Был северный океан: никто не знает, когда это было, и в океане, ровно посередине, стоял одинокий остров. Его окружали лишь прибрежные изломанные фьорды, похожие на протянутые пальцы, ищущие рукопожатия.
На острове том не кричали птицы, не выли ночами волки, тоскующие по отражению своей сгибшей волчицы в пустом и круглом лунном зеркале. Камни, заросшие седыми мхами и голубыми лишайниками, хранили обет вечного молчания.
Там, на далеком острове, не было ни дня, ни ночи, ни солнца, ни дождя, только небо, бледное, как мрамор, продрогшее от вольных соленых ветров, пронизывающих его насквозь невидимыми стрелами. Не видно ясных звезд, лишь полная луна ровно один раз в год – 20 апреля, катится по небу медленно, отрубленной светловолосой головой, пока не упадет в холодное, прозрачное и пенное море.
Иногда море за тысячи верст приносило на пустой берег обломки корабельных мачт, серебряные кубки, украшенные тонкой резьбой, изображавшей сцены из славных сражений. Некому на острове было помянуть усопших на дне морском чужестранных воинов, они погрузились в древнюю Атлантиду, откуда родом были их деды и прадеды, чтобы на последнем своем, прощальном, пиру, запить красным вином горечь поражений, сладость побед и успокоить душу навсегда.
Однажды к острову – у острова сего не было ни имени, ни обозначения на картах - бесшумно причалили два заморских парусных судна, пришедшие будто бы из ниоткуда, увенчанные черными и белыми парусами. Поговаривают, что паруса одного из кораблей были сшиты из отрезов ночного звездного неба, ледяного, как бездна, но украшенного полярным сиянием, словно ожерельем из самоцветов, манящим, переливающимся всеми цветами радуги…
Паруса же второго корабля были сотканы из рассветной молочной дымки облаков, подсвеченных золотым солнцем, встающих над горами и приносящих весну из-за дальнего горизонта. Не было на свете прекраснее тех легких и быстрых кораблей, которые бороздили морскую гладь почти бесшумно, словно призраки убитых воинов, так и не нашедших успокоения на дне моря.
Корабли звались Сирин и Алконост; Никто и никогда их не видел, а те, кто видел, умирали от цинги, ранений или сходили с ума.
Носы обоих кораблей украшали неземной красоты сирены, вырезанные умелым мастером из неизвестных в тех краях древесных пород и намертво прикованные кандалами к кораблям. Их сильные тела с соколиными крыльями вместо рук были лишены всякого движения, но живые, гипнотизирующие, человеческие глаза слишком легко спутать со звездами, указывающими путь. Если хорошо прислушаться, можно было бы услышать их тихое пение под аккомпанемент волн, стучащих по корме, заросшей морской травой.
Сирены были похожи друг на друга, как родные сестры, звали их Сирин и Алконост; хоть песнь первой и была о радости жить в мире людском, сколько было в радости этой – безбрежной, как сам северный океан, грусти ! – ведь никакие сокровища земных князей и знатных полководцев, недолгие объятия земных женщин, в которых нет волшебства и страсти, не смогли бы дать усталой душе покой, время неизбежно превращало все в тлен, море хоронило все под толщей воды. Ее глаза были мутно зелеными, как океанская вода, что несет с собой песок, в них отражалось какое-то отчаянное, полубезумное, веселье, они горели, как факелы, но обветренные от штормовых ветров и потрескавшиеся губы изгибались в печальной усмешке.
Вторая сирена пела о смерти, и ее нежный, но охрипший от бесконечных бесцельных странствий по морю, голос, запертый в теле идола, сулил райское блаженство - забвение, которого не знают живые, а мертвые обречены на молчание… Это пение было подобно яду, который разливался по всему широкому океану беспросветной, едва уловимой, но так больно ноющей в сердцах моряков тоской, будто иголка, которую нельзя вытащить. Ее темные, выкрашенные смолой и дегтем, локоны, будто настоящие, блестели от брызг, обвивались тонкими змеями вокруг ее шеи, опоясанной тяжелыми серебряными украшениями, сплетенными из разномастных колец кольчуг, на которых мелким шрифтом были выгравированы имена утонувших в море храбрых воинов и черных перламутровых обломков стрел, с кровавыми карбункулами или гербами. Алконост – так ее звали - смотрела вдаль отрешенным стеклянным взглядом, преисполненным торжественности и величия, а губы ее застыли в умиротворенной улыбке.
Паруса шелестели на ветру, раздувались, напоминая дубовую рощу перед грозой.
Смертные не умели строить таких кораблей.
Говорят, что их построили около трехсот лет назад. У них не было ни команды, ни рулевого, их паруса всегда были подняты. Быстрые суда Сирин и Алконост носили беспокойные воды, гонимые северными ветрами, изо дня в день, из года в год. И лишь раз в год корабли спешили к одинокому острову, тому, что стоит посреди океана – на краю света.
