех, кто остался. Ожерелье состояло из миллиарда его глаз. Существование не требует убеждения в своем наличии. Ее пепельные глаза поглощали свет. -
ты видишь комнаты измученных домов
оглохших стен назойливые вздохи
твои ресницы расцарапают стекло
в моих окнах -
лети –
нам обрезают наши крылья провода
на наших лицах нет ни одного следа
и ржавые кровати до утра - будут плакать
беги –
мы не оставим здесь ни одного следа -
мы заберем с собой весь шепот и слова,
которыми молчали в эти ночи
измученные всполохи огня -
Импровизация. Здесь в тишине началась импровизация. Она сказала мне – ну ты же желал мне, чтобы я влюбилась. Ну, вот. - Я… не верю тебе. – Не веришь?!!
И что-то все время подкрадывается незаметно. Как шорох в лесу. Этот звук я впишу в автобиографию своего тела. Выцарапаю на своем теле миллиарды ее имен. В каждое клетке своего мозга поселю мысль о ней.
…Но еще я помню их шелест в простынях. В свежих, накрахмаленных простынях. Как они шуршат в них. Как копошатся. Как свиваются клубком. Как касаются своими хвостами моего лица и спящего тела. Но их не коснуться. Их присутствие лишь отмечено свойствами искаженного пространства, подчиненного закономерности их мнимой реальности. Это крысы. Это не мыши. Пространство отмечено их присутствием. Пространство имеет характеристики их присутствия. Пространство в той точке деформировано. Но их не коснуться там. Их там на самом деле нет. Только…
- синие линии были прочерчены от глаз. Ей никогда не удавалось плакать. Она дорисовывала слезы. Что иссушило эту переполненность? Что от нее осталось? Куда она ушла после всего, чего мы лишились на этой планете? Только в беспамятстве этого нет. Но там уже ничего нет. Только ветер в зарослях камыша мчится в след бегущей косули… -
Я дох от жажды в твоих родниках… Ты слышишь…
Древняя память. Благословенные предки. Мир вам! - в терпком запахе полыни и пота, в кружевных разводах волос, ты уходишь под воду, ты зовешь…
- Кто вы?
- Да, собственно, никто…
- Вас кто-то пригласил?
- Да. Можно и так сказать …. Здесь что-то происходит…
- Бывает…
- Откуда эти люди?
- Отовсюду. Вернее, откуда бы они ни были… это не важно. Как пришли, так и ушли. И Бог с ними… -
в терпком запахе полыни и пота
в кружевных разводах волос
ты уходишь под воду, ты зовешь за собой…
красьте небо прозрачным -
в тине дна будем вместе – красьте то, что осталось -
старый шут на пригорке – безумный и жалкий
жжет костры погребений - на костях обреченных -
расцарапай лицо –
брошу жемчуг в твое почерневшее небо
не обернешься сквозь них -
Практически отовсюду раздаются разговоры. Их можно подслушивать. Можно внимать им. Я хотел раньше что-то доказать кому-то. У меня были такие желания. И сейчас я хочу того же.
- Подслушивайте случайные разговоры, которые проносятся мимо вас. Ловите их. В них есть откровения, повествующие о вашей жизни и смерти. Никто не знает, когда они коснутся вашего слуха. Но это может произойти в любой момент. Будьте готовы к ним. Они вас одарят собой. Вы удивитесь их случайности, попадающей в самую суть…
…Тень …Тень …воплощение темной его стороны… шипение…шепот…, жабы и змеи…одряхлевшие гномы лапают нимф, бьют их по лицу ветками папоротника…сыро и прохладно в темном лесу, шорохи и мерцание отблесков…но в тени деревьев на поляне я увидел сквозь себя лицо зла… оно было приветливым…
Я закрыл глаза и погрузился… И вспомнил, как я однажды закрыл глаза, и погрузился в дивную тишину ночного леса, пространства и ночного луга. Вокруг меня все дышало жизнью, а где-то вдали угадывался темный силуэт спящих гор. Я был в тишине и покое. Надо мной висел ковш созвездия. Я молчал и чувствовал как пространство вокруг меня уплотняется. И наполняется чем-то мне неведомым. Только это произойдет когда-то в будущем. Я это знал точно, потому что помнил.
Сейчас же я в исступлении шептал… в исступлении… –
кто властен, кто властен –
один только он –
но где же ты, бог мой… другим я рожден –
я в теплых пульсациях мыслей - в глазах -
в прозрачных набухлостях вен на висках -
я в рамке картины - в словах на листе -
везде я, как ветер –
и я же нигде
А она мне сказала:
– Никому не доверяй.
- Но я люблю тебя. Мне ничего не осталось, кроме этого слова. Я не могу без тебя. Я без тебя не выживу…
- Выживешь!
Вот и все.
Этот снег был очень черным. Когда ты начала гадать по звуку моего пульса. Он ложился на твои ресницы. Ты смахивала его в котел. А потом мы пили этот чай, настоянный на твоих волосах и ночных травах. Каждую ночь ты опускала туда кусочек луны.
Этот снег был самым чистым. Много чище наших душ, запятнанных изморосью… –
ОН:
сквозь бурю утесы, снег сыпет в глаза
укуталась тьмою прохладная сырость
не скальте улыбки надменные скалы
я вновь возвращаюсь… – в этот раз навсегда…
закрою глаза, снова вижу тебя –
однажды ты в черном, в другой - в голубом
сиреневый бархат устелет поляны,
где у губ моих чаша, раскаленная огнем… –
тихий взгляд, словно жало – внутри и снаружи
на стенах стигматами знаки твоей красоты…
ОНА:
зачем ты пришел, открой мне лицо
зачем ты стоишь здесь, здесь все решено
зачем ты молчишь, скажи хоть пол слова
зачем ты так смотришь – это смешно…
ответь – кто такая луна, и где солнце
скажи, что ты знаешь, не стой, не молчи
молчанье, как жажда – у ждущих приюта,
на полках хранятся резные гробы…
кого ты здесь ждешь, что таишь в рукавах
открой, что в глазах твоих… – в них верно страх
но ты ухмыляешься, ведешь по стене,
уходишь в пространства закрытые мне…
вернись – здесь так пусто…
и ты пустота –
дыханье тумана у свода моста
Жизнь – это бегство из одного лабиринта в следующий. Но есть в мире светлое начало, когда можно жить иначе. Когда двери закрываются, открываются врата…
- Кто вы, радость моя?
