Женщины, которых у меня не было

Лазарь
1.
Большая, красивая, белая.  Девяносто килограмм  рафинированной сексуальности.

- Что ты понимаешь! Я толстая! – кричит мне в лицо, и крупные слезы обильно катятся по мягким щечкам цвета пены на клубничном варенье.

- Ты – женственная, - уверенно возражаю я, невольно любуясь.
 
- Нет, я – толстая! Он мне сегодня так сказал. Вот, посмотри!
 
Я равнодушно разглядываю застывшую резиновую маску на обложке глянцевого журнала.

- Ты хочешь быть похожей на эту мумию?

- Это не мумия! Это – Анжелина Джоли! Она ему очень нравится.

- Я не променял бы упаковку подобных джолей на такую женщину, как ты. Передай ему.
 
Целует влажно, но в глазах – застывшее вселенское горе.

Встречаю через 2 года. Не узнаю. Первое, что бросается в глаза:  отсутствие груди и наличие носа. Странно, я отчетливо помню первое и совсем не помню второго. Оказывается, он длинен, заострен и портит лицо.

- 48 килограмм! Ну, как? – спрашивает она торжественно.

- Ахренеть! – честно отвечаю, надеясь, что фраза прозвучит нейтрально. – Он оценил?

- Его уже давно нет, - говорит она нарочито беззаботно. – Зато есть миллион других.
 
- Это…хорошо? – полуспрашиваю я.

- Прекрасно! – отвечает, и куда-то торопливо исчезает, пряча слезы.

Я не смотрю фильмы с Анжелиной Джоли. По-моему, она – порядочная свинья.

 2.

- На этот раз мы с Пашей едем в Литву, - говорит она, чуть приподнимая красивую бровь. -  Купили новый байк, теперь дорогой и безопасный.

Мне нравится эта женщина. Спокойная, умная, преданная. У меня такой нет.

- Лариска, зачем тебе это? – спрашиваю я  грустно. – Паша – сумасшедший. Вы уже трижды разбивались.

- Ты не понимаешь, Витя…- она говорит со мной, словно с маленьким ребенком. – Я не могу отпустить его самого. Если с ним что-то случится, я этого не переживу…

Она исчезает на 3 года. Только короткие смс-ки ко дню рождения. В последний раз она не отвечает.

- И черт с ней! – говорю я, закуривая, не признаваясь себе в том, что мне не все равно.

Телефон скрипит сообщением в 3 часа ночи. На улице – холодный мартовский дождь. Что за свиньи? Кого это там еще?

«Лариса разбилась 8 сентября. Паша»

Я иду на кухню. Меня трясет. Теперь мы с ним в равном положении.  Но почему мне от этого не легче?

3.
Очень мне нравится.  Красивая, веселая, в черном, коротком, облегающем платье.

- Дурачок ты, Витюша.

Наклоняется ко мне, тончайший аромат сирени застилает  сознание. Я, чувствуя бешеное сердцебиение, делаю робкое движение губами навстречу, закрываю глаза и…  чувствую щелчок по носу. Заливистый смех колокольчиком.

- Дурачок ты, Витюша.

Стою, будто голый. Краска стыда и злости разливается по лицу. Ухожу домой. Меня никто не держит. Ненавижу ее. Ненавижу себя.

Через две недели не выдерживаю. Набираю номер телефона, неистово репетирую про себя слова любви. Сейчас… вот сейчас я все скажу.

 Трубку берет мой лучший друг Саша. Он вместе со мной был на той злополучной вечеринке.

- Витек? – спрашивает он удивленно. – А как ты меня нашел?

Растерянно мычу в телефон, проклиная все на свете.

- Витек, ты опоздал,  - наконец, говорит Саша, сообразив. Это моя баба, понял?

Я покорно кладу трубку. Еще 2 года она мне снится по ночам.
 
 Дразнит меня, под столом поглаживая ножкой. Взгляд абсолютно равнодушный. Игра. Веселая. Будоражащая кровь. Опасная игра.

Выхожу из-за праздничного стола, и пошатываясь, выхожу на балкон, на отрезвляющий морозный воздух. Закуриваю.

Влетает следом в белоснежном полушубке. Красивая, ароматная, доступная. Берет тонкую сигаретку из пачки,  красный ротик призывно округлен:

- Молодой человек, позвольте даме огоньку!

Дурачится. Видимо, ей нравится игра.

Я вынимаю зажигалку, подношу к ее лицу, и когда милое личико в сиреневом аромате приближается к суматошному огоньку, щелкаю пальцем по очаровательному носику.

Обиженно отшатывается. В глазах – растерянность.

