Она и вправду, проснулась одна. Поздно, как привыкла.
Утро кончилось.
Как всегда, не стало её дожидаться. А день был хорошим, ясным.
Кажется, первый, по-настоящему майский в этом году.
Она накинула Лёвкину рубашку, не застегивая.
Пробежала на кухню, босиком. Пол был чистым, хоть на нем валяйся.
Было слишком хорошо, чтоб это было на самом деле.
И все же хотелось, по привычке – хоть глоток …
Но не было. Нигде не было.
Единственное спиртное – флаконы туалетной воды в спальне.
Она прошла на кухню без дверей, в стиле поп-арт, наверное, с белой босой ногой на красной стене, вскипятила чайник.
Кофемашину напрягать не стала, просто бросила в чашку горсть из пакета, залила кипятком.
Заглянула в холодильник гения, по-холостяцки пустой, только два яйца в коробке, в упаковке вялая нарезка, и початая банка черной икры.
Она съела две ложки на блюдце, как варенье. Запила кофе, целую чашку залпом, обжигая горло. Стало легче, чуть-чуть.
Прошла опять в спальный угол, ещё раз открыла шкаф гения, где было тесно от дорогих костюмов, рубашек, пиджаков, некоторые ещё с ярлыками. Другое отделенье занимали кепки. Одного фасона, но всех цветов. Нашлась там и шляпа с широкими полями, точно из кинофильма сороковых. Она её надела, подошла к стенке шкафа, блестевшей, как зеркало.
Отражение понравилось. Очень.
Первый раз за последние семь лет.
Телефон на столе, навороченный, под мобилу 90-х, беспроводной, пугал, как мина.
Хотелось его отключить, только не знала, как.
В коридоре стоял шкаф, типа одежного, но полный ботинок, некоторые ещё в коробках. Однако …
Вторая комната была заперта. Коню понятно – там гений творит. Здесь, в жилом отсеке, тоже на каждом шагу попадались то листок с чертежами, то фотография. Макет поселка, например.
Зато никаких чучел. Чучелам здесь не место.
Она вспомнила про тюк со своими вещами. Теперь он лежал на стуле. Вещей не хватало. Она вспомнила про затерявшийся в сумке огрызок карандаша. И тюбик губной помады.
Накрасила глаза – получилось густо, как в черно-белом кино. И губы накрасила – чуть-чуть.
Одела джинсы под рубашку. Зачем её снимать?
Шляпу сняла и положила на место. Вдруг ещё рассердится?
Звонил сотовый – давно не заряженный, на последнем дыхании. Странно, что хоть кто-то по нему прозвонился.
- Ань! – Как давно она его не слышала, как давно …
- Как давно я тебя не слышала …
– Ты что, спишь до сих пор?
- Не-ет …
- А что делаешь?
- Ничего …
- Это как? Ладно, Анют, я скоро еду, готовься. Я с твоей Рублевки, ****ь …
- Какой Рублевки? Немчиновки …
- Ну, да. Я к тебе домой заезжал. Ты там забыла кое-что. Вернее …
Когда через пять минут зазвонил телефон на столе, она с опаской сняла трубку.
- Ты чего молчишь? Я звоню, звоню…
- Зарядка кончилась …
- ****ь… Ладно, готовься. Можешь дверь уже открыть. Мы сейчас на подходе к лифту.
- Кто?!
Голосов на лестнице было два.
Один - тот самый, от которого, опять, как минуту назад – дернулось и затрепетало сердце, и все прочие внутренности, и привычно бросило в жар.
Второй …
- Маааааам! – Настя с разбегу, от лифта, бросилась, чуть с ног не свалив, повисла на шее.
- Проходи, Настасья …
Лёва вошел, включил свет в коридоре.
Снял плащ, аккуратно повесил на вешалку.
- Вот она, живая и целая, я тебе говорил. Целуйтесь, девушки. А я сейчас чайник поставлю.
- Мааа-ам! – Настя обняла её, обхватив сзади («опять эти липкие ручонки»). – Пвости, пожавуйста … Ну, пожавуйста…
- Что?
- Я тебя обидела и ты ушла… Я больше никогда … И сладкое есть никогда не буду. Я больше вообще не буду есть, только не уходи-иии…
Ну вот, опять ревет. Почему всегда она клейкая, сладкая, сопливая… Я в её годы вообще не плакала.
- А почему сладкое есть не будешь? – спросил Лёва, подойдя к ней ближе.
- Потому что я толстая! Очень толстая, очень, как поосенок. Или даже свинья …
- Эту *** … чепуху тебе кто сказал или сама придумала?
- Сказали! Это пъавда.
- Тому, кто это сказал, надо голову оторвать. Или с балкона его сбросить. В общем отпиз …избить до потери сознания.
- Это мама сказала!!! Значит, пъавда ...
- Я же пошутила! Настя, ты совсем, даже шуток не понимаешь! Чтобы от сладкого зубы не заболели.
- Дурацкие у неё шутки. Ну, вот видишь … У меня, правда, сладкого нет. Я в магазин пойду, куплю все, что ты хочешь. Вон там дверь … Иди, сделай там свои дела, и сюда приходи.
- Раевский, это что значит? – спросила она шепотом, когда дверь в туалете закрылась… – Борис разрешил тебе её взять?