- Да собственно…
- Да, да, я знаю, я вам скажу, только вам, и никому другому, и вы не смейтесь… Никому не рассказывайте, как дошли сюда. Отсюда чаще всего выходят. Вот и вы тоже… Как вы сказали вас зовут? – Ах, вы еще и суеверный, я знал одного такого, пока его не съели ведьмы… – Впрочем, заходите, завтра я буду там, а сегодня вы здесь…
Тут я начал что-то припоминать. Какие-то образы пронеслись в моем сознании – приходили вчера, впрочем, уже сегодня два мужика, спьяну, может быть, забрели, а может быть и по благости, не знаю, только говорили они…
– Беги не беги, а все равно песок под ногами… вяжущий и сосущий живую плоть… дыхание срывается… шорох… песок пересыпается через полные ладони… как через полные ладони жизнь… из ладони в ладонь… и уходит, смешиваясь с пустыней… ветер сушит язык и стирает память… завет к себе… куда же ты? … стань пустыней!
Я тогда еще подумал о том – стоит ли бежать? Или лучше остановиться? И я остановился на углу улицы, у дома красного кирпича. Была поздняя осень. Вечер. Но солнце еще пробивалось сквозь ранние тучи, окрашивая их по вечерам багряным и золотом. Серые облака сверкали тогда, переливались перламутром. Я стоял на углу улицы. У дома красного кирпича. На других сторонах перекрестка стояли другие воплощения. Они так же молчали. В это время мы все молчали вместе. Только события мчались, иногда тормозя у перекрестка… -
Ты вспомнишь все свои воплощения. И даже проклятые. Ты вспомнишь все миры, где был ты. И даже Гишшарву. Ты будешь знать имена всех принесенных тобой в жертву твоему богу. Ты вспомнишь имена всех, кто был принесен в жертву тебе. Тебя будет опалять дыхание Звездных Духов. Ты будешь заточен в Мир Черного Конуса Тьмы, где Тьма рождает из себя Тьму. Ты услышишь сияние плазменных субстанций Посвященных Круга Великого Свечения. Ты должен решить, кем ты предстанешь для будущего…
Эпитафия на могильной плите одного старого анахорета -
безлюдный, мерный, сонный сад
там пруд, кувшинки и тростник
беседка старая в плюще
скамейка дремлет в полутьме
ты сядешь, рядом сядут тени
среди них я – ты спросишь – от чего
и что в чертогах пустоты –
там мы…
И вот я начал думать. Но не додумал до сих пор… Не знаю, успею ли справиться. Поскольку известно, что Внутреннее – это изнанка Внешнего. Взаимодействие стихий и сил в соприкосновении с другой стороной, приводит к их отражению во Внутреннее. Они концентрируются в центре. И когда Процесс достигает критических значений, они преобразуются, проникая во Внешнее. Это называется алхимией.
Эманируя во Внешнее, силы определяют характеристики пространства. Подчинение и уравновешивание стихий определяет восприятие. И когда художник берет полотно – Внутреннее преобразуется во Внешнее. Он вносит в это либо Хаос, либо Гармонию, либо и то, и другое. Заключая в грани Хаос, он не ограничивает его, но дает ему возможность расширением своей природы вовне достичь совершенства. При этом, проникновение в него тех, кто созерцает, в свою очередь трансформирует Хаос уже в их сознании в некую мистическую Гармонию, о которой говорил некогда Трижды-Величайший. Силы стоят у истоков гармонии. Стихии последовательны. – Это такой отрывок из «Свитков памяти».
Но это еще не все, там было продолжение в виде нескольких несвязных абзацев –
…но растворяя в глазах печаль по Ушедшему, обретается то Бытие, которое тут же преисполняется благодати, возвышенной синергии, и Прошлое здесь преобразуется в Настоящее. А затем все это исчезает, как крик совы или как взмах крыльев бабочки, исчезает, сменяясь другим криком и другим взмахом. Время исчезает, сменяясь другим временем, а потом еще следующим, но в один миг жизни все оно сливаются, одной гранью где является Прошлое, другой – Настоящее, а следующей – Будущее, а в центре – Вечность, словно вне Прошлого, Настоящего и Будущего. И в какой-то миг время сходится в точку, и тогда мы не можем сказать, была ли наша Вселенная рождена в прошлом, или ей только предстоит родиться. Но младенец, стоящий на пороге Вселенной, не ведает, что у его ног разверзлась Великая Пустота. Он делает свой первый шаг, и этот шаг ведет его в Бесконечность.
Рискуя наводнить мир образами мнимого пространства, проецируясь на реальность запредельного, путешественники прерывают ткань мира, вкрапляя в разрывы разноцветные лоскутки потусторонней материи… Но целостность обретается не в бытии мира, прерванного интерпретаций; она в восприятии, способном преодолеть разорванность, в могуществе заполнить пустоты и промежутки. Гармония в незыблемости Света, в Сознании, не раздельном и не чуждом…
Двенадцать глаз охватывают мировое пространство. Из центра идет пульсация в шесть сторон света. Своим Разумом ты даешь Волю. Своим Сердцем – Проникновенность. Своею жизнью – Силу.
И я почувствовал, что под своды проникает тишина. Факелы гасли. У закрытых ставен полыхал и мерцал ветер.
- У вас очень красивые глаза… - если бы мне нужно было умереть, я бы утопился именно в них…
Она хранила свитки в складках своего плаща и в рукавах. И иногда призывала имя мастера, которое звучало в сводах, когда она закрывала глаза и взмахивала, словно крыльями, рукавами.
Он лежал на диване и ни о чем не думал. К нему зашел один его старый знакомый. Потушил сигарету о дверной косяк. Вытер ноги. Снял ботинки. Снял куртку. Размотал шарф.
Шарф его напоминал длинную серую змею, обмотавшуюся вокруг шеи своей жертвы. Мертвенно-бледная голова и тысячи языков свисали на грудь, готовые в любой момент пробудится, и впиться в губы потревожившего ее покой и забвение.