Много лет назад – уже никто не ведет им счет – жила в рыбацкой деревне на скалистом берегу одна девушка. Никто не знал, кем были ее родители, их никто никогда не видел, и в народе говорили, что ее отец – сам морской дьявол, а мать – чужестранная королева, утонувшая в море. Кожа ее была бледной как снег, но волосы были черны, словно темная бездна. Глаза ее своим цветом напоминали море и казалось, никогда не знали человеческой радости. Неподалеку от деревни стоял мрачный и старый замок светлого князя, правившего в той маленькой и холодной стране. Никого из людей не любила девушка, но полюбила князя – нежданно, негаданно, внезапно и крепко – когда увидела беспросветную печаль на его усталом лице. И не было большего для нее счастья, чтобы раствориться в этой печали, неразгаданной, вечной, что преследовала их обоих. Князь был из знатного, но обедневшего, рода, в ходе долгой, вероломной войны его отец лишился большей части своих владений. От огромной и процветающей земли остался лишь этот кусок сурового океанского берега, к которому редко приходили торговые корабли. Большую часть времени князь проводил в изнурительных войнах, и когда возвращался – израненный - он бродил по берегу верхом на черном коне и любовался морем – единственным, что он любил на этом свете, и только море могло заглушить своим шумом его печаль.
В той дальней стране росли лишь полынь и вереск, поля были давно заброшены, и единственной пищей людей была океанская рыба. Люди в этих краях не верили в христианского бога, не искали богатств и не боялись смерти. Они сжигали своих мертвых на лодках, носили серебряные кольца и считали, что по ночам душа умершего превращается в сокола с пепельно-серым оперением, который возносится высоко над вересковыми пустошами, горными вершинами и старым, как мир, усталым, океаном.
Однажды князь не вернулся из военного похода.
Его голову отрубили, и ее унесло море, а бездыханное тело его прибило к безымянному пустынному берегу. Шелковый плащ, украшенный драгоценной брошью, был изодран в клочья, обнажая его тело, покрытое смертельными ранами, похожими на багряные цветы .
В этот день над островом взошла полная луна.
Проснулась в ночи девушка из рыбацкой деревни от того, что серебряный сокол приземлился на ее плечо. Поняла она, что не разделить ей с любимым ни жизнь, ни печаль, разве что только вечное забвение. Пошла она на скалу, к княжескому замку, с грохотом ударила штормовая волна о берег. Впервые позвала она своего отца – заросшего седой бородой, шатающегося от морской болезни, одноглазого старика, в пустую глазницу которого был вставлен хрустальный кристалл. Вышел отец к ней из моря, всемогущий и величественный, с развивающимися на ветру волосами. Верни мне светлого князя, отец, взмолилась девушка. Любое желание дочери мог исполнить отец, но обмануть саму смерть он был не в силах. Предложил тогда морской дьявол ей все золото, все серебро и драгоценности подводные, затопленные корабли и прекрасных мужчин-воинов, что были в его власти. Но не нужны были девушке ни богатства, ни страстные ласки, а лишь печаль в глазах светлого князя – и вечное забвение вместе с ним. Разгневался тогда отец и наслал на дочь страшные чары. Принесли ему со дна голову мертвого князя на серебряном подносе, с узором из водяных лилий, и закинул морской дьявол ее высоко в небо, спрятал ее от дочери в парчовую ткань из белесых облаков. Стала княжеская голова полной луной. Забрал морской дьявол свою непокорную дочь в океанскую бездну и нестерпимая боль разлуки с князем разрубила ее душу надвое. Построил отец два корабля, украсив их статуями мертвой дочери, что один в один повторяли ее красоту, и дал им имена - Сирин и Алконост, а душу ее, разрубленную надвое, он превратил в их голоса и глаза. На триста долгих лет прикована ее душа цепями к носу кораблей, обречена на странствия в поисках мертвого князя. Триста лет Сирин и Алконост поют песни от тоски, сводящие моряков с ума и тянущие корабли на дно.
Лишь однажды в году чары уходят, над океаном восходит полная луна и указывает дорогу кораблям.
Ровно посередине океана – на краю света – стоит безжизненный остров. Там не бывает ни дня, ни ночи, ни зверя, ни птицы. Там не видно ясных звезд, лишь полная луна над пустым островом только один раз в год – всегда 20 апреля, катится по небу медленно, отрубленной мечом коварного предателя светловолосой княжеской головой, и тогда роняет слезы убитый на море светлый князь и ищет покой. Мчатся за ним корабли со скоростью света – Сирин и Алконост – с разных концов океана, сквозь бурю и фьорды, чтобы разделить тоску.