Переулок нашелся быстро.
Со второго раза. Пешком от метро.
А она уже приготовилась блудить, плутать, шататься как муха в паутине дворов между Рождественским и Цветным бульварами. На каблуках. От которых отвыкла.
Как на них ходят каждый день?!
Да ещё под дождем.
Вот он, уже начинается … Про зонт не догадалась.
Дверь не открывали. Очень долго. Что у него там, опять …. Проблемы.
Стало смешно.
Очень.
Очень …
В дверях стоял архитектор. На сей раз – в джинсах, белой рубашке и шерстяном жилете. Но трубка в зубах та же самая.
- Мимимими …- протянул он, впуская её в прихожую, оглядывая её с головы до ног. Потом добавил. - Ни *** себе …
Она немного привела себя в порядок. Как могла.
Постриглась в районной парикмахерской у метро. На триста рублей. Деньги кончались. Свои, карманные. А новых больше не будет.
Русое прямое каре, как носила всю жизнь, после того, как остригла косы.
Черное платье до колен, серый пиджак. Косынка на шее.
Туфли-лодочки.
Клатч из змеиной кожи.
Глаза намазала - как умела. И губы чуть-чуть.
Она и раньше не умела краситься.
Она села за стол. Коленки были видны из под платья. Он на них посмотрел.
Внимательно.
Очень …
Потом сел в кресло, руки положив на колени – точно акробат за кулисами, на отдыхе.
- А можно я схамлю и спрошу, сколько Вам лет?
- Можно. Тридцать два.
- Тридцать два, - повторил он. – А мне уже целых тридцать … семь. Слушай, давай тогда на ты?
- Давай, - кивнула она.
- Если говорить о креосе – честно, не успел. – Он виновато развел руками. – Давай это где-нибудь обсудим. Не здесь. В приличном ресторане … Я не ел с утра. Идет?
- Идет, - кивнула она.
- Ага, я тогда немного переоденусь. Вообще-то я охуел. У тебя даже ноги есть. Ань, не обращай внимания, я не хам, я всегда так себя веду. Кто обижается – тот уходит. И остается без моих охуительных креосов. Навсегда. Ты на машине?
- Нет. На общественном транспорте.
- Понятно. А «вольво» где? На автосвалке?
- Целехонько, в гараже.
- Да-а?! Слушай, я неплохо вожу, но если б я столько тяпнул, далеко б не уехал. Как это у тебя получается?!
Он вышел и вернулся – кожаный плащ, клетчатая кепка надвинута на глаза. Губы выделялись резко на фоне запавших щек.
Нет, правда - классный мужик. Юный Бельмондо отдыхает.
Зал в стиле французского бистро был наполовину пуст.
Красные стены, круглые столики с венскими стульями, бар в центре зала.
Они сели у окна. Лёва положил трубку на стол и раскрыл меню.
- Что-то я в прошлый раз тут ел, не помню что – тут названия французские, ничего в этом не понимаю… Ань, выбирай что хочешь. Я не гурман, ем, что дадут.
-Две бутылки вина. Красного. Сухого. А ты что будешь пить?
- Ничего. Я за рулем. Разве что одну рюмочку … Анют, а ты вообще не закусываешь?
- Мне все равно. Знаешь, я тоже не гурман.
- Тогда давай возьмем то, что у входа на доске написано мелом. Первая строчка.
Она разглядывала зал, щурясь от дыма.
Кто все эти люди? Какие странные.
Такие же странные, как на улице.
Вот и сегодня, в вагоне метро почудился Босх. Ничего не понимаю.
Впрочем, как всегда.
- А что твой креос? Ты его на салфетке будешь рисовать?
- Ань, можешь сейчас меня убить… - Он шутливо закрыл голову ладонями, но треугольные глаза смеялись. – Я хотел сегодня с тобой распрощаться. Ты мне жутко не понравилась. Я не хотел. Ни за какие деньги. Прости, но ты была ужасная. Я не могу работать, когда человек мне активно не нравится.
- А теперь?