- На *** мне его разрешение! Ребенок должен жить с матерью, и все. Не видел я его, он в своей мееерии был, что ли. Увидел бы, поговорили б.
- Ты что ….
- Ань, я не понимаю, ты, вроде, взрослая? Даже ноты знаешь? – Он подошел ближе. – Это что, криминал – твоя баба ушла к другому? Или у членов, там, на все неприкосновенность, что движется? Или ты, ****ь, его крепостная?
- Ты его не знаешь …
- Я о нем все знаю. Видел уже этот сортир с колоннами. И ближе знать не хочу.
- Погоди … Так ты её украл, что ли?
- Почему украл? Я к дому подъехал, вижу, она на крыльце с нянькой стоит. Ну, я сказал, что ты теперь со мной. За дочкой приехал.
- И она что, тебе её отдала?!
- Ещё нет женщины, которая бы могла мне отказать. – Он раскатал вывороченные губы в неотразимой усмешке, - ни одной …
- Её уволят теперь. Из-за тебя.
- А я ей свой номер телефона оставил. Если уволят – пусть мне звякнет, я ей работу найду.
- И Настя с тобой поехала?
- Ещё б не поехала! Знаешь, мне по дороге тебе врезать хотелось, как приду. Она вся заплаканная была! Я же представить не мог, что ты уебнешь, и слова ей не скажешь. Могла бы хоть позвонить! Ты, по-моему, не только последние мозги пропила.
- Я собиралась. Вот как раз, хотела …
- Не звезди, а? Ладно, с тобой ещё поговорим. Ну что, Настасья? Руки помыла? Не знаю, правда, чем тебя кормить …
- Я могу сама кашу тебе сделать… Или омлет …Тебе и маме.
- Класс! А чего ты хромаешь?
- Ботинок не снялся …
- Он развязался, ты сейчас упадешь. Сядь на диван, я тебе его сам сниму. – Он опустился на одно колено, чуть наклонив голову.
- Лёва!
- Какой он тебе Лёва … Лев Сергеевич!
- Ага, ещё скажи – дядя Лёва …- фыркнул он, не поднимая головы.
- А ты – лев, да? И хвост, что ли, есть …
- Не-а, хвоста нету. Львы всякие бывают. Бля …блин, у нас же тапочек нет. Дай я тебе обратно надену …
- Настя, что ты делаешь? – не выдержала она, когда дитё опять, по хозяйски, запустило руку в рыжую шевелюру, на самой макушке.
- Я смотрю. Лёва, повейни голову вот так …
- Вот так?
- Где солнце …
Да, она это видела уже – сейчас, на встречном свету, и рыжие крутые волны, и чуть выбивающаяся прядь, на самой макушке – как будто золотым пламенем горел каждый волос.
– Ты такой ыжий, ыжий, ыжий, ыжий … Маам, смотри, как красиво!
- Не хочу!
Она встала и прошла на кухню, громко захлопнув дверь за собой.
*****, да что ж это такое …
Дверь открылась. Лёва встал рядом, тронул за плечо.
- Ты что?
- Ничего! – Она снова закрыла дверь. – Раевский, ты такой чадолюбивый, да? Уси-муси, сюси-пуси … Тьфу! И зачем с отцом разлучать? Борис её действительно любит, это единственное человеческое, что в нем осталось!
- А я что, против? Пусть видится с ним сколько хочет, в гости ездит. Но жить будет с нами.
- За-чем?
- Я так хочу! Ань, я слишком много видел, как дети плачут, сама понимаешь, где. Я не понял, а почему ты не хочешь?
- Потому, - она крепко сжала руки, что есть силы, чувствуя то самое, смутное, поднимающееся с самого нутра. – А она тебе что – нравится?
- Очень! У-хх, какая девчонка. Я её рисовать буду … Ань, ты может, просто завидуешь, что она красивая, а ты – нет?
- Иди ты на ***!
- Я пошутил. Слушай, ты бы при ней не выражалась. Видишь, даже я держусь. Что ты, вообще, материшься? Я на войне был… А раньше и слов таких не знал
- А говорил, что был байкером.
- Да. И первым на Заднепровском районе. Но из о-очень интеллигентной семьи. Где над золотым Лёвушкой тряслись и мама с папой, и дед-профессор, и вся еврейская родня. Пока Лёвушка не выдержал и всех послал на …очень далеко.
- Понятно. А почему она тебе нравится?
- Я люблю все красивое. Глаза у неё вообще – нечеловеческие. Ресницы в два ряда.
- Понятно. Живую куклу нашел, играться? Моя дочь не кукла!
- Аня, ты охуела?
- Ботиночки снял. Купать ты её тоже будешь?
- ****ь, ты что имеешь в виду?!
- То самое! – Она встретилась с ним глазами, не отвела. – Ну, ударь! Я привыкла. Да, глаза нечеловеческие. Не человеческие!!! Как у коровы! Или у овцы …перед убоем …
- Господи, да ты же больная совсем. Ну, мне повезло…
- Ну, давай, тоже сплавь меня. Один уже собирался. Не дождетесь! Когда за мной приедут, я с балкона спрыгну, вот и все.
- Я, по-моему, поторопился, - сказал он, поднимаясь.
Прошел в комнату, она за ним следом.