- Кого ты высматриваешь на своем потолке?
- Мне кажется, что в этих грязных разводах скрыта какая-то тайна.
- Ты, наверное, думаешь, что он может быть тебе доступен?
- Я не думаю…
- Ну, хорошо.
- Ко мне вчера приходила одна прорицательница…
- И что же она тебе сказала? Ей что-то открыто?
- Не знаю точно. Но она сказала, что меня сгубит женщина. И начала шептать мне – Змей проснется! Змей проснется! – Сумасшедшая… Эти пророки очень странные. Но знаешь, беги не беги, везде натыкаешься на мысль, что уже прибежал… Но через мгновение понимаешь, что вроде не добежал еще, или что уже поздно сожалеть о чем либо…
- Пока время принадлежит тебе – все еще в порядке. Но как только оно начинает сворачиваться кольцами, все смешивается и теряет свои четкие очертания. Поэтому тебе необходима серьезная трансцендентальная практика. Запомни это! Тебе нужен гуру. Ты, похоже, созрел…
Но ему захотелось послать его куда подальше. Но он продолжал…
- Узлы времени в событиях, которые перетекают одно в другое. Ты должен ловить события. Охотится на них. На те события, которые могут изменить всю дальнейшую последовательность. Все события сопричастны друг другу. Их связь не в переходах – потому что не существует переходов между одним временем и другим. Чтобы изменить ход последующих событий, измени то мгновение, в котором ты находишься уже сейчас. Время замрет везде – в прошлом и будущем, если ты остановишь его сейчас, в то мгновение, которое ты уже осознал. Если ты прекратишь цикл в этой точке, то исчезнет место приложения сил для перехода в последующие события. Время растворится. Оно станет аморфным. Оно потеряет структуру. Но ты приобретешь ту степень свободы, которая необходима для проникновения в ход истории. История будет разворачиваться вокруг тебя. Если захочешь, ты можешь остаться незаметен для нее. Тебе нужно будет только наблюдать за ней. Ты можешь хохотать, а можешь удивляться…
- А где же тогда окончание всего этого. Если я правильно хоть что-то понял, то здесь нет даже начала? Окончания, получается, тоже нет. Но если нет окончания, как продолжить то, что есть? В чем смысл стремления и в чем оно отражается? Для чего это? И кому это нужно? – я жив… Может быть… Мертвое, лишь отражает от себя смысл, но не поглощает, и не порождает. Но если дух мой затянут в это тело – то он знает все стягивающие швы на его поверхности… И только стальные оковы на моих ногах дают бесконечную свободу моему духу говорить Да!, либо - Нет!
- Начало в твоих распахнутых глазах, в твоем взгляде, в твоем удовольствии и удивлении от игры детей, от запаха моря, от женщины… в твоем сознании абсолютной сопричастности…
Камни блестели утренней росой. Было тихо. С поросшего мхом карниза над пещерой капала вода. Папоротник покрывал подножие леса. Сырели старые коряги и повалившиеся стволы деревьев. Пахло сыростью и забытьем. Постепенно деревья начинали преображаться. Обезумевшие маги выезжали тогда верхом на свирепых тиграх на охоту за духами. Они мчались. Амулеты, бисер и ленты развивались вдоль их заплетенных волос. Их безумие несло в себе странного вид, растрепанную свободу.
Бегу… Коридор… Лестница… Десятки, сотни, тысячи ступеней…
как ласточка
спать на скалах
у начала
тропинки в небо
Словно кошка, прихлебывающая сливки из блюдца, в душе что-то просыпалось, развязывались узелки, пульсировали в звуках трансформаций окна стальных зданий. Пульсировало что-то в кончиках пальцев…
Он лежал на диване, среди обшарпанных стен. Настолько экзистенциальных, насколько это вообще возможно в здешних условиях. Лежал и ни о чем особом не думал. Возможно, как и прежде, он пялился на потолок. Но пялился он уже с пониманием бессмысленности этого процесса. Вспоминая какие-то странные истории про Догена, который вернулся из Китая с пустыми руками.
Ее картину он так и не повесил на стену. Она лежала под грудой бумаг. Но иногда он всматривался в то место на стене, где она должна была бы висеть. Иногда он прикладывал к стене ухо и прислушивался…
ОН:
шепчет - умирание обнажено до предела
стиснув зубы не унять дрожь
тихая и беззаботная страсть - луна холодна
и не ищи здесь земных масел рая
распахнулись ставни и сорвались огнями
в глаза бросило пламенем и прошло сквозь тело
сквозь душу подземными реками - распахнуло небо
пахнуло свежей травой и сырой землею
дождем и солнцем - свежим ветром
ОНА:
волосы по ветру…
взгляды по лицу…
ОН:
если это мой разум – то тогда чей он?
если это мое сердце – то тогда чье оно?
если это моя душа – то тогда чья она?
если это мои мысли… то…
ОНА:
прислушайся! -
во всем ты -
во всей страсти - во всем порыве - во всем безумии -
во всей милости - во всей ненависти - во всей любви -
в этом мы будем узнаны…
ОН:
хоть и без имени - хоть и без света на пути
все разливы рек - все потрескавшиеся иконы
все слова за них - все мерцания и потрескивания свечений –
а лица дробятся, переливаются, меркнут, и кто уже в них – ты ли или кто-то иной, а если скажет… - прислушиваться ли к словам, или бежать без оглядки…
… и тогда ты скажешь – Вещий, научи, не ты ли чаша, не ты ли меч, и облака клубятся в безднах земных, но расцветает утро в перламутре, и в безумных плавятся молитвы, и братья-звери шепчут в молитвах – Будь верен!
искры рассыпать по хрупким рукам,
хвоей украсить поляны -
встретимся может на той стороне,
где хмельные болота залижут нам раны…
терпкий запах ягод и трав,
и старых деревьев… - цветы папоротника
в видениях и снах - у ручьев, гротов и в низинах…
почерневшие стволы, скользкие листья и шепот
у источников, среди камней –
во взгляде лица из-под зеркальной поверхности воды -
веди хороводы дурманящим зельем,
дай увидеть волосы ветра,
прикоснуться и бросится,
и уже никогда не вернуться, никогда…
- И кто же он?