- Теперь? – он заглянул под стол. – У тебя вполне симпатичные маленькие ножки. Круглые серые умные глазки. Пухлый ротик и маленькая грудь. И вся ты такая маленькая и ладная. Сейчас ты вполне ничего. А тогда я подумал – вот, охуевшая вконец мужняя жена и папина дочка …
- Дочка? Папа был инженер на заводе. Погиб, когда мне было пять лет. Я его почти не помню…
- Да? Прости. Тогда ничего не понимаю. Жена уровня моей клиентуры – это отставная модель, или медийная бзипулька, или банкирша. Ты не то, не другое, и уж точно не третье. Значит дочка какого-то папы.
- Тогда я уж, скорее, второе. Я была пианисткой. Довольно известной. С четырех лет. Вундеркинд. Статья была в газете «Моцарт с косичками». Конкурс Чайковского. И другие …
- Да ты что?! – Он резко подался вперед. – Чего ж ты молчала? Ань, у меня ещё один давний охуительный креос. Говорят – архитектура – застывшая музыка. Это ***ня. В смысле – штамп. А я это хотел доказать … Показать. ****ское слово – перформанс. Инсталляция. Представь – дом, любой. Вначале – креос, идея здания. Потом конструкция. На белом экране. Оно растет, меняется. И это всё под музыку, тютелька в тютельку. В общем, из звука возникает форма, как белковое тело. Типа вот так. – Он резко взъерошил волосы. – Ань, мне сейчас слов не хватает. Я пробовал под музыку на компьютере, это всё хуйня. Мне нужен живой звук. Из под пальцев. И – хороший исполнитель. Вставай, пошли сейчас ко мне, я все тебе конкретно покажу …
- А я не пойду. Я есть хочу. И выпить тоже …
- Да-а? – В глазах была такая растерянная обида и разочарование, точно у расплакавшегося мальчишки. – Ладно. Только давай по быстрому …
- Я пошутила, – захотелось запустить пальцы в эту рыжую голову. И шнобель потрогать за самый кончик. Но что-то не давало, держало на расстоянии – как мотылька в радиусе от свечи. Или Землю вокруг Солнца. – Я вообще не играю. Уже давно. Лет пять. С тех пор, как дочку родила …
- Ну, да, конечно. Всё понятно.
Он кивнул.
Потом, немного подумав, начал есть.
Но глаза были грустные-прегрустные.
Ничего тебе не понятно.
Там, сверху, решили за меня.
Почему?!
- Ань, что с тобой? Ты что-то шепчешь под нос …
- Ничего.
Официант подошел, принес что-то в тарелке. Две порции. И две бутылки сухого, красного.
Надо было взять виски. Или хотя бы коньяк …
- Анюта, ты пьёшь вино, как лимонад в пустыне. Хоть хлебом закуси….
Она покачала головой. Стало легче. И даже – весело.
Как всегда – ненадолго.
-Лейтенант Лёнька, - сказала она шепотом.
Он перестал есть.
- Ты что, досье на меня собирала?
- Просто заглянула в Рунет. Или я тебя с кем-то спутала?
- Нет. Не спутала. Только это не я.
- Не ты?
- Нет. Это уже давно не я. Аня, давай сразу – я ни с кем об этом не разговариваю… Кроме очень немногих. С тобой не буду. Никогда.
- Хорошо. Я только не поняла, почему – Лёнька?
- Так меня стали там называть, с первого дня. Лёня. Лёнька … Видимо, «Лёва» в тех условиях звучало слишком интеллигентски.
- Ты попал туда ..
- По призыву. Правда, в Чечню попросился сам.
- Ты хотел быть военным?
- Нет, ты что…Я был такой неформал, всегда в коже, у нас рок-группа была смоленского масштаба, и ещё видеосалон держали, с другом на пару. Я ещё на байке гонял, раз ехал от девушки, пьяный в жопу, и йобнулся в ограждение. В общем, по этой причине в армию попал на два года позже. Осенью 95-го. Во первых, там дедовщины быть не могло, не до того. А я бы с обычной службы точняк не вернулся. Не выношу, когда на меня повышают голос. И ещё – хотелось чего-то более осмысленного, чем тупые учения или чистка генеральских сортиров. Я два года прослужил. А потом остался ещё на два.