Настя сидела на диване с плеером, очень смешная в больших круглых наушниках.
- Настасья, сейчас твой отец звонил. Он тоже по тебе скучает. Плакал весь день. Ну, ты же увидела, как мы живем. С мамой все в порядке. А ты сейчас поедешь домой. За ней может ваш шофер приехать?
- Я сейчас позвоню. Может, и мне с ней уехать? Обратно
- А ты хочешь?
- Не хочу, - сказала она честно.
- Оставайся.
- А я?
- А ты едешь домой. Мы сейчас в Макдональдсе поедим, там машину дождемся.
- Хорошо-о … А можно я тебя обниму?
- Не надо … - он опять покраснел, - лучше маму свою обними. И поцелуй. Вот она сидит …
- Мама это не любит. А можно я тебе ещё волосы посмотрю?
Он кивнул. Сменил позу, в профиль повернувшись к солнцу, так, чтобы волосы были на свету.
Чтобы каждый волос точно светился сам по себе.
Она запустила пальцы, осторожно, потом смелей.
- Ты мне что, вшей ищещь?
- А что такое фши?
- Откуда тебе знать, дитя Рублевки.
- Мам, а что такое фши?
- Она тем более не знает. Я по тебе скучать буду.
- Я тоже … Пъощай!
- Чего-чего?
- Ой, я перепутала … До свидания.
Настя выбралась из-за столика и побежала к «Ниве», стоящей у обочины.
- Какой, однако, экономный твой член, - Лёва стоял, чуть расставив ноги, руки в карманах пиджака. – Свою дочь в такую отстойную тачку сажать.
- Слава Богу … Я боялась, что он сам приедет.
- Ну, и что такого? Застрелил бы меня, а потом тебя. А потом сам повесился. Я вот думаю, что бы я сделал, если бы у меня хоть раз кого-то увели …. Ничего не приходит в голову, кроме как морду набить.
- А если это любовь?
- Любовь, так любовь. Но морду набить не помешает. Ань, а ты её не любишь, что ли, совсем? Ни капли? И вообще не любила …
- Нет. Ты же видишь …
- А почему? Потому что его дочь? И на него похожа?
- Не только. Она … отняла мою музыку. Что ты так смотришь? Я родила её и перестала играть. Нет, ещё раньше, на последнем месяце. Даже слух пропал.
- Понятно … - Он посмотрел на часы. – Ань, садись в тачку, поехали.
- А я хотела ещё пройтись. Я Москву забыла.
- А я не хочу это смотреть. Ты мне ещё по Манежной предложи прогуляться. Как-нибудь выберемся, я тебе сам все покажу. Москву, которая ещё осталась.
Он сел за руль. Протер лицо влажной салфеточкой. Расстегнул пиджак, оставшись в одной рубашке с галстуком.
- Я его сниму. Подержи на коленях, только не сомни, аккуратно. Я не понял, зачем ты его нюхаешь?
- Так. – Она снова зарылась носом в подкладку воротника.- Прости меня. Я что-то страшное тебе сегодня сказала. Честное слово, я так не думала … Это я просто, чтоб побольнее ударить.
- Тебе хочется меня кусать и бить? Я очень испуган. Ань, пристегнись, мы же по центру едем. А штрафы опять повысили. Ты будешь лечиться.
- Что? Ты тоже считаешь, я ненормальная…
- Нормальные люди любят своих детей. Это – инстинкт. Если по-другому – это психоз. У тебя, кажется, послеродовой затянулся …
- Откуда ты это знаешь?
- У меня знакомая девушка рожала. Не от меня. Она лечилась. Даже под гипнозом. Я тебе найду специалиста. У тебя все, конечно, запущено…. но поправимо, надеюсь.
- Ладно. А ещё что мне делать?
- Ань, если по пунктам, то их три. Первое – не бухать. Совсем.
- Я не поняла, а ты совсем не пьешь?
- Ничего утром не нашла? Любимая, я уже понял, что этот вопрос тебе не даст покоя ни днем, ни ночью. Нет! Нет … Ничего крепче кофе.
- Второй я уже слышала. А третий?
- Вернуться к музыке.
- Что-о?!
- Ты глухая? Снова играть – на пианино, на рояле … Можно на органе.
- Как?
- Тупо сидеть и играть гаммы. По шесть часов в сутки.
- На чем?
- На рояле.
- У тебя есть рояль?
- Будет. Завтра. Сегодня уже не успеем. В крайнем случае – послезавтра …****ь, опять пробки. Опять застрянем на час. Я больше не могу так жить. Ты что-то спросила?
- Я спросила – а что тогда? Когда я выполню все три пункта.
- Какого конца, блять, когда это на всю жизнь?
- Ну, когда я начну все это делать. Пить я уже не буду.
- Тогда – я на тебе женюсь. По настоящему, - сказал он, не поворачивая головы. – Любимая, а ты согласна?
- Согласна, - кивнула она, - если ты не из жалости … А ты не из жалости? Ты там про кошку что-то говорил …
- Я что – похож на зоофила?
- Нет. Ты не похож на зоофила. Ты похож, - она пальцем провела над верхней губой, - ты похож на авантюриста.
- Я не похож на авантюриста. Я и есть авантюрист, - бросил он, чуть повернув голову. – Так ты согласна?
