Наверное, все подумают, что я сдвинута на тебе. И будут правы.
Спешу донести посылку домой. Лишь бы не рвать её зубами прямо в парке.
Куплю лимон, заварю чай, буду лечить простуду и думать о тебе, глядя на подарки.
Открывать страшно-сладко!
Я-то знаю, как вкладывают душу в обычные картонные коробки.
Работники днепропетровского отделения – великие упаковщики.
У меня терпение на исходе! Я, как Эдвард Руки-ножницы.
Сейча-а-а-а-а-с… доберусь до хлопьев души, залью их слезами.
Прекрасный завтрак для мизантропа. А то, знаешь ли,
в последнее время не помогает ничего, даже отшельничество.
Проникает сквозь щели всё «слишком человеческое».
Ты писала чернилами мой стих? Вот он – вариант «Летаргии»,
который я изменила, а ты выучила наизусть.
Я не знаю мужчин, которые мои стихи спасти смогли бы.
И ночами вязать носки, когда я болею. А ты связала.
Теми руками, что собирали крапиву на кладбище.
Только такие жертвы спасают нас от проклятий.
Кстати, носки мне в пору.
И я, как ты просила в письме,
их надевая, не растянула узоры.
Мне кажется, ты одна на всем свете знаешь, как лечить мое сердце.
И я безмерно рада, что в чашку с Фёдором Достоевским
буду наливать чай каждые полчаса. Ведь ты сама
её подписывала и обжигала в духовке.
Мне хочется, чтобы твой университет объявил выходной,
и ты вернулась домой,
бросила сумку в угол,
а то я плачу одна, сидя на корточках.
"Бесов" Достоевского я тоже хотела купить.
Но ты это сделала первой.
Я бы вышла за тебя замуж, если бы ты не была женщиной.
Наверное, все подумают, что я сдвинута на тебе. И будут правы.
Не у каждого есть своя Элиза, умеющая вязать из крапивы рубашки –
не смирительные, а чтобы в пору пришлись.
Поэтому лучше писать о тебе стихи,
чем наблюдать, как ад скачет навстречу всадникам.
Если совсем станет тошно, я удавлюсь красной ниткой,
которой ты перевязала посылку…
Не плачь… Мы станцуем ещё на балу. И мессир
спасёт
наши
уцелевшие
рукописи…