- Зачем?!
- Не мог оттуда уйти.
- Почему не мог?
- Три года ещё прослужил, потом комиссовали
- По ранению?
- Ну да, типа того …- Он потер лоб рукой. - Потом поехал Москву покорять.
- А почему на архитектора?
- Потому что на моих глазах очень много бомбили. Трещины …
- Трещины?
- Ань, это так … Просто я в детстве очень любил играть в кубики.
- Понятно. И ты закончил институт …
- Не-а. Я ушел. Со второго курса …
- Выгнали?
- Сам. Это было не то, что мне нужно. Заработал немного и в Париж уехал. Там и учился. Архитектурная школа «Ля-Вилетт». Денежки, кончились быстро, работать пошел, апельсины, вместе с арабами грузил в порту. Одно время даже официантом был. Потом первый заказ пришел … Потом уехал в Нью –Йорк, практику прошел, правда без диплома. Заказики пошли косяком. На Бродвее оформлял одну постановку, как декоратор. Между прочим, я какаю, – добавил он шепотом, глядя ей прямо в глаза.
- Что-о?! Д-да, я это помню. Иногда …
- Нет. По разному. Сегодня, например, на рассвете, проснулся от жуткого поноса, потом все утро бегать пришлось. Называется, поел на ночь виноградику …
- Я не понимаю …- Она уставилась в серые хулиганские глаза под волнистой мальчишечьей челкой. - Ты что, таким образом женщин проверяешь на прочность?
- Нет, я их опускаю. На землю с небес. Я же вижу – ты поплыла. – Он повел указательным пальцем перед её носом. Как фокусник. - Глядишь на меня и млеешь. Как гимназистка. Мне этого не надо. Если хочешь йобнуться со мной – я не против. Только не сегодня.
- Почему? Время ещё есть.
- Нет, сегодня не могу. – Он отставил тарелку, откинулся на стул, нога на ногу. Опять задрав вторую до самого подбородка. Сверкнув белыми носочками - Яйца болят.
- Ты их перетрудил, что ли?
- Возможно. Ты же не будешь это делать во время месячных? У нас, мальчиков, тоже свои проблемы. Все надо делать хорошо.
- Так у тебя же Юля? Или ещё кто-нибудь?
- Ничего, накладок не будет.
- По расписанию, что ли?
- Ань, я не понял, ты мне облико морале вправлять собираешься? Прости, у меня времени очень мало. Не хочешь – не приходи.
- А я приду. – Она выпрямилась на стуле. – Если получится.
- Ну и отлично. Официанта, блять, не дождешься …- Он переставил тарелки на соседний стол, пустой. – Не могу грязное видеть …
Он отодвинул стул чуть подальше, потом сел, закинув ноги на стол.
- Ты что, спятил?
- Нет. Мне так удобно … Ань, подошвы же чистые. Ботиночки совсем новые, я их меняю, как перчатки. Видишь, всем нравится, никто полицию не зовет. Да, одна просьба: чтоб муж не в курсе. Он у тебя кто – бывший бандос?
- Нет. Юрист. Доктор наук. Адвокат. Член городской Думы.
- Тем более. Если член.
- Боишься?
- Ань, есть только одна штука, которой лично я на самом деле боюсь. Хуже смерти. Но ты об этом не узнаешь. Ни-ко-гда.
- Тоже мне, тайна. Вы все одного боитесь больше смерти. Что Ванька не встанька.
- Нет. – Он вернул ноги в прежнюю позу. – Виагра … Это единственное, что меня примиряет с нашим временем. Хотя мне пока не надо. Совсем другого боюсь. Тебе не светит, ни *** не узнаешь. Просто у меня сейчас госзаказы пошли, в том числе от мееееерии, и есть ещё один охуительный креос на Николиной горе. А он мне все пути может закрыть …
- Д-да. Это он может …
- Ты его не любишь?
- Нет.
- А вышла зачем? Потому что богатый?
Она кивнула.
-Потому что богатый. И красивый. Был, десять лет назад. Начал ходить на все концерты. В первом ряду. Сцену заваливал розами. Правда, так всё романтично начиналось. Сказал, что влюбился в меня по телевизору, первый раз, когда, включив, нечаянно попал на конкурс Чайковского …
- Чего тогда не любишь?