На балкон выходит Саша. Морда красная, в прожилках, взгляд бегающий.  За 15 лет он себя ухайдокал огненной водой.

  - Пшла отсюда, - цыкает сквозь зубы, и когда она испуганно исчезает, говорит, положив  тяжелую руку мне на плечо:

- Это моя баба, понял?

Я аккуратно снимаю его руку, открываю защелку балкона, и доверительно сообщаю:

- Твоя, Саша. Мне она на хрен не нужна.

Через 2 дня звонит мне на мобильный. Предлагает встретиться. Я советую ей уделить время детям и больше мне не звонить.

15 лет назад я бы полжизни отдал за этот звонок. Сегодня я забываю о нем к вечеру. Он такой же незначительный для меня, словно слабый щелчок по носу.

 4.
Серенькая, маленькая, испуганная мышка. Большой город давит на нее, словно бетонная плита. Она забивается в грязный общаговский уголок с книжкой, и зубрит химию элементов, напялив для верности на себя  меховую шапочку.

- Мыша, у тебя есть чевой-то пожрать?

Смотрит на меня влюбленными глазами и ни черта не слышит из-за своей дурацкой шапочки.

- Жрааааать есть у тебя чото? – кричу я, пытаясь заглушить многоголосый девичий гомон.

- Вот дура! – подмигивает мне Анка, пока Мыша, запутавшись в завязках, неловко пытается снять меховой шлем.   – Что ты в ней нашел? Полюби лучше меня! – ржет, как лошадь. И выглядит так же.

- Сало я в ней нашел! – подыгрываю я лошади. – Вкуснючее домашнее сало! Все остальное – много хуже. 

  Видимо, последние слова Мыша слышит, потому что глаза ее невольно наполняются слезами.

- Я можу картопельки тобі з тушонкою домашньою пожарити. Мати тільки передала. На поїзді.

- «На поїзді»?!! – гогочу я, словно раненный павиан. «Поездом»! Мыша, ну какое же ты село неасфальтированное, сдохнуть можно.

Молчит затравленно, идет чистить картошку. Я, пока суть да дело, флиртую с Анкой на ее же кровати.

Математичка выгоняет ее на втором курсе. Мыша не борется. Не жалуется.  Она плачет. Беззвучно, в подушку, нацепив на голову идиотскую шапочку, чтобы не слышать громкие замечания своих соседок.

- Да и хрен с ним, - успокаиваю я ее. – Тебе ж не в армию идти.

Поднимает на меня маленькое заплаканное личико с широко открытыми светло-серыми глазами:

- Але ж я тебе більше ніколи не побачу.

Разговор мне неприятен, и я ухожу от него очередной дурацкой шуткой. На вокзал провожать ее не иду. У меня интимное свидание с Анкой.

*********************************************************

Одним отвратительным осенним днем, заросший, дикий, словно медведь-шатун, еду в грязной электричке  до села Курюжанки, где, как мне сказали, батюшка хорошо кодирует. В моей руке бутылка водки, которую я хлебаю из горла, занюхивая рукавом, крепко жмурясь. Я пью второй месяц беспробудно, и меня шатает, как старый паровоз на рассошихся стыках. Я не помню, когда ушла моя жена, я не помню, где мой ребенок. Я не помню, кто я сам. Но у меня есть цель и двигаюсь к ней, подбадривая себя адским пойлом.

Дом батюшки красивый, добротный, с иконками над чердачными оконцами. Я задыхаюсь. Я останавливаюсь передохнуть и в последний раз подношу бутылку ко рту. Внезапно мир перед моими глазами начинает кружиться, переливаясь и подмигивая, я чувствую непреодолимую тяжесть в затылке и падаю.

На меня смотрит Мыша. Она ложит мне на лоб холодную руку и дает пить какую-то отвратительную траву. Я лежу в большой светлой комнате на старинной кровати с пружинами в обрамлении подушек.

- Мыша, - произношу я с большим трудом, едва двигая губами. Откуда ты?

- До чого ти себе довів, це ж треба… - говорит она грустно и голос ее похож на тихий шелест ветра в ветвях.
 
- Где я? – спрашиваю, и уже словно из небытия, слышу:

- В моєму будинку.

Проваливаюсь.


Отец Александр строг и недоволен:

- Снова начнешь отраву эту пить – ко мне можешь больше не приезжать. Здесь тебе не санаторий. Вон, ее благодари за все, - показывает рукой на Мышу.
 
Крестит меня на дорогу и уходит вглубь двора.

- Спасибо, матушка Елена, - говорю я и целую ей руку.

- Нема за що, - отвечает матушка и крестит. – З Богом!

- А ведь я тебя больше никогда не увижу, - говорю я ей на прощанье и в глазах моих слезы…