- Да! А когда это будет?
- Ну, ты же ещё ничего не сделала …Минимум – через недельку. Разумеется, без фаты и прочей ***ни
- А …Борис? Разрешение на развод?
- А его вообще кто-нибудь тут спрашивает? На *** мне его разрешение, скажи, что не справляется с членскими обязанностями – мигом разведут. И вообще, у меня везде свои люди есть.
- А ты, часом, не мафиози?
- Ну что ты, любимая? Я – простой московский архитектор. И даже не член Союза. Кстати, мы приехали. Тебя всякий раз приглашать на выход?
Она включила свет в прихожей.
Яркий оранжевый шар.
Прошла босиком в комнату, накинула Лёвкину полосатую рубашку, успевшую пропитаться её, собственным запахом.
Лёвка вышел из ванной, в полосатом махровом халате нараспашку. Видны были гладко выбритая мускулистая грудь, живот, плоский как доска.
Она подошла ближе, замлела, прижалась щекой к плечу.
- Ань, ты что?
- Та-ак. Смотрю на тебя. Ты такой – стройный …
- А я в Париже одно время подрабатывал манекенщиком. Какой только ***ней не приходилось в жизни заниматься, блять!
- А стриптизером не был?
- Ань, что за дебильные шутки! И вообще, хватит, мне одеться надо …
- Ну, Лё-ёвушка … Ну, ещё чуть-чуть …
- На, смотри, - он снял халат, кинул его на стул, оставшись в одних белых плавках. – Ань, я понимаю, что у тебя сейчас ****ьный жор, но если ты будешь за мной ходить, как охуевшая кошка, я тебя выкину! У меня завтра дел невпроворот, я хочу сейчас до утра над креосами поработать. Какое счастье, что ты далеко не юная девушка, не надо с тобой по ночным клубам таскаться, меня это все заебало!
- А мне что делать?
- Не знаю. Носки мои постирай, там, в ванной лежат. Извини, я рубашки тебе стирать не доверю.
- А потом? Дай, я хоть в магазин схожу, у тебя же в холодильнике пусто.
- Мы, по-моему, в этом гребаном «Макдональдсе» сейчас по горло наелись! Неужели тебе ещё чего-то хочется?
- А завтра?
- Завтра будет завтра. Завтра и пойдешь …
- А один раз нельзя?
- Анюта, если тебе так неймется, сиди и мастурбируй на мое фото! Я тебе найду такое, где я получше и помоложе. У меня нет времени, ни секунды!
Значит так. Вот так …
- А ты что, куда-то уходишь? Зачем другую рубашку надел?
- Анют, я над креосами работаю всегда в белой свежей рубашке. Мне это помогает.
- Ясно. У гениев свои причуды. Ты здесь будешь работать?
Она вошла, наконец, в эту комнату – с серыми стенами и белым потолком.
С макетом татлинской башни у стены.
А у другой – храма Покрова-на - Нерли.
С чертежами и огромными папками.
Книжный стеллаж – все книги, кажется, по специальности, только архитектура и живопись. И два больших портрета на стене.
- Это кто?
Фото из другого времени. Похож на Хлебникова, Велимира. Когда-то очень любила, до сих пор помню многое, наизусть. Даже придумала на «Бобэоби» что-то вроде этюда на пальцах. Похож как брат, но не Хлебников.
- Это Татлин. Ань, я тоже не знаю, кто такой Бетховен!
-Нет, я о нем слышала. Так вот он какой был … А где его башня стоит, я так и не поняла. В Париже?
- В Царстве Небесном! Посмотри в Википедии, Ань, мне некогда …
- А это кто? Красивый какой? – Человек на портрете был смуглый, черноволосый, в кожаном черном пальто. С цепкими серыми глазами – старше, чем лицо, точно из иного века.
- Это Давид Саркисян, директор музея архитектуры. Мой друг.
- Он тоже архитектор?
- Нет. Но он – гений. Был … Умер в позапрошлом году. Я все равно не буду его фото в черную рамку вставлять. Ненавижу смерть!
- А это? – она подошла к макету здания, вращающегося по часовой стрелке.
- Это дом-солнце. Дом, который вращается по часовой стрелке. ****ь. Не могу на этот креос спонсора найти. Никто не хочет жить в таком. Ещё был креос – дом на лето, плавучий, как баржа. Ни *** … Все хотят сортиры с колоннадой. А для себя сделать – пока средств нет. Не будешь же для себя спонсора искать …
- А там, на стене? Тоже твои проекты?
- Мои. Анечка, здесь трогать нельзя ни-че-го. Если сдвинешь тут хоть одну пылинку, запомни – ты мой *** никогда больше даже во сне не увидишь. Поняла?
- Да, - кивнула она. – Понятно. А можно, я рядом посижу?
- Нет, любоваться на меня не надо. И вообще, сиди тихо. Потом я тебе постучу, сделаешь мне чай. Пакетик чая, две ложки сахара. Кофе ты сварить не сумеешь. Ну все, Ань, все … Ты тут топчешься, непонятно зачем, а время уходит!
- Только дверь не запирай … Пожалуйста! Я буду тихо сидеть. Очень тихо.
- Только сюда не заходи. Без спроса зайдешь – я тебя зверски убью. Телефоны я все отключил. Лучше ложись спать. Меня не жди!