- Он смотрит, конечно же… Как всегда, кто-то врывается в круг огня…
- Ясно…
Ученик спросил у учителя:
- Учитель, когда открываются глаза, что можно увидеть?
- То, что заставило их открыться.
- А когда видение не ясно?
- Значит, твои глаза закрыты.
- Какой природы должно быть то, что может дать зрение?
- Твоей природы. У тебя нет опыта другой природы. Каждый видит свое… И ты тоже. Но пока ты не поймешь качества своего, и того, что стоит за этим, ты не поймешь, что может быть с этим связано в мире, который ты считаешь внешним. Твоя истинная природа соответствует истинной природе мира. Но твоя субъективная природа противостоит субъективной природе мира, она противопоставляет тебя миру. Можешь это понять?
- Какова же природа мира?
- Для тебя он – чужд, в твоем восприятии он лишь момент в круговороте вещества, сам себя порождающий, своими силами и разрушающийся, и через это меняющий формы, но все равно не выходящий из рамок этого цикла. Он лишь эманация, излучение, падшее тенью, наткнувшись на препятствие смысла, форма смысла дает форму знака; мир – это знак; Мир – овеществленное значение Слова, это форма разумения и постижения. Мир – это буква, умеющий читать, поймет значение сказанного и написанного. ОМ! Грядет СУЩИЙ! ОМ! ПАРАМАТХА В СИЯНИИ СОВЕРШЕННОЙ РАДОСТИ! ОМ! Благодать вам и мир от СУЩАГО, и иже БЫ, и ГРЯДУЩАГО! АМИНЬ!
В дыму затушенных свечей, в мерцающем воздухе, в надрывном пении хора… мелькнули ее глаза и губы. На ее руке была татуировка. Черная кошка поверх голубых вен.
Вы видели, как она крестится?! Ее пальцы чуть складываются в щепотку, слегка небрежно и быстро… но это так непорочно, так благоговейно… не касаясь себя, в воздухе… тонкие пальцы, белая кожа… Внешнее и внутреннее соединилось, замерев на вдохе, когда она касалась губами распухших и окровавленных ног Бога…
…вспыхнули искры на небосводе. Так пахнет сырой весной и землей! И луна в облаках, черешня во дворике…
- Отче, скажи, отчего все это?
- От недорозумения… Никто ничего не может услышать сердцем… Своими глазами вы добрались до границ Вселенной, что-то разгадали о структуре мира, а сердцем слушать не научились. К чему все это, если вы не поняли самого главного – технологии дадут тебе ответ на любой вопрос, кроме главного – кто ты такой есть?
- А что же сердце!?…
- Чем, скажи мне, твой Бог кричал – Элои! Элои! Ламма сабахфани! – умом может быть, или устами!?…
- Но ведь как же сердцем!!? Кто-то же слышал?
- От одного шепота его сердца замолкали птицы, ветер утихал, буря утихала, рыбы ложились в сети, хлеба многократно делились, оставаясь неистощимы, полынь превращалась в миру, слепые в пророков, неверные в подвижников… а здесь… этот вопль и мертвые слышали. Будь уверен!
…
Над городом зажигались огни. Пустели улицы. Остывали нагретые днем лужи. Собаки расползались по подворотням…
На восьмом этаже многоэтажного дома. В центре пустыни. В окнах, выходящих во двор, горел свет. В остальных было темно. Или почти темно. Но и в этих свет горел несколько приглушенно. В доме больше никого не было.
Сам двор образовывал шестигранную воронку и исчезал своими очертаниями в ночном небе. У его дна громоздились комнатные растения. На одной из стен вверх, к крыше, тянулась пожарная лестница. Входная дверь иногда повизгивала. Этот звук время от времени напоминал плачь ребенка. Совершенно новорожденного.
На кухне сидели двое и разговаривали. Практически обо всем, но о чем конкретно до конца неизвестно. Можно предположить, что любое предположение может являться тем, о чем они разговаривали.
- Ты помнишь?
- Как это было?
- Я помню, что Его никто не ждал. Все было очень неожиданно. Для всех. Но сейчас я понимаю, что момент возникновения важен сам по себе. Он указывает на тот перелом, который происходит в тебе. Если происходит. Момент Его появления – для тебя точка. Для тебя это своего рода окончание. Финал. Дальше все будет иначе. Либо ты будешь. Либо тебя не будет. Все очень просто. Но твоя последующая жизнь меняется кардинально. Тот ты, которого знали, перестает быть. По сути дела ты исчезаешь для мира. Ты становишься не ясен. Кто ты – мало кто знает. Да и мало ли кто ты! Но Он знает. Поскольку Он – это ты. То, что диктуется миром, становится для тебя средством. Он для тебя как посох. Как опора и как испытание. Я это понял потом.
- Все растворяется в самом смысле его присутствия. Но я помню, как у меня начали подкашиваться ноги и пульсировать что-то в голове.
- Я тогда чуть не задохнулся. Почему-то, после последнего выдоха я не смог вдохнуть. Ужас, и что-то тянет во все стороны. Но когда Он коснулся пальцами моего лба, все прошло. И сразу ясно – что значит эта Жизнь, и что значит эта Смерть. Без этого понимания, я не смог бы идти дальше…
- Я тогда мельком коснулся взглядом Его глаз. В какой степени я являюсь собой? В той, насколько я сознаю себя единым с миром, его неотъемлемой частью, которой дано осознавать себя через него, в которой миру дана возможность самоопределения. Этим приобретается СИЛА, СВОБОДА и ПОНИМАНИЕ.
- Мне он сказал: «Сделай неуязвимым свое тело, но сердце свое сделай раной – пусть оно кровоточит благостью».
- Тогда я услышал: «Посмотри в верх… что ты видишь?» - Небо. – «Посмотри еще раз». – Но там пусто…
…нет смысла рассказывать и распространятся о тех, кто вне мира, потому, что в миру все иначе. Вы спросите, откуда приходят и куда уходят те, кто вне мира… – от туда же, откуда и все. Но закрытые глаза никогда не распахнутся, если не начать смотреть…
Что мне напоминает пустоту? – заполненность! Если это произойдет – это свобода. Но какие здесь могут быть градации и степени?! Свобода не может быть большая или меньшая, умеренная или полная…
…
Путник сидел на камне и смотрел за движением травинок и листьев в потоке ручья у родника.
