Когда это было…. Есть люди, которые говорят, что столько не все и живут, сколько времени прошло с тех пор. Но ведь было…
Весь коллектив больницы собрался в актовом зале обсудить животрепещущие проблемы борьбы за здоровье пациентов. В левом углу кучкой сбились урологи во главе с вечно насупленным Семёном Кирилычем, перед ними расположились сестрички неврологического отделения, светясь легкомысленной улыбкой молодости и лишь изредка гася её под строгим взглядом своего шефа Елизаветы Петровны. В центре восседали кардиологи, среди них выделялся интеллигентской бородкой светило отдела, а может и всей больницы, Игнат Савельевич, справа, под стенкой, сосредоточились сперва окулисты, за ними пульмонологи и прочие, прочие, прочие. В задних рядах тихонько сидела бухгалтерия, хозяйственники и ещё разная малозначимая публика. Собралось человек сто, словом весь персонал за исключением дежурных.
Вела собрание вечный секретарь Людочка Афанасьева, молодая женщина лет тридцати (в те времена как то робко применяли слово «девушка» к особам женского пола старше комсомольского возраста). А удостоилась она этой чести по причине большого опыта, накопленного в бытность работы сперва секретарём- машинисткой, затем инструктором и даже зав. сектором учёта в сельском райкоме комсомола глубинного сибирского городка со странным названием Тара.
Нужно сказать, что Людочка была не простушка, хотя и называла себя «серая мышка». Гордость через край увела её из родительского дома после девятого класса и влила в резерв Партии – передовой отряд молодёжи. В нём она и оттачивала характер, разъезжая по сёлам и пламенными речами вовлекая школьников в комсомол. Кто знает, может в это время в ней и проснулась неуёмная страсть пошутить, а может она от рождения была такой – попробуй теперь разберись… Только шутила она постоянно, а иногда могла и такие коленца выдать, что народ диву давался.
Но перейдём к собранию.
На сцену твёрдым шагом, с непроницаемым выражением лица и убеждённостью в глазах, что счастье в этом доме будет построено и она сил не пожалеет для этого, вошла главврач Аполинария Севастьяновна. Всё в ней: подтянутая, несколько плосковатая фигура, строгий цвета старой соломы костюм с застёгнутыми на все пуговицы жакетом, чёрные на невысоком каблучке, видавшие виды туфли, стрижка под рабфаковку подчёркивало, что только дела вверенной ей больницы есть главное в жизни. Лишь необузданная фантазия какого нибудь сослуживца могла представить её примеряющей новое платье или тратящей время на модную причёску. В больнице за глаза её звали Любовь Яровая. Сегодняшнему читателю это имя ничего не говорит – так, колебание воздуха. А Яровая по духу почти как Тарас Бульба, не пощадивший сына своего за измену Руси Святой ради полячки черноглазой.
Вот какая была Аполинария Севастьяновна, а нужны ли такие люди и зачем их природа сотворила вам судить.
При виде приближающегося шефа на Людочку что – то нахлынуло, в голове замелькали самые невероятные мысли, тело стало невесомым и наступило состояние, которое она называла «захотелось поюморить».
Вскочив из-за стола президиума юморная секретарша подошла к трибуне и со словами «будем ближе к народу» упёрлась в верх трибуны и стала передвигать её к краю сцены. Трибуна слегка наклонилась, озорница нажала посильнее, трибуна наклонилась ещё больше. Забыла Людочка, что у трибуны, как и у ведра, центр тяжести ближе к верху и её, толкая за верх, легче перевернуть, чем сдвинуть. Конечно, можно было ещё остановиться и всё бы кончилось ничем, но искра в сердце героини горела ярко и она навалилась на трибуну всем своим весом. Хлипкая конструкция немного посопротивлялась, затем резко подалась вперёд и завалилась со сцены в зал.
Счастье свободного полёта было недолгим. Секретарша обнаружила себя лежащей на трибуне головой вниз с задранными в небо стройными, но показываемыми не к месту ногами, согнутые в локтях руки устремились вперёд, словно она ловила убегающую удачу, словом её положение явно не соответствовало повестке дня уважаемого собрания.
Люда ещё осмысливала комичность минуты, как в зале началось невероятное, описать которое вряд ли смогу с моим скромным словарным запасом и имеемой живостью мысли.
Молоденькие сестрички схватились за животы и, дёргаясь в конвульсиях, издавали то ли писк, то ли стоны, насупленный Семён Кирилыч как то странно задёргался и многие впервые увидели, что он умеет улыбаться и даже симпатичен, интеллигентный светило отдела Игнат Савельевич первые секунды не подавал вида, будто и не произошло ничего необычного, но потом залился звонким, заразительным смехом послужившим сигналом для всего зала. Народ закатывался от смеха, ритмично покачиваясь на стульях, многие вытирали слёзы платками или смахивали их ладонями, но крупные капли лились непрестанно по щекам с каждой порцией смеха. Особо выделялся густой, рыкающий бас завхоза Тимохина, его мощное «Ха - ха-хааа» перекрывало весь не слаженный хор прочей публики. Пожилая санитарка тётя Пелагея вся зашлась от смеха, покраснела, и её соседка тётя Клава побежала за водой в президиум и долго брызгала в лицо Пелагее водой из графина.
Между тем виновница не потеряла бодрость духа, вскочила, опустила задравшийся подол платья, напрягшись водрузила трибуну на место и, как ни в чём ни бывало, со словами «Ну и чего произошло то?» зазвонила в колокольчик. Народ постепенно успокоился, строгая Аполинария Севастьяновна заговорила о бедах и задачах, однако вряд ли всё сказанное ею улеглось в возбуждённые головы слушателей.
С тех пор долго собрания коллектива начинались с шуток по поводу юмористки.