- Хорошо …
Она вышла. На цыпочках.
Слышно было почти все.
Как гений ходит по комнате, что-то достает, раскладывает как это …кульман, что ли? Зашелестели листы. Ватманские. Что-то упало, он выругался. Закрыл форточку.
Она села на кровати, обняв колени.
Вот так, наверное, живут собаки – изо дня в день.
Ждать и слушать. Слушать и ждать.
Больше ничего и не надо …
Он поднялся со стула.
Потом – как будто что-то упало на пол.
Тяжелое. И звук – точно от удара.
А потом – вскрик, что ли? Н-нет …
И – тишина.
Ни звука.
Она досчитала до ста двадцати.
Сунула ноги в тапки и остановилась у двери.
Где всё ещё было тихо – точно никого там нет…
Она поскреблась в дверь. Потом постучала.
Потом стала бить в приоткрытую дверь кулаком.
Ни звука …
Он лежал на полу, между рабочим столом и книжным шкафом. Лицом вниз. Левая штанина на ноге задралась.
Правая рука согнута в локте.
Она тронула его за плечо. Он промычал что-то (или простонал?).
Перевернула, что есть силы, взяв за плечи.
И заорала. Лицо было в крови.
Кровь текла по подбородку, по шее, вниз, на белую рубашку.
И на полу была пятно. Или лужица.
Она стала тормошить его, кажется, даже ударила по щеке.
Он помотал головой, потом открыл глаза.
Взгляд был бессмысленным – секунду-другую.
- ****ь …
- Лёва, Лёва, Лёвушка! Лёвушка …
- Тихо. Не ори …
- К-кровь, откуда?! Ты поранился, да? Я сейчас … сейчас … сейчас соседей позову …
- Тихо. – Он больно схватил её за руку. – Каких соседей? Непонятно, что я себе нос расквасил? Принеси полотенце, мокрое.
Она бросилась на кухню, намочила полотенце под краном.
Он приложил его к носу, потом вытер подбородок и шею.
Она протянула руку, он её оттолкнул резко, почти ударил.
Поднялся боком, сел на стул.
Сжал голову двумя руками изо всех сил.
- ****ь, что ж такое, ещё и башкой ударился…
Она сидела, ни жива, ни мертва.
Дрожали руки. Стучали зубы.
Особенно пугало полотенце, наполовину вымокшее в крови.
Она открыла форточку.
- Лёва, ещё что-нибудь нужно?
Он покачал головой.
Потом медленно поднялся, прошел в ванную, включил воду.
Вернулся голый по пояс, с намокшими волосами на лбу.
Лег на кровать, запрокинув голову. На лице, белом, ни кровинки, резко выделялись синюшные губы.
- Я сейчас воды! И скорую … Это сердце?
- Нет, это ни при чем. Надо было тебе сказать …
- Что-о?!
- Да не пугайся ты, я не припадочный.
Лицо медленно становилось таким, как всегда, с кожей, «по рыжему» точно обгоревшей чуть-чуть на солнце. Губы были сейчас светло-розовые.
- Я сам себе вызову «скорую». Придется ехать …
- Куда?! Я с тобой!
- Ещё не хватало. Ань, не говори ничего, только сиди и слушай. Я так полежу минут пять. Потом вызову себе «скорую». Соберусь и выйду к подъезду. Ты сиди на кухне. Меня провожать не смей. Завтра утром позвоню.
- От-куда?!
- Понятно, что из больницы. Получишь от меня дальнейшие инструкции. Придется опять лечь – самое большее, на две недели. ****ь, что же эта голова …Я думал, больше не будет.
- Что - не будет? Ты можешь мне сказать?!
- Потом. Я сказал – иди на кухню. Не зли меня сейчас. Ты же видишь …
Она не могла не послушаться.
Прошла на кухню, тихо, как овца, как мышь.
Не зная, что делать, села у стола.
Слышно было, как он открывает шкаф, собирает сумку.
Принес ведро и тряпку, вытер пятно на полу. Потом взял на кухне пакет, положил туда запачканную рубашку и полотенце, вынес на лестницу, в мусоропровод.
Потом взял со стола телефон, вышел с ним на балкон.
Потом прошел в комнату.
Снова открыл шкаф.
- Аня! – он стоял в дверях, уже одетый, в плаще и кепке, с сумкой через плечо. – Я пошел. Завтра утром тебе позвоню на сотовый. Свой телефон я выключил.
- Что с тобой, куда ты едешь, ты можешь сказать по-человечески?!
- Завтра скажу. Ну все, трусиха. Не сиди так, ложись лучше спать.
Он растянул губы, пытаясь улыбнуться.
Получилось плохо.
Дверь в коридоре захлопнулась.
Подъехал лифт.
Она вышла из кухни на балкон. Спускались сумерки, темно-серые, как этот дом, точно из другого дня.
Видно было, как въехала во двор «скорая» с синей мигалкой, вышли двое, в ярко – синих комбинезонах, он подошел – в плаще и с сумкой через плечо, сказал что-то, потом сел в открытую дверь, точно в маршрутку.
Обычно «скорая» долго стоит, а тут отъехала, точно её не было.
И снова – двор, серый, точно каменный мешок.