- Кто ты, - спросил он, увидев в воде свое отражение.
- Я – дух этого источника, утоли жажду…
благословен, держащий путь – я видел в куполах
вершины сказочных миров с тенями и в огнях
я на крыльце своем стоял, рядом со мною стояла ночь
она дышала глубиной и шелком укрывала сны
со стороны иной
рисунки мелом на стене,
углем на черном полотне –
в следах – глаза глядят сквозь лед
на крошки в траурном вине
сквозняк – лишь стонет вдоль у стен… -
о, нет, то души, то не тлен…,
то тишина святых икон и взгляд,
струящийся рекой… -
мы сядем вместе у костра,
изменим лица в его бликах,
и кто-то скажет – высота,
созвучна откровеньям в ликах… -
и никому здесь не уснуть,
и веки размыкает жажда
бокалом терпкого вина –
взгляд, пробудившийся однажды
Ты слышишь – Лонгин – слезы на глазах – дыши и задыхайся славой – как душат спазмы горло палача – и разум, стиснутый отравой…
В полуразрушенной и пыльной синагоге – нашел я твои свитки в золотом венце – и три рубина в винной чаше – и имя Бога на ее кольце…
ом! – не молчи моя звезда… кровавых рек багряный отсвет
гори, гори – мой небосвод, и радугами отвечай на вопли
в глаза твои я загляну – ты мне ответишь, прикасаясь к векам
вопросов хватит до зари, скользящей вздохом по туманным рекам
на дудке костяной сыграю гимны и отстучу на бубне хоровод планет
остановлюсь, когда видения утихнут, и вырвется восторг хвостом комет
в изгибах траекторий – твое тело, в глубинах кожи и твоей души…
молчи – я вижу первый отблеск солнца на мраморе твоей груди
что мне видится – в снах
что мне слышится – звук
раздается в предгорьях и в глади ночей
на окраинах моря и в дымке степей
отраженья огней – дробятся –
зеркал – тихий возглас
у глаз изумрудных – как вас звать? –
Мария! –
вы помните голос – тот, что звал вас
в полуночный час…
мы сядем рядом и заварим чая
умчит нас за собой наш разговор –
как ручеек – петляя в берегах…
ты видишь омуты и повороты,
и петли смысла – в восторженных словах
Он увидел на обложке журнала ее лицо…
Холодный дождь стучал по крыше и по листьям деревьев. Под ногами трещал мокрый гравий дорожки. Он возвращался поздно ночью домой, когда снова вспомнил о ней. Он остановился, и, сметая с веток тысячи холодных капель, схватился за ветку дерева и опустился на землю, прижавшись к нему спиной…
- Куда мне еще идти, если я уже почти дошел…, – шептал он ноябрьскому холодному дождю. - Куда…
Задрав в небо голову, я смотрел на бесконечные звезды. Какое величие! Какое безумство! Какой восторг! Вечность!!! Космос!!! Я чувствовал мягкие руки Вселенной у себя на плечах, и ее прохладное дыхание…
вы холодны, как талая вода
мне бы умыться вами, но вы опять застыли
и смотрится усталая зима
в глаза, что вы закрыли…
невольно память вздрогнет в полутьме
смотри богиня – луна опять сияет
и ты прошепчешь богу в животе –
мое молчанье многих убивает…
я растворю в стакане серебро
и две слезы, что ты смешала с ядом
и изумруд сменяю на вино
когда я с вами не смогу быть рядом…
Многие уходят. Это необратимо. Им никто не смотрит в след. Исчезновение как будто бы подчинено случайному стечению обстоятельств.
- Если ты проникнешь туда, тебе уже не выбраться.
- Но какой смысл мне возвращаться. Все рано или поздно куда-то уходят.
- Как хочешь…
Было тихо, только звук шагов по битому стеклу, как звук приговора, вдоль стен туннеля. Изредка в лицо ударялся сквозняк. И как-то одновременно в голову нам пришла мысль, что возвращаться бессмысленно, что возвращаться уже некуда, и что уже не вернуться. Позади ничего нет. То, что осталось за нами с каждым шагом исчезало. Все что можно было унести – все это в нас. Никто не оглядывался. Иногда все тонуло во мгле. Время от времени на пути появлялся свет лампы. Своими фонарями мы почти не пользовались. И иногда появлялось ощущение, что стены меняют форму. Изредка слышался странный далекий гул. Его природа так и осталась загадкой. В темноте было не ясно, что происходило вокруг. Кто нас окружал в те минуты. Но когда мы подходили к свету, струящемуся из тусклых ламп, все оставалось по-прежнему. Мы останавливались тогда и отдыхали. Мы почти не разговаривали. Почти все время молчали. Говорить было не о чем. Пространство постоянно искривлялось. Возможно, трансформировалось не пространство, и стены оставались по-прежнему безжизненными, холодными и слегка влажными.
Они остановились, присели у стены – их было трое…
- Что ты помнишь о том времени?
- Очень мало. Почти ничего. Отдельные вспышки памяти…
- А что же те – они были разумны?
- Не знаю. Они имели органические структуры с огромным потенциалом самоорганизации. Но мне известно, что те, кто хотел уйти, теряли все, оставляя только память. Периодически кто-то куда-то исчезал. Я не знаю, что стало с ними. И не знаю, что стало с оставшимися…
последнее – что я помнил -
на бумаге покрытой плесенью –
раскисшие рамы ставень
и цветы на грязном паркете, -
остывшие лица в рамках
ждут надрывного шепота строчек,
перечеркнутых бурыми гранями
на белом застывших точек -
я спросил, присев у колодца –
для чего нужны эти грани –
чтобы став на краю безумства,
узнавать, идущих мирами
Есть Судьба. Ее можно или принять, или струсить…
- Как ты оказался здесь?
