Агния жила в Париже уже год. Она поселилась на Rue de Saint-Louis в маленькой мансарде, выходившей окнами в полутемный двор, где обитал огромный древний платан. Она писала диссертацию, посвященную образам руин во французской литературе эпохи Ренессанса, и течение ее повседневной жизни вписывалось в треугольник: Сорбонна – Национальный архив – Национальная библиотека. Во второй половине дня по средам и пятницам она ходила в Лувр, а по четвергам – в музей д’Орсэ. Она знала там каждую картину и замечала малейшие изменения в экспозиции. Мадонны и святые были ее добрыми знакомыми, а сияющее на картинах импрессионистов солнце и впитавшая в себя небесную лазурь вода, колеблемая холодным весенним ветром, заменяли ей природу, по которой, единственной, она тосковала здесь, особенно в жаркие августовские дни, когда крыша раскалялась настолько, что мансарда превращалась в настоящую печь и оставалось одно – идти во двор и болтать с платаном, благо он умел слушать, не перебивая…
И это был ее мир. Существовал ли другой? Да, в прошлом, но та, прежняя жизнь казалась сном почти без сновидений, сквозь тьму которого подчас пробивались образы, обрывки фраз и фрагменты событий. И вот она здесь, и это было реальностью, но эта реальность принадлежала не ей. Однако кому? Той, погибшей во цвете лет, ее нерожденной дочери, детям умерших детей? Это смутное ощущение подкреплялось снами, не имевшими никакого отношения к впечатлениям и заботам Агнии. Это были фрагменты ее (или чужих) непрожитых жизней, где были радости и страдания, и Агния плакала и смеялась, шептала слова любви и грубо, громко бранилась, покорялась и боролась. А эта жизнь, вне снов, была не ее, и она не могла, не хотела ее распечатывать.
Однажды жаркой летней ночью Агния стояла у открытого окна и смотрела на звезды. Одна из них, с едва заметным шлейфом, медленно двигалась по черному небу. Агния, не отрываясь, следила за ее полетом. Через несколько минут она заметила, что звезда, краснея, заметно увеличивается в размерах. Было так душно, что, казалось, черный, густой, смолянистый воздух можно резать ножом. А звезда все росла и росла, и свет ее поглотил сияние других звезд, и все небо озарилось желтым светом. А потом звезда превратилась в черный шар, окруженный багровым заревом, струящимся за ней, словно шлейф. Неподвижные доселе листья платана затрепетали, и с неба стало отчетливо слышны шипение и свист.
Так вот она, смерть. Агния закрыла глаза, чтобы вызвать в памяти самые дорогие лица и воспоминания, но сразу вновь открыла их: поздно прощаться. Она уже никого и ничего не помнила. Что-то черное и огромное стремительно приближалось к земле, и вдруг на островерхой крыше соседнего дома на фоне мертвенно-желтого неба Агния увидела темный женский силуэт с поднятыми над головой руками. И тут движение черного шара прекратилось. Он замер, почти касаясь ее пальцев, и это продолжалось несколько секунд. Неподвижна была хрупкая женская фигура, и неподвижно висела над ней принесенная из космоса смерть.. И эта неподвижная борьба продолжалась, кажется, бесконечно долго. И вдруг шар дрогнул. Вначале он как будто продолжал движение вниз, и тонкие длинные пальцы стали прогибаться под его тяжестью, но потом он резко отпрянул и стал стремительно удаляться. Небо снова потемнело, и черный силуэт поглотила вернувшаяся ночь.
Утро выдалось ненастное и дождливое. Который теперь час? Агния села в постели. И вдруг острая нестерпимая боль пронзила ее пальцы и разлилась по всему телу. Агния закрыла глаза и снова легла. Только не двигаться и не смотреть на руки. Боль ослабела. За стеной соседка опять включила телевизор на полную мощность. О, Господи, неужели эта мадам Жак не может купить себе нормальный слуховой аппарат? Столь любимая некогда Агнией французская речь била по голове, словно молот. «Астероид… Над Парижем… Упал в Атлантический океан…» О, Господи, когда же она наконец выключит телевизор?