Ефим приоткрыл один глаз и поискал на комоде часы. Будильник был слабо освещен луной; Ефим угадал - два часа с мелочью… До утра еще целая пропасть времени. Чтоб чем -то заняться, он сел на кровати и пальцами открыл второй глаз. Покрутил головой и тупо уставился на висящую прямо перед ним картину, на которой был изображен какой-то раввин с длинной бородой и печальными глазами. С минуту Ефим и ребе смотрели друг на друга. Ефим кивнул портрету, чмокнул губой: "Такие вот дела, батенька!" - шепотом сказал он, придав фразе ленинскую интонацию. Пошарил ногами, но тапочек не нашел. Встал и пошел босиком в туалет. В некотором раздумье притормозил около туалета, а потом, в результате несложного мыслительного процесса, проследовал мимо и вышел во двор дома.
Южная ночь, накрывшая черным шатром человеческие дома, обдала Ефима свежестью. Гроздья звезд висели в бездне неба над головой, между ними покачивалась на восходящих струях невидимого воздуха ущербная луна. Тишину и неожиданную умиротворенность подчеркивали своим стрекотом цикады. В ожидании еще одного дня своей жизни на душе у Ефима было хоть и спокойно, но тревожно. Взыскательный читатель спросит, как может такое быть… Может, еще как может! Будущее тревожит, и человек не в силах заглянуть в него. Ему не дано знать, с какой стороны грянет гром или раздадутся волшебные звуки небесного оркестра и подуют радостные ветры. Вот сейчас он вроде бы спокоен и умиротворен тишиной, а внутри копошится что-то…
Кому не расскажи - не поверят, да и сам Ефим не очень верил, что это происходит с ним. Вчерашний житель московской пятиэтажки, жил теперь на вилле с двумя спальнями и тремя туалетами, а в салоне можно было играть в футбол. Все, как в сказке. Рядом заботливая жена Мириям, она, правда, не говорит по-русски, но зато Ефим не все понимает на иврите. Однако, ближе к вечеру языковое различие начинало сглаживаться, а к ночи теряло свою актуальность. Живи и наслаждайся жизнью, если, конечно, не вдаваться в особенности течения жизненной реки отдельно взятого Ефима. Но, если внимательно присмотреться, то мы для себя откроем скрытые движения его души, и горечь на дне…
"Жизнь - это трагедия неисполненных желаний", - думал Ефим и мочился на розы, растущие вдоль дорожки перед домом. Этим вопиющим антиэстетическим актом он как бы мстил судьбе за эту виллу, за жену, ни бельмеса не понимающую по -русски, за то, что надо было доказывать в рабануте перед свадьбой, что Ефим Моисеевич Файнштейн, а именно так звали Ефима, является евреем. Необходимо было, чтобы два свидетеля подтвердили это…
Ефим сначала думал, что это простая формальность, поэтому позвал двух парней младше себя лет на десять - свидетелей того, что он ел мацу в Песах, а не куличи, когда был маленький. Но судья засомневался в истинности показаний свидетелей. Он сказал, что надо привести еще доказательства. Ефим понял, что этот суд не простая формальность, разозлился и стал кричать, что всю жизнь страдал от антисемитов, что его с отличным дипломом не взяли в аспирантуру, он имени и фамилии не менял, а тут... жлобы сомневаются. Переводчик тактично перевел не все. Судья долго смотрел на то, как Фима разорялся, а потом уверенно сказал: "Все понятно, он еврей!"…
"Вот пошлешь ее, жену эту, ведь не поймет, а это так важно…" - сокрушенно думал Ефим, разглядывая черное небо с равнодушными звездами. После того, как он уехал из кибуца, где работал помощником араба, работы не предвиделось. А жизнь в золотой клетке, куда он попал ради своей десятилетней дочки, которую надо было учить, кормить и одевать, становилась невыносимой. Дочку он выменял у бывшей жены, отдав ей квартиру, машину, дачу и библиотеку. Когда подлетали к Израилю, Маша начала плакать. Она тыкала пальцем в карту и вопила, что самолет не сможет сесть, так как Израиль очень маленький и самолет заедет или в море, или в Иорданию.