- …я начал вспоминать. Я шел по кромке ойкумены, галактики проносились под моими ногами. Я восставал над ними, как горная гряда над миром. Я смотрел не переливы и искры на берегу миров. Я окунал лицо в сочные травы и плодородную землю планет. Поднимал – возможно, впервые за миллиарды лет – пыль на мертвых планетах. Я вторгался в магнитные поля галактик. Я терял себя в петлях времени и вновь обретал себя, подвластный неизвестным законам, в складках мироздания… Но однажды, безумец одел мне на руки титановые цепи и бросил за стальную решетку. Они изолировали всех от будущего. Мой мир остался позади. Я не знал, что ждет меня впереди. Но знал – то, что начнет происходить, я буду ловить за пол шага от моего следующего броска. Старый дервиш из Кифта сказал мне – когда твое дыхание начнет останавливаться, начинай смотреть вперед, и чем дальше ты сможешь видеть в это мгновенье, тем дольше продлится твой последний вдох… - Но однажды он, взмахнув полами своего плаща, развернул астральные карты. И исчез. Оставив им пол, исписанный одами Конфуция…
Оттуда где не был никто. Смотри татхагата на звезды. Оттуда, где не был никто – летит голос сквозь мир. Падшие. Падшие. Падшие. Смотритесь в зеркало мира. Смотритесь в свои глаза…
Здесь было сумрачно, как это часто бывает в храмах. У алтаря, чуть потрескивая, курились благовония, дым и запах которых рассеивался где-то у потолка. Храм был старым, его каменные стены были усеяны барельефами божеств, знаками и надписями. Многие из них были полустерты временем, так, что трудно было отличить работу мастера от естественного рельефа камня. В алтаре возвышалась статуя Майтрейи. Не знаю, чей это промысел, но взгляд его всегда обращен вперед, в пустоту, но если смотреть на него – видишь, что его взгляд обращен в тебя. А порой даже глубже, чем это можно представить себе. Чаще всего это чувствуется тем, как мало осталось скрытого от истины. В этот миг ты превращаешься в его взгляд, и твой путь уже обретает новую цель. И если в этот миг разум доступен истине, то взгляд Майтрейи заполняет его и ведет к мирам полным славы. Но более того, каждый шаг пути приобретает силу созидания. И уже не ты здесь идешь, а Будда-Майтрейя, пришедший, что бы войти, и уже не ты созидаешь, а сила пославшего. Но другой сядет и шепчет – где же? где же? моя сила… Странник не имеет силы для пути, путь его сила, и он, ставши раз на него, лишается того, что может дать или отнять силу. Он сам становится чем-то ей сродным. И нельзя отнять тогда у пути его смысла…
Остановившись у входа, я поклонился и вошел. В углу у стены лежала циновка, к которой я подошел и сел. Я стал ждать. Когда я открыл глаза, учитель сидел рядом. Ему неоткуда было придти – странники это мы, я и такие как я, такие как все мы. Но он был здесь всегда. Он был здесь уже тогда, когда не было еще этого храма. И я не знаю, как долго это в прошлом. Так было всегда. Вместе с тем, он сказал мне однажды, что у него нет прошлого, ведь он всегда где-то далеко впереди, и то, что пересекает грань настоящего, исчезает где-то в безвременьи. И я спросил тогда, что же происходит с нашим временем? – То же, что и со всеми вами, – ответил он. – Вы создаете его, оно полностью зависит от вас самих…
Существует неразрывная связь. Всего со всем. Дхармы подобны отражениям в зеркале… - в зеркале мира - в зеркале любви - в зеркале жизни - в зеркале смерти - мы будем вечно ждать – видишь, дышит воздух неземной любовью - не жди момента, иначе это убьет тебя - не жди, чтобы успеть выпрыгнуть в реальность - не жди меня – время дышит нами - не жди меня - мы оставляем все за собой -
на склонах гор мы будем вечно ждать,
и жаждать родника в сухих камнях
там словно шорох – снова тишина
здесь – в лабиринтах за стеной стена…
на смуглых лицах не прочесть ответа,
над их челом витает дух степей
возьми огня – он на руках рассвета,
от его пламени на лицах нет теней -
А в нашем мире все однообразно. Вы слышали Coil: March Of Time… Нет!?
Что я пытаюсь доказать. Невозможное.
Мы кем-то прокляты…
По-твоему ты кто?
– Если не существует Я, что тогда существует?
– Ничего не существует, кроме тебя самого. И тогда тебе нечего защищать. Тогда ты свободен от того, что постоянно идет в след за тобой. Ты свободен тогда от преследования. Тебе нечего утверждать и доказывать – все и так ясно…
…мы прокляты забвением, мы ничего не помним, мы все забыли, мы забыли кто мы такие, мы считаем себя теми, кем не являемся, а те, кто является за нас, то не мы…
- Ну-у… мне кажется, что все это может быть, что все это закономерно, и вполне уместно…
– Оставь меня в покое!
– Милая – а ты слышала DeadCanDance –
Фаза тишины – пауза – мы продолжаем:
Он вышел в подворотню какого-то города. Стаяла ясная тропическая ночь. Звенели цикады. Сияла луна. Он подумал, что очень хочет выпить. Просто безумно хочет выпить. Но где сейчас можно найти выпивку. - Сестра, послушай, у тебя есть вино? – Открытого нет. – А, ну ладно… - Он стоял, прижавшись к бурой от пыли и грязи стене, и жевал уголок воротничка рубашки. Ему было очень жарко. Он потел. Кроме всего прочего. Давил галстук. На кой черт я его одел? – думал он. В небе мелькнула звезда… ВЫПИТЬ! – пронеслось у него в голове.
Он любил выцарапывать на стенах имя любимой женщины…
Оторвавшись от стены, он пошел по узкой улочке в центральную часть города. Он бывал изредка там. Она принимала его за своего. Скорее всего, она просто притворялась. И он очень любил слушать Coil в местном кафе. Особенно ему нравилась Chaostrophy (pre-original). Она напоминала ему о его детстве. Лебединый принц… Так представлял он себя в редких сновидения. Уснувший на всегда Лоэнгрин. Погруженный в ладью лебединых перьев. На вечную консервацию. Спи спокойно, брат. Воды этого океана имеют единственное течение – в никуда… Но он помнил все, что происходило с ним. Его шаги издавали тупой звук, тонувший в рыхлых стенах местных домов.