Она зачем-то запоздало спустилась на лифте вниз, небо было почти одного цвета с домом, едва-едва с синевой, цвета грозовой тучи.
Прошли двое, видно жена и муж, с большой собакой на двоих.
Прошли мальчишки, двое, в наушниках, и кожаных куртках говорили громко, точно глухие, только ни слова не понять.
Дом точно проснулся, вспомнил – бессонные ночи, стуки, шаги по лестнице, воронки у крыльца.
Зачем, зачем, зачем, не надо здесь жить, это опасно….
Она прижалась к серой прямой колонне – женщина с короткой стрижкой, в платье с короткими рукавами.
Точно попала сюда из такого же вечера, больше чем полвека назад.
Лифт был занят, пошла по лестнице пешком, останавливаясь на каждом пролете.
Кого только не уводили по этой лестнице, отсюда …
Насовсем….
Навсегда.
А если дверь захлопнулась?!
Нет, дверь была открыта. Настежь.
Ничего не понимаю. Где он?
Нужен хотя бы глоток … Полглотка.
Нельзя.
Я обещала …
Аптечка была, на кухне, довольно большая, целый шкафчик. Таблетки, таблетки, есть желудочные, есть от простуды, ещё какие-то непонятные, маленькие, по рецепту …
Нашлась коробочка с таблетками «Экстракт боярышника».
Успокоительное. Она сжевала сразу три, запила водой из под крана.
Потом легла на кровать. Чего-то не хватало.
Нестерпимо.
Она пошла в ванную, достала сложенные на краю ванны пару носков – нестираных, влажных, положила на подушку темно-синий комок, уткнулась в него лицом, потянула носом, потом стала дышать на него, часто-часто-часто, точно пытаясь согреть …
Дверь в прихожей открылась и захлопнулась.
Квартиру заливал свет. Было утро.
В комнату вошел человек – смуглый, с бирюзовыми глазами, каштановой стрижкой с проседью, в кожаной куртке и здоровенной сумкой через плечо.
Она не вскрикнула. Просто вскочила с ногам на кровать, прижалась к стенке, зачем-то двумя руками закрывая голову.
- Хорошо хоть, не кричишь, - усмехнулся гибрид братка и Алена Делона. – Я позвонил – тихо. Я дернул за ручку – дверь открылась. Ничего, что я на ты?
- Н-ничего, - она спрыгнула с кровати. Тапок был один, пришлось лезть под кровать за вторым.
Гость терпеливо ждал.
- З-здравствуйте, - наконец, сообразила она, - вы - к Лёве?
- От него. Сейчас к нему поедем, Аня. Ведь ты – Аня?
Она кивнула.
- Ахмед, - он протянул руку – жесткую и широкую.
Блеснул здоровенный перстень с печаткой – не то из бронзы, не то из красного золота.
Говорил он без всякого акцента. Только в лице угадывалось восточное – и то, если очень вглядеться.
- А …куда? И что с ним?
- В военный госпиталь, в Лефортово. Он там опять курс будет проходить.
- Я поняла. Это – контузия? Оттуда?
- Оттуда.. Его потому и списали. Сам бы он никогда …
- И что – все это время – вот так?
- Да нет, он лечился … Последние два года опять началось по новой – боли эти, приступы. Ему рентген делали и …- Ахмед снял ботинки на липучках, прошел в комнату в носках. – Погоди. Чайник поставь.
- Да, конечно. Извините … Чай? Или кофе?
- Мне только чай. Разбери сумку. Это тебе на две недели. И сядь. Лёва сказал – ты должна поесть.
- Я не смогу …
- Попробуй.- Он достал сырокопченый балык, отрезал ломоть, положил на хлеб. Достал плитку шоколада. – Чай я тебе сейчас налью. И все сложу в холодильник. Ничего, что я хозяйничаю?
- Ни-чего. – Она сжевала осетрину, без хлеба – в самом деле, силы нужны.- Все. Едем к нему!
- Погоди,- он достал из сумки бутылку виски, плеснул четверть чашки. – Быстро выпей, залпом.
- Я не пью!
- Он сказал – чтоб ты выпила. Как лекарство. Больше тебе нельзя, поэтому я это с собой заберу …
- Надо же, ну все про меня знаешь …
Джип стоял во дворе, прямо у подъезда.
Настоящий «Гранд-чероки», самый бандитский, с тонированными стеклами.
Она, тихо ойкнув, села на сиденье рядом с водительским.
- Аня, ты не обиделась? Что я так, просто – и на ты?
Она покачала головой.
- А ты – его друг?
- Да.
- Оттуда? С войны?
Он кивнул.
- Я старше его на пять лет. В Чечне последний год увиделся. А до того слышал. Он, в самом деле, отчаянный был. Ему бы и Героя могли дать, если бы не … Мальчишка худющий, старлей, голос простуженный, а за его голову давали …
- Погоди! Ты же сам …
- Я – наполовину русский, наполовину чеченец. Родился в Москве. Служил у Ямадаева, в батальоне чеченской РОН. Роты особого назначения.
- Это - на нашей стороне?
- Да. На нашей стороне. Мы с Лёвкой на войне два раза виделись всего, вместе не служили, только пересекались. По настоящему сдружились уже потом. Я сейчас при правительстве Кадырова работаю, стройки курирую, мотаюсь между Грозным и Москвой. Сегодня вечером уже улетаю.