В Москве Ефим работал инженером -наладчиком автоматики паровых котлов. Оказалось, что в Израиле паровых котлов нет и, в ближайшее время, не предвидится. Он был неплохим инженером, но еще лучше ему удавалось заделывать халтуры и доставать фондированное оборудование. На этих халтурах работали его начальники и, надо сказать, побаивались волынить. Невзирая на лица, он тут же наказывал рублем. Деньги для него были второстепенным делом; им руководил спортивный азарт по противостоянию запретам, которые окружали жизнь советского человека… Но и это надоело, личная жизнь разваливалась, страна стояла на краю. И он решил начать всё сначала…
В Израиле без работы жизнь ему казалась конченной, голова пухла от мрачных мыслей и без болезни поднималась температура.
Постояв на дворе пару минут, Ефим, неожиданно для себя, воздел, не банально поднял, а воздел руки к небу и зло так, произнес:
- Че ты меня, Господи, мучаешь? Не надоело тебе, а? Так прибери же , как мусор , не канителься…
Таким образом, довольно нагло и грубо, минут пять он разговаривал с Б-гом… На всякий случай, материться вслух Ефим не стал, обошелся обидными словами. Однако, во время его эмоционального монолога, в голове эхом проскочила фраза, с обидой сказанная непонятно кем: "Ты чего, друг, несешь? Сам ведь просил, я только помочь хотел…" Ефим и внимания не обратил на этот невнятный шепот. Высказав все, что было на душе, он повернулся и ушел в темноту дома.
На следующий день всей большой семьей - у его жены было несколько братьев, в большом транзите поехали в Мирон, на могилу праведника рабби Шимона бар Йохайа, автора святой книги "Зоар"(Сияние). Был канун еврейского Нового года, и во многих общинах было принято справлять праздник в молитвах у гробницы рабби Шимона, автора Каббалы. Машина была полна женщин с детьми, за рулем сидел брат жены - Цахи. Ефим было предложил вести машину, но Цахи сказал, что днем не доверяет машину никому, а вот на исходе праздника, в темноте, Ефим может показать свое умение. "Ну не козел!" – сказал вслух Ефим, улыбаясь добродушно, так знал, что Цахи ни бельмеса не понимает по- русски . Цахи был Коэн… Традиция заставляет этих ребят реагировать на обиду самым свирепым образом, даже самых добродушных и смирных.
- Ма омарта? (Что сказал?) – на всякий случай, насупившись, спросил Цахи.
- Омарти, ше ата бахур тов. (Сказал, что ты настоящий пацан) – обрадовался Ефим тому, что его не понимают. С Цахи он это проделывал не первый раз. Как- то приехали к нему на шаббат. Цахи провел Ефима в туалетную комнату и показал ему недавно установленную ванну.
- Ата йодеа ма зе?(Ты знаешь, что это?) – спросил он.
- Бехаим ло роити! (В жизни не видал!) – воскликнул Ефим, как можно более натурально.
- Зе амбатья! Кан метрохацим! (Это ванна! Тут моются!) – объяснил покровительственно Цахи.
Цахи был не виноват, его семья приехала из Джербы (Тунис). Для него горячая вода и, тем более, ванна, были наиболее впечатляющими достижениями научно – технического прогресса.
"Русским приметивским" – говорили в мошаве, где жил Цахи. У Ефима была, по израильским меркам, вторая академическая степень (МА – магистр академаи), что никак не влияло на мнение Цахи о русских. И все это потому, что Фима не знал иврит и не умел молиться в синагоге.
В караванном поселке, который построили рядом с мошавом, где жил Ефим, один караван выделили под синагогу. Тем "русским", которые ходили на утреннюю субботнюю молитву, раввин Ихескель платил 50 шекелей в месяц. Приходило немного. Для евреев из России были странными строгие правила иудейской религии. В субботу нельзя было не только работать, но и смотреть телевизор, зажигать огонь и включать свет.