- Во-первых, он еврей, по отцу. Рабинович.
- Гм-м-м … И за что вы нас все так не любите?
- А ты что, тоже?
- Тоже, только по матушке. А что, разве не видно?
- Н-не знаю. Он куда типичней. Нет, если б наоборот, ты бы тоже исправил фамилию на мамину?
- Зачем? Был бы Лев Сергеевич Гольдман.
- Ну, вот! Это же предательство.
- Так он же мамину фамилию взял, не чужую.
- Всё равно. И потом – он охотник. Ты был хоть раз на охоте?
- Никогда. И не буду. Особенно на сафари не хочу …
- Ну, вот … А он уже много лет. С друзьями.
- Тоже членами?
- Не знаю. Каждую весну едут на лосей. Как в баню. На медведей. На птиц. Все, что движется. И везде эти чучела, чучела, чучела. И шкуры. Раньше только в охотничьем доме, теперь повсюду. Мне через холл пройти страшно.
- Жесть, - кивнул Лёва, набивая трубку. – И чего ты с ним живешь? Забирай дочку и уходи.
- Куда?! Может, к тебе?
- Нет, ко мне не надо. Я вольный лев, Анька. Ко мне нельзя. Если и можно, то ненадолго.
- Ты был женат?
- Был, но больше не буду.
- Что, так плохо было?
- За-ме-чательно. Лучше не бывает. Но я понял – это не моя форма жизни. Их же много. Форм.
Она сняла пробку со второй бутылки. Налила, выпила медленно. Потом ещё.
Залпом.
- Ань, это не много? Ты же на улице свалишься … И тебя заберут.
- Не-ееее заберут. Ты прав, надо уйти. И я уйду. Очень скоро. Очень.
- Куда?
- *** я тебе скажу,- она поднесла ему к носу маленькую фигу с неумелым маникюром. – Впрочем, ты узнаешь. Тебе скажут. Если будешь делать дом. Для Сладкой Ребёнки.
- Это ты о дочке?
- Это она себя так называет… Р не говорит, звучит – ****ка. С утра ест кашу. Молочную сладкую кашу. Я её ненавидела. А она любит. Любит кашу! И ест. И говорит вслух – ложечку за ма-му , и маме будет хорошо … Ложечку за папу … За всех кого знает … Две тарелки съедает, а то и три. Вся в каше измажется. Уже из-за стола подняться не может. Зато всем будет хорошо …
- Неужели ты могла породить такого ангела? У меня сын, в Париже. Два года. А мне его видеть не дают. Я его украду когда-нибудь.
- А говоришь – всё было замечательно …
- Это не оттуда. Там детей не было. Его зовут Макс. Тоже рыжий. Только он красивый, в мать.
- Ты только красивых любишь?
- Йобнуться могу с любой. Но люблю, правда, только красивых. Я так создан. Ничего не поделаешь …
- Понятно. У меня шансов – нет?
- Не буду врать, Аня. Никаких. Дружить будем. Ты забавная. Жаль, что больше не играешь. Мы бы такой креос с тобой замутили … зажгли. Пардон ….
Он достал из кармана айфон – плоский, с золотыми клавишами. Только что пискнувший эсэмэской.
Посмотрел на экран.
Улыбнулся …
Мир перевернулся и снова встал. Не очень ровно. Шатко. Почти набекрень.
- Ань, прости, мне нужно поговорить. Мы сейчас уходим.
Он шел через зал, одна рука в кармане, из другого кармана трубка торчит. Чуть вразвалочку. И все равно - точно циркач по проволоке.
И обтянутая белой рубашкой прямая спина – как мишень.
Когда увижу – опять через неделю?!
Н-е д-о-ж-и-в-у.
Сдохну.
- Простите … Счет оплачивать будете?
Мальчишка - официант был в костюме с бабочкой, а ля гарсон, при этом курносый и белобрысый. И смотрел на неё со страхом.