Они ехали по мосту в сторону Таганки.
Солнце то пряталась за тучи, то светило в глаза.
Когда я была здесь последний раз?
Ахмед посмотрел на неё, усмехнулся.
- Ты что?
- У тебя такой вид, точно ты десять лет где-то на Луне провела, свалилась и ничего вокруг узнать не можешь. Впрочем, Лёва и сам иногда такой …
- Он, если свалился, то не с Луны, а с Солнца! – Нестерпимо, не к месту сейчас, ни к чему встала перед глазами картина - рыжие, вьющиеся крупной волной вихры, где каждый волос точно светится изнутри на свету. – Ты можешь сказать подробней – что у него за контузия? Это сильно …опасно?
- Ладно б только контузия. – Глаза в лобовом стекле смотрели хмуро. – Аневризма. Вот так аукнулось, через несколько лет. Я не врач, не знаю, как тебе сказать лучше. Один сосуд в мозгу – точно впадина … или трещина. Это как мина замедленного действия. Может оторваться, и – все, хорошо если сразу. А можно с этим прожить – десять лет…двадцать … тридцать …да, сколько положено. Если не очень волноваться, конечно.
- Я слышала про такое. Это же лечат, операцией. В Израиле, Германии. Сколько?! Ну, что ты молчишь?
- Аня, успокойся,- он тронул её руку.- Думаешь, я не узнавал? Да, лечится, в основном, операцией. Только у него в таком месте, что … В общем, оперировать нельзя, риск большой. Можно очень важные участки задеть.
- Он – знает?
- Знает, конечно. Просил тебе не говорить. Но я решил – тебе лучше знать.
Пробка кончилась, как кончается все на свете.
За спиной просигналили, Ахмед нажал на педаль, прибавил скорость.
Все было прежним, только уже не цветным – черно-белым.
Черное небо.
Нестерпимо-яркий свет.
Точно ожившее старое фото. Или кадр любимого кино – из маминой молодости.
- Ахмед, притормози, пожалуйста. И дай мне … Я же знаю, ты взял с собой. Один глоток, не больше. Мне очень надо, сейчас ...
Он кивнул, полез в сумку, достал початую бутылку виски. Она сделала глоток, большой, потом ещё один.
Исчез озноб.
И лиловые снежинки перед глазами.
- Спасибо. – Она завинтила крышку, протянула бутылку. – Больше не попрошу. Я не уйду оттуда. Я у него в палате эти дни сидеть буду. Или перед дверью …
- Ты что думаешь, он в палате лежит? Он ходит, там просто процедуры всякие. Мне сказал, позвонить, как подъедем, он сам выйдет, на скамейке посидим.
-Ага, - она посмотрелась в зеркало, поправила волосы, косынку на шее. – От меня несет?
- Есть немного. На, заешь шоколадкой. Думаю, выдохнется, пока доедем.
В саду, за оградой, у здания с колоннами было пусто.
Со стороны парка доносилась музыка – точно репетиция военного оркестра.
Орали вороны на лету.
Прошли несколько парней, двое в форме, один на костылях и в пижаме.
Ветеран в кителе с планками поверх больнично-серого, сидя на скамейке, читал газету.
Лева вышел в полосатой пижаме, показалось – слегка похудевший, встрепанный, даже великолепные вихры слиплись и торчали в беспорядке. Точно её не замечая, протянул руку Ахмеду, достал из кармана трубку и зажигалку, закурил, без всякого форса, судорожно, торопливо.
- Ну, что, опять вся эта ***ня, - с раздражением заговорил он, встретившись глазами с Ахмедом, - все то же самое. Опять колют, опять томограммы эти, всю ночь в электродах, блять, просидел, точно собака Павлова. Хоть наголо не обрили, как в прошлый раз. Пить уже три года нельзя, теперь курить тоже. ****ь, не объяснишь же, что я не затягиваюсь, это мой имидж, меня уже десять лет таким помнят. Ну, и чего ты её привел? – спросил он, все так же глядя в сторону. – Чтобы она глядела на меня глазами побитой собаки? Ладно, Ань. Приехала, убедилась, теперь езжай домой. Нам с Ахмедом о делах поговорить надо. Есть деньги на метро?
- Зря ты так, - покачал головой Ахмед. – Я здесь хоть одну из твоих девчонок видел когда-нибудь?
- Еще не хватало! – фыркнул он. – Ни одна не в курсе. Как и о моем, блять, гер-роическом прошлом. Жаль, что нельзя её к тебе на дачу сбагрить на это время. Твоя жена бы её хоть кофе научила варить …
- У меня, конечно, двойная охрана, жена и дети живут, племянник приехал. Но …
- Д-да … Я вот думаю, к кому б из знакомых её сплавить. Она бухло достанет, нажрется, заснет и газ не выключит. Или дверь оставит открытой. А у меня там самое важное …
- Знаешь что …- она сделала вдох, обиду между зубов разжевав, сглотнув, как таблетку.- Лева, я не пью, и пить не буду. Честное слово. Не надо так со мной. Я буду дома тихо сидеть и ждать тебя.
- Гм-м-м … А вот сейчас, сегодня – что будешь делать?