Однажды Ефим наблюдал такую картину – после молитвы из каравана выходит мужик, достает сигарету и закуривает (запрещено). Рядом с синагогой стоит жилой караван, а в палисаднике копается в земле человек (тоже запрещено). Мужик с сигаретой иронически смотрит на огородника и со знанием дела говорит:
- Ну, ты, Семен, даешь! В субботу же нельзя работать, м..ила… - и с досадой швыряет окурок на землю.
Видя такую картину, раввин Ихескель закрыл глаза и тихо начал шептать молитвы.
Евреи из России знали – "Семь сорок"," Хава Нагилу", "Тумбалалайку", "Варенички", пару слов на идиш, вроде- "азохен вей и бекицер". У большинства знание национальных еврейских традиций этим фольклором и ограничивалось…
В соседнем мошаве была миква ( небольшой ритуальный бассейн), и Ефим любил туда ходить. Перед субботой Мириям договаривалась о ключе, и он часа два мог сидеть в этом бассейне ,читая Фейхтвангера.
Такая вот яркая картина!
Но вернемся к поездке в Мирон. Без проблем пересекли весь Израиль по прибрежному шоссе до Зихрон Якова и повернули на Йокнеам. Ефим сидел справа от водителя и с интересом обозревал, знакомый по жизни в кибуце, пейзаж.
Цахи все время ехал по левой полосе одностороннего шоссе, зная, что это нарушение правил... И тут Ефим совершил ошибку, указав ему на это. Цахи только криво ухмыльнулся в ответ, но через какое-то время стал забирать вправо, не глядя в правое, боковое зеркало заднего вида. В самый последний момент Цахи увидел нос красного "Субару". Чтобы избежать столкновения, он, в панике, резко повернул руль влево, и… началось. Машина потеряла управление и, как он не крутил руль, ее несло на бетонный разделитель. Если бы не этот забор, то машину выкинуло на встречную полосу, со всеми вытекающими последствиями. Ефим, часто размышлявший, как он умрет, теперь это ясно представлял, пока транзит несло на бетонный забор… Он с интересом наблюдал, как это будет. "Еще пара секунд и наступит полный кердык! Вот она, смертушка моя!" – пронеслось в голове.
После удара о бетон машина взмыла в воздух и, пролетев метров двадцать пять, плюхнулась на сторону, где сидел Ефим. Проехав на боку еще метров сто, она, наконец, остановилась. Ефим глянул назад и в свалке салона увидел Машкино испуганное лицо. Жива, значит…
Рядом с ним Цахи, в прострации, махал руками и ногами. Ефим отстегнул его привязной ремень, и тот свалился вниз, задев Ефима, на правую боковую дверь. По его обезумевшему лицу видно было, что говорить с ним сейчас бесполезно. Отстегнув себя, Ефим утихомирил Цахи, дав ему тумака в бок, и, обматерив по-русски. Цахи все понял. Затем Ефим стал медленно подниматься вверх. С огромным трудом ему удалось открыть, перекошенную от удара, дверь. Сам бы он и не открыл, но, слава Б-гу, сверху уже были люди и помогали ему. Саднило правый бок, но он попытался протянуть руку Цахи. Ефима, чуть ли не силой, заставили спуститься на землю. С помощью лома вскрыли заднюю дверь и стали спасать людей из салона. Многие были с переломами и ушибами, не говоря о том, что все были в шоке. Слава Б-гу, машина не загорелась. Ефим, проверив, что с Машкой все в порядке, держась за правый бок, лег на землю.
Амбулансы развезли пострадавших по больницам. Мириам угодила в хайфскую " Рамбам", а Ефим и Машка попали в больницу Хадеры. У Ефима был сильный ушиб и сломаны два ребра; ему наложили фиксирующую повязку, но госпитализировать не стали. Маша отделалась испугом, у нее не было ни одной царапины. Оценив потери, Ефим остался доволен. До Нового года оставалось пару часов. Автобусы уже не ходили, колес не было, денег тоже. На счастье, в больницу с женой и ребенком приехал марокканский еврей Шимон, житель Хадеры. Узнав, что произошло, он предложил всем поехать к нему праздновать Новый год. Для приличия, маленько поломались: мол, неудобно как -то, мы, мол, незнакомы, то да се… Короче, поехали к Шимону. Мужик попался непростой. У него, как оказалось, кроме той, что была с ним, была еще одна официальная жена. У каждой было по несколько детей от него. Жили они в двух, недалеко стоящих друг от друга, домах. А он, по очереди, ночевал - то у одной, то у другой. Что удивительно, жены между собой не цапались, а даже создавалась видимость хороших отношений. Каждая старалась угодить Шимону. Такое положение, а это было видно невооруженным глазом, ему очень нравилось.
В синагогу Ефим не пошел, но за праздничный стол его усадили, дали широкое удобное кресло. Машка примостилась рядом. После благословения на вино, Шимон хитро подмигнул Ефиму и вытащил, почему- то из одежного шкафа, бутылку столичной водки.
- Тиште!?(Выпьешь!?) - спросил радостно.
- Наливай, - сказал Ефим по-русски и подставил чайный стакан.
Шимон налил чуть-чуть и вопросительно глянул на нового приятеля. Ефим скривил лицо, Шимон его понял и стал лить дальше.
- Таацор оти, кашер иие маспик (Останови меня, когда будет достаточно)…
Ефим его не остановил, пока стакан не наполнился до края. Шимон оглядел всех, приглашая гостей быть участниками бесплатного зрелища. Ефим выступал в данном случае, как представитель русской алии (репатриации), о которой в сознании коренных израильтян закрепилось мнение, что все русские мужики - алкоголики, а все женщины - проститутки. Ефим знал об этом, но главным для него, в данном случае, было - снять напряжение, а не переубеждать аборигенов. И плевать, что будут думать. Он картинно взял в левую руку соленый огурец и выпил залпом весь стакан. Через минуту стало легче. Гости обомлели…
- Ма зе гевер!(Какой мужчина!) - восхитился Шимон и попытался налить еще порцию, но Ефим не позволил.
- Маспик, якорти!(Хватит, дорогой!) Концерт окончен…
"Молодец Менделеев! Ведь из наших. Страшно подумать, что было бы, если бы он не придумал этот дивный напиток!" Ефим от этой мысли содрогнулся…
Алкоголь сглаживал углы и давал надежду, что "аколь иие беседер"(все будет в порядке)…
Ефим сидел и тихо "уплывал в Ригу". Родственники Шимона , видя, что Ефим отключился, бережно подняли его на ноги и оттащили на кровать. Ноги его, в красных носках, волочились по полу, как засохшие цветы.
В три часа ночи Ефим открыл глаза и уставился в потолок. Как обычно, после пьянки, его охватило чувство вины, в боку саднило, голова плохо соображала. Ефим вспомнил, как его зовут, затем, с трудом вспомнил, где он находится и почему. Сел на кровати. Пошарил ногами, но тапочек не нашел. Встал и пошел босиком в туалет. Притормозил около туалета, в некотором раздумье, а потом, в результате несложного мыслительного процесса, пошел дальше и оказался во дворе дома. Южная ночь, накрывшая черным шатром человеческие дома, обдала Ефима свежестью. Гроздья звезд висели в бездне неба над головой, ущербная луна покачивалась на восходящих струях невидимого воздуха. Тишину и неожиданную умиротворенность подчеркивали своим стрекотом цикады. Ефим поднял не совсем еще трезвую голову и, воздев руки к небу, зашептал:
- Прости, Господи! Неудачно пошутил!... Про дочку, дурак, не подумал…
И, молнией, мелькнуло в голове: "Думай, Фима, что просить! Так, попугали тебя, шутника неразумного, с высшим образованием. Время твое еще не вышло… Все! Живи, Фима дальше!"…