Он вышел на городскую площадь. С одной из ее сторон возвышалась церковь. За ее оградой, в глубине двора, он коротал долгие осенние дни в ожидании мгновенья, когда придет время звонить любимой. Он поглядывал на часы. Прихожане и служащие церкви поглядывали на него. Впрочем, они уже привыкли к нему. Он безопасен. Пускай сидит. Но, почему он здесь сидит, и с ним ничего не происходит? Чего он ждет? С ним что-то не то… Потом он вскакивал и бежал звонить. Он поднимал телефонную трубку, набирал номер, формулу которого он помнил наизусть, и ждал в течение бесконечных гудков ответа. Ответа не было. И он терялся в догадка о возможной причине происходящих событий. Причина была от него скрыта за пеленой молчания. Он пытался пробиться, вновь и вновь набирая конфигурацию магических цифр. Редко когда заклинания срабатывали. Но однажды он понял, что это тупик. Что они в разных тупиках…
А сейчас он хотел выпить…
Он поднял глаза. Из-под надвинутой шляпы виднелся край неба. Он посмотрел на ту область пространства, куда ему предстояло вернуться. Он не поверил своим мыслям. Это все лож! Это все иллюзия! Все уже здесь. Здесь все уже воплощено. Все сотворено. Некуда возвращаться. Ни к чему придти нельзя. Уже все пройдено. Осталось остановиться. И смотреть, как восходят звезды на полуночном небе. Как занимается восход. Все явлено в мгновение этой луны. Божество явлено… Я буду ждать тебя, – шептал он, – я буду ждать…
У фонтана на площади он присел. К нему неожиданно подошел мальчик. В нем он узнал недавно умершего ребенка с улицы, параллельной той, на которой он жил. Мальчик сказал:
– Дяденька, а сколько сейчас времени?
– Начало первого ночи, – ответил он ему.
– Нет, дяденька, – возразил мальчик, – сколько сейчас времени от самого начала?
– От самого начала, – переспросил он.
– Да, от самого…
– Ну, порядка… а, знаешь, его ведь не было.
– Чего не было?!, – не понял мальчик.
– Начала не было. Кто тебе сказал, что оно должно было быть?
– Все наши считают от начала, только мне не говорят.
– Наверное, они сами не знают, вот и скрывают.
– Как это не знают. Они не знают!!?
– А почему же они стали бы скрывать от тебя это? Подумай сам…
Мальчик, озадаченный, ушел, а он так и остался сидеть у фонтана раздумывая, как ему поступить дальше со всем тем, что происходит и происходило в его жизни.
- Она глупа, – подумал он, – она потрясающе глупа… Она холодна и беспечна. Но как она хороша на фоне этих огней! Как она потрясающе хороша!
Все шло своим чередом в его жизни. События накатывались на него. Все ерунда. Веселое приключение жизни. Главное не напрягаться. Он наклонился через край фонтана и зачерпнул шляпой воды. Затем он опустил в шляпу с водой лицо. Как хорошо, – подумал он, – как спокойно…
Потом он зачем-то опустил руку в карман и неожиданно нащупал клочок бумаги. – Что бы это могло быть? – Он достал его, развернул и вспомнил. Это была записка. Он нашел ее однажды вечером, прогуливаясь по парку на окраине города.
Из записки найденной в парке… Эта записка всегда его вдохновляла. Он нашел ее, когда кто-то, наверное, обронил ее. Он увидел в груде опавших листьев сложенный вчетверо листок бумаги. Он поднял его и развернул. Это оказалась записка. Там было написано: «Иногда хочу на луну, но как хорошо, что я там не буду! Она слишком холодная, а я люблю тепло». Он никогда не знал, что это значит. Что-то подсказывало ему, что это не зря сказано. Только он не знал кому. Он смотрел на блестящие иероглифы на фоне изумрудного неба, узнавал в них себя. Красные разводы на лице мира трогали рамку картины… Кто мог сказать эти слова? Тогда он переводил свой взгляд на восходящую луну, всегда, когда ночь заставала его с этими мыслями, и смотрел на ее сияющий полумесяц. Но в те дни, когда над горизонтом восходила полная луна, он всматривался в нее пристальнее, и в нем пробуждались какие-то смутные воспоминания. Он вспоминал лицо, которое никак не мог узнать. И до боли знакомая фраза…
– Твоя жизнь так связана с луной?
– Да, у меня часто начинает болеть голова, когда ее сияние касается моей кожи. И я по долгу не могу уснуть, всматриваясь в очертания на ее поверхности, в ее сияющий диск. Я хочу узнать, что значат эти узоры. Я хочу знать лицо, которое мы никогда не видим.
– Как твое имя?
– Ты будешь смеяться, но я сейчас вспомнила: И ты скажешь
– Здравствуй, как твое имя? Я отвечу
– Здравствуй, мое имя как у Бога. Ты спросишь
– Кто ты? Я отвечу
– Ветер. Ты скажешь
– Я пыль, которую ты веешь. Ты скажешь
– Я ветки, в которых шумишь ты.
- Здравствуй, твое имя - Вечность!
- Здравствуй, твое имя - Кто ты?!
Первое – порывы ветра. Сегодня пошел снег. Холодно.
стоя в тени я видел ваше сердце –
что рвало цепи сдержанных богов…
вы глянули протяжно из-под свода
ушедших в бездну шепота врагов
Вороны подбирают орехи в ореховых садах и, сидя на ветках акации, разбивают их клювом. Орехи изредка падают в наш двор. Мы собираем их и складываем в мешок вместе с остальными орехами.
ты сядь вот здесь -
вот так вот обопрись о мою руку -
ты слышишь звуки в этой тишине…
скажи – ты видишь за последним шагом
мысль, ту, что на белом полотне?
ты помнишь все, что было прежде,
и то, что будет - ты здесь не один
ты слышал взгляды ястребов над скалами,
и знаки облаков на рукаве?
и я читал в переплетеньях веток –
в изгибах линий – чьи-то тихие слова -
Это для всех. Ты можешь выпить вина или водки. Ты можешь стать ближе всем. Но, кто они тебе? Когда ты смотришь в новые книги. Когда ты читаешь новые тексты. Вчитываешься в эти слова. Понимаешь их и думаешь – где же эти люди? Почему только книги. Понимаешь – что они те, кто нужен тебе!