- Я в церковь пойду. – Она опустила глаза, как подсудимая. Чтобы жалость, неимоверная, нестерпимая, рвущая сердце, не выдала себя, не просочилась наружу. – Всю службу отстою, за тебя свечку поставлю. Раз больше пока ничем не могу помочь…
- А - в какую? – спросил он с внезапным интересом, первый раз посмотрев ей в глаза.
- Ну, не знаю. В какую-нибудь …
- Только не в новодел. Я тогда сразу копыта откину. Я все церкви знаю, наизусть, только не внутри, а снаружи. Даже сам проектировал.
- По заказу, что ли? – удивился Ахмед.
- Да нет, по какому заказу … Кто мне закажет, когда я нехристь некрещеная и богемный чувак. Хотя три уже сделал – жалко, что так и останутся, на бумаге. Если пойдешь, то в Сокольники. А ещё лучше – а Новодевичий, там Татлин в тридцатые работал.
- Чуть не забыл – тебе от Рамзана благодарность. – вспомнил Ахмед. - Личная.
- Вот как? Даже личная? Бля-адь …
- Мне что, просил передать, я и передаю.
- А может меня почетным гражданином Чечни сделать, после того, как я стольких замо … Ну, бляаать… Ладно, Ань, мы поговорим. А ты иди к машине.
- А когда тебя …
- Не знаю. Самое большее – через две недели. Не вздумай больше приходить. И не звони! Я буду сразу трубку класть, вот и все.
Оркестр уже отыграл – там, за трамвайными путями.
Вдруг захотелось туда, на дорожки Лефортовского парка. Сесть на скамью, закинуть голову вверх.
И тихо повыть, как потерявшийся пёс.
Ахмед появился бесшумно, тронул за плечо.
- Ты не в разведке, часом, служил? – спросила она, захлопывая дверцу в машине.
- И в разведке тоже.
- По-нятно. А за что ему благодарность, я не поняла?
- Он очень многое там построил. Дома, кварталы целые по его проектам. При этом – бесплатно. Он ни копейки ни за один из своих проектов в Чечне не взял. Ты можешь такое представить?
- Могу, - кивнула она. – Я бы тоже так сделала.
- Почему?
- Не знаю. Но я бы так сделала. Вот как это можно - убить? Вот ты – убил, идешь дальше, а его уже нет. Это как?
- Смотри, только у него об этом не спрашивай.
- Не буду. Я потому у тебя спрашиваю.
- Если честно, - Он повернулся к ней, - Мне некогда было об этом думать, Аня. Думаю, что и не только мне.
- Понятно. Скажи только, правда, что там … - она прикусила губу.
- О зверствах русских федералов? – Ахмед усмехнулся, точно гримаса или нервный тик прошел по щеке. – Я не зверствовал. И никто из моих друзей. Ни с той, ни с другой стороны. Про остальных говорить не стану. А Лев…. Я не видел, я от других знаю. Аня, ты не торопишься, давай встанем у обочины. – Она кивнула. – Там в селе дом разбомбило, целая семья под завалами. Был приказ – идти вперед. А он приказ нарушил, полез туда, завалы разбирать, а за ним и вся бригада. Там из большой семьи только один мальчишка остался в живых, четыре года ему было или пять. Все равно умер, через пятнадцать минут, до госпиталя не довезли. Раевскому трибунал грозил. Несмотря на все его прошлое. Там шум был большой по этому делу. За него вступились. Бывший командир, и не только. Тогда как раз под Хасав-Юртом мир подписывали. Генерал Лебедь сам этот приказ о расстреле перечеркнул.
- А почему – трибунал?
- Потому что приказ на войне нарушать нельзя. Аня, ему вообще – повезло. Могло быть хуже.
- А - тебе?
- Мне – ещё больше. Тогда – повезло, зато теперь – каждый день, как на войне. Ямадаева грохнули, а я пока жив. Ладно, ерунда это все. Не обижайся.
- На что?
- На него. Аня, я не знаю, насколько ты … Насколько у вас … Понимаешь, у него приступы бывают время от времени, голова болит очень сильно, а снимать боль нельзя … Ань, ты что?
- Ничего, я слушаю.
- Он может быть … не таким, как всегда. Не обращай внимания. А самое главное – не смотри, как на больного.
Она кивнула.
- Знаешь, он ведь и вправду, наверное – гений. – Заговорил Ахмед, немного погодя, когда опять выехали на Садовое кольцо.- Про него и у нас, и за границей много всяких статей, в Польше даже фильм сняли, документальный. Я, правда, весь этот архитектурный авангард не очень понимаю, если честно, но у него ещё картины есть. А он стесняется их выставлять. Есть о Чечне, целый цикл. У Пикассо одна Герника, а здесь, по моему, больше ста картин. Только я один их видел. Он считает – это видеть не должны. Сжег половину, если не всё.
- Зачем ты мне это говоришь, - перебила она. – Мне это все равно. Это для меня вообще неважно. Знаешь что? Завтра я сюда приеду, сама с врачом поговорю
- Поговори. Я сам вчера говорил. Только ему на глаза не попадайся.
- Не попадусь. Под окнами-то могу постоять? Я каждый день сюда буду ездить. А сейчас поехали, что ли, в Новодевичий. Только обратно меня не жди, я там долго пробуду.