- Не сейчас. Выпить принесите. Не вино …
- А …
- Самое крепкое …Крепче не бывает. – Она потянулась рукой – точно хотела его за пипку потрогать, – он отошел на шаг. – Что самое крепкое – виски, коньяк?
- Крепче только Бейлис, - сказал он без тени улыбки. – Принести?
Ликер. Сладкое не люблю …
- Виски. Только побольше. Литр … Только скорее!
- Ань, ты спишь?
Лёва стоял за спиной чуть покачиваясь, руку заложив в карман.
Наворковался. Со своей этой… Как её …
- А она красивая, да? Очень?
- Ты что? Совсем бухая … Бля-я-ть … Это что?!
- В-виски … Не бойся, это на мои… На свои.
- И ты всё это выдула?! - Он сел на стул, вытянув ноги. Повертел бутылку «Джон Уокер». – ****ец. И что мне делать?
- Иди. А я домой поеду.
- На чем, блять?! – Он обхватил голову руками. – Ой вей, какая бяка … Стоило отойти, на секунду. Это клиника, Ань. Тебе срочно лечиться надо. Так. Вставай. Идти можешь?
Она попробовала. Не получилось.
- Бля-ять … Ну и куда тебе везти? – Он достал сотовый из кармана, набрал номер. – Тём, ты где, на лекции? Отрывай жопу от сидения и чеши в бюро, у меня там клиент назначен на пять. Опять дама. Надеюсь, симпатичная. Вот ты её и примешь. Внесешь в базу, подаришь мой каталог, ну и всё такое… На *** ей меня видеть, я гений, мое дело креосы рождать, я теперь с ними вообще говорить не буду. Точно, я тебя на хозяйство посажу, на полный рабочий день. Занятия? Блять, одна минута в моей мастерской, даже в моё отсутствие стоит больше, чем пятнадцать лет пребыванья в творческом вузе. У меня, кстати, и диплома о высшем нет. Что – Лев Сергеич? Ну, выручи, а? Ну и ладненько, ключи у тебя. Знаешь, если слишком красивая, я у неё кое-что уточню … через недельку. Респект тебе, так, кажется у вас, молодых … Ну, всё. ****ь, сегодня, кажется, самый счастливый день моей жизни. Ку-ку, любимая! Идти можешь?
Мир зашатался. Только стул помог. Спинка стула.
- Да-а, так мы недалеко уйдем. – Он оторвал её от стула. Поднял на руки и понес, положив сверху клатч из крокодиловой кожи. – Ты только предупреди, если тошнить начнет, чтоб не на меня.
Она открыла глаза. Поняла, что лежит с ногами, укрытая – на чем-то мягком. Показалось, что проснулась, утром, в своей спальне. Диван ехал, голова болела. Поняла, что в машине. Чужой. Лежит на заднем сиденье, как бомжи в метро.
- Я - где?
- У меня. Живая?
- Д-да …Оййй-й, голова…
- Пить надо меньше. Ань, не мое дело, но если дальше в том же духе, твой член тебя сдаст – сама знаешь куда. И дочку отнимет. Тебе это надо?
- Мне н-ничего н-не надо. – Она села, но тут же согнулась от дикого спазма в желудке – точно двинули ногой под дых. – Лёва, останови, мне …
- Понятно. Где ты раньше была? Мы в пробке стоим, на Маяковской. Давай хоть в сумочку, что ли... - Он кинул ей с сиденья, рядом с водительским, клатч из крокодиловой кожи. Еле открыть успела. Вывернуло наружу, вместе с остатками утреннего кофе. Она поставила сумку на колени. Из сумки капало.
Она бросила её в окно открытое, прямо на асфальт. Вместе с содержимым желудка.
- А почему мы на Маяковской?
- Ну ты же сказала, дом типа будет на Ленинградке. В ту сторону и едем …
- Неееет, там только земля под стройку. А надо в другую сторону. Немчиновка. Коттеджный поселок Малевича.
- До боли знакомое место. – Лёва открыл второе окно, в салон ворвался ветер. – Я там был. По другим делам. Я состою в комиссии по созданию мемориального комплекса. На месте урны с прахом, затерявшейся на картофельном поле. Ты хоть в курсе, с кем рядом живешь?
- Да, я знаю. Там Малевич жил, где-то в деревне.
- Ага, у тещи угол снимал, в маленьком домишке. А новые аборигены будут думать, что это такой крутой чувак, что типа имел целый коттеджный поселок. Кстати, рядом улица Кандинского. Они друг друга не могли терпеть. Это, как если б типа моя улица была по соседству с улицей…. О-йй, не надо о грустном. Голова болит?
Она кивнула.
Головой.
- Я верх откину, тебя продует, и ты все окончательно вспомнишь. Идет?
Однако, крутая у него тачка. С откидным.
- Однако, крутая у тебя тачка.
- Ага. Но на бэтээре было круче. Ань, мы уже на Можайке. Приготовься. Тебе надо вспомнить все. Члену твоему чё сказать, что я твой любовник?
- Он не поверит.
- Ань, ты меня обижаешь. Я такой рыжий, что в меня и влюбиться нельзя? Или ты ему никогда … ни с кем?
- Никогда. Ни с кем. Честное слово.
- Тоже мне, мать Тереза. Лучше б изменяла, чем пила. Мы уже на КПП стоим. Нам куда, на Малевича?
- Нет, на Кандинского.
- Уже лучше. Блять, это какой-то архитектурный кошмар. Парад уродов. ****ь, ну нельзя же так ложиться под клиента. Вон там, на горизонте – что за общественный сортир времен упадка Римской Империи?!
- Это мой … Дом.
- ****ец. Ань, кто это строил? Фамилию скажи. Возможно, я знаю этого человека. Кому в рожу плюнуть? Боюсь, что сразу убью. Такое на земле не должно стоять. Серьезно, кто всё это насрал?
- Это Борис. То есть … Он сам что-то креативил, какая крыша, где колонны. Я не помню.
- Понятно. Ты уже вообще ничего не помнишь. Тебя к дому подвезти?
- А …муж?
- Он меня что, пристрелит на крыльце? Пошел он на ***. Ты же на ногах не держишься.
- Держусь. – Она шмыгнула носом. – Дальше не надо. Лёва …
- Что?
- А когда …тебе позвонить теперь?
- Не надо. Когда креос появится, я тебе сам позвоню.
- А когда?
- Может через неделю, не знаю. Ань, я не увиливаю … У меня заказов куча, цейтнот, плюс всякие бьеннале-хренале, плюс я ещё лекции читаю, в Суриковском училище, плюс Архнадзор, плюс я ещё внезапно уехать могу. Если будет вызов …
- Пон-нятно….
Не могу.
Если завтра не услышу и не увижу, воздух кончится.
Что же это такое?!
- Лёва, я ещё пять минут посижу, приду в себя. Если ты не торопишься …
- Не-а, не тороплюсь. Только приходи поскорее …
- А ты ещё говорил … - Она набрала воздуха в грудь. – Я же могу к тебе прийти по другому поводу?
- Типа йобнуться? Х-ммм.… Знаешь, с этим тоже напряг. Пока не получится.
- Не получится?
- Нет. – Он покачал головой. – Ну, всё … В себя пришла? Идти можешь?
- Наверное …
- Тогда давай. – Он вышел, открыл ей дверцу машины. – Я близко не хочу подъезжать. Не могу видеть такое. Ещё немного, и мне плохо станет. Мне это в кошмарах будет сниться …
- А я в этом живу …- Она занесла ногу, вышла, прихрамывая, на отсидевшей ноге.
Лёва стоял у машины, закуривая трубку.
Повернул голову ей вслед.
Убедившись, что все в порядке, сунул трубку в рот и прыгнул, не открывая дверь, на водительское сиденье. Как в кино.
Открылся шлагбаум, выпуская объект наблюдения из охраняемой зоны.
Над коттеджным поселком, над улицами Кандинского и Малевича, над стоявшим на задворках рядом со строительным шлаком и зарослями бузины белым кубом с красным квадратом, над полем, уходящим в ближнее Ромашково прочертил белый след маленький реактивный самолет – кусочком мела на синем.
Небо, расчерченное на белые полосы, казалось пашней.
И было тихо.
Очень.
Точно ангел пролетел.
Над землей.