Второе – что еще стоит, наверное, сказать. Первое – в галерее новая выставка. Почему я не понимаю ее ценности? Второе –
Ночное небо –
я ждал с утра
венцов возложенных на трон,
терновых звезд и мягких облаков,
и трепетных лучей луны… -
смотря в сиянье на воде,
я слушал шелест тишины.
я помнил снег – в дали –
и зерна в горсти, и россыпи жемчужин
и ты шептала мне смотри – там ходит кто-то по траве,
по краю неба, у воды -
Вот ветер. Оказывается, в ведре замерзла вода, и покрылся лед снегом. Моя собака, когда впервые увидела как идет снег, начала лаять на него. - я зачерпнул из родника две чаши – ветер и огонь - ночное небо –
два дыхания – твое и мое
полет камня с обрыва
движение ястреба и волка
взгляд ворона
косуля в чаще
бешенство молодой лошади
пена на губах
дурманящий запах трав
скользкая консистенция водорослей
гибкость змеи
страницы книги
молитва
дорога сквози лес и горы
заброшенный в болотах скит
знамение в бездне
тишина взгляда
дыхание любимой
рождение теленка
Последние фазы. Что происходит сейчас. Светел ли взгляд человека? И лично ваш… Если да, то хорошо. Посвятите этому несколько бессонных ночей. Прожгите ваш взгляд огнем. Тогда может быть станет ясно, что не существует истинной дхармы. Когда становится ясно, что всякое учение ложно – оно обретается. Как истина!
Солнечные луга Гирасса…
Серебряные рудники Кифта…
Орисгедо…
И он читал в странной книге своей судьбы… - До сего дня, не смотря на поток необычайных событий, обрушившихся на меня, в глубине души я все же не верил, что вот так, запросто уйду с Земли к Звездам. И только здесь, в центре города, на островке знакомом мне еще с детства, с какой-то оглушительной ясностью я осознал, что именно отсюда открывается путь в просторы Вселенной – от этих одноэтажных строений, похожих на покинутые казармы, от пыльной площади, от двух замученных тополей и деревянной скамейки меж их стволами…
И он вопрошал к ней… -
- Значит ничего не кончено? – спросил я.
- Ничего не будет кончено никогда, – сказала она. – Это – жизнь, и она ограничена смертью. Право на жизнь – одновременно есть право на смерть.
- Все люди рождаются свободными и равными!
- Нет, все люди только рождаются, а свободными и равными они становятся сами, если того хотят. Свобода налагает слишком серьезные обязательства. Свобода – это плата за жизнь. Точно так же, как жизнь – это неизбежная плата за обретаемую свободу. Либо ты выбираешь свободу, но тогда будь готов отстаивать ее ценой жизни, либо ты выбираешь собственную жизнь, но тогда отдашь часть свободы тому, кто за тебя умирает. – Это из книги «Сказания лучезарного Гирасса, записанные корабельных дел мастером, в год прохождение седьмого луча сквозь центр галактики, давшего Гирассу новое Солнце».
А Королева стояла на террасе, устремив свой лучезарный взгляд на сияющее солнце Орисгедо. В ее пепельных волосах искрилась алмазами диадема. Она смотрела сквозь новое солнце в бесконечную даль космоса. Звезды переливались как сапфиры, и мерцали. Она прошла сквозь экранирующие слои террасы и вышла в космос, вдохнула его обжигающий легкие ветер и устремилась в непроглядную тьму, к сиянию миллиардов глаз, которые смотрели в лицо своей Королевы…
– Кого ты снова пошлешь нам? – спрашивала она.
Космос безмолвствовал, наполняя пустоты пространства и времени гулом. Она считала, что это шепчут звезды. Но никто и никогда не мог разгадать значения этого звука. Кто мог, лишь погружались в него и мчались, обгоняя время, в бесконечность…
…и в твоей всеохватывающей тождественности совпадают все различия
ВСЕ МЫ ЕСИ СУЩИЕ
не касаясь снега –
сознание замерло над долиной
роса на ресницах зари
роса на твоих ресницах
когда спишь ты
укутавшись в травы
и ящерица притихла
погруженная в твои сны
которые видишь ты
в сомкнутых веках
туман над озерами
вдоль обрывистых берегов
таинством дышит забвение
в тишине
над туманными реками
я летел
и видел как ты бежала
по туманным рекам
вплетая в волосы сны
в подземельях
и в высях памяти
остановится ход планет
и сиянием будут очерчены
наши лица в потоках комет
и ты скажешь – здравствуй –
как твое имя
я отвечу – здравствуй –
мое имя как у Бога
ты спросишь – кто ты
я отвечу – ветер
ты скажешь – я пыль
которую ты веешь
ты скажешь – я ветки
в которых шумишь ты
здравствуй –
твое имя – Вечность
здравствуй –
твое имя – Кто ты
…
- Я о тебе знаю… Я знаю, что ты есть… Я буду помнить о тебе… Я не забуду… Я буду о тебе помнить, где бы ты ни был…
Она закрывает глаза и звук замирает.
- Как тебя зовут?
- Меня зовут так же, как твоего Господа!
По прошествии первой вечности, она открыла глаза и родила мне первого сына, который был назван небесным именем, которое ангелы отнесли к Престолу.
Мне позвонили и спросили на кого похож… -
- На Вечность, на бесконечный и абсолютный Космос, на неземной Покой полный небесной Тишины, на первые лучи Солнца, пробивающиеся сквозь ветки деревьев в Лесу, где до меня никого никогда не было, где дымка, в которую лучи окунаются… На мягкий поцелую теплого Ветра… На прикосновение мягкой бирюзово -прозрачной Воды… Такой, как слезы счастья в глазах моей любимой…
ESC
Времени не существует. Поэтому некоторые события происходят раньше своих причин. По сути – между ними нет отличий, либо они слишком призрачны, чтобы мы могли сказать, что это является чем-то иным по отношению к тому.
Поэтому каждый вправе расставить в тексте те акценты, которые сочтет для себя нужным, – с любой интенсивностью и глубиной. В случае провалов вы можете дополнить не достающие фрагменты… Но, берегитесь…
Слава Богу!
Сарва мангалам!
[На этом данное повествование